Душа моя рваная — вся тебе

Он ее любит или боится одиночества? С момента разрыва с Магнусом Алек почти что впадает в апатию, катится в сторону бездонной пропасти. Нет, он не сидит постоянно в собственной спальне, не перестает есть или спать. Все так же выполняет свою работу, цедит нелестные фразы в сторону Клэри и продолжает вроде как жить. Эта апатия внутреннего характера, у него что-то внутри отмирать начинает. И Изабель с ее заботой и беспокойством он никуда от себя не гонит. Наоборот. С присутствием сестры рядом огромная черная гнилая дыра внутри перестает расти. А Изабель злится. Снова и снова на повышенных тонах начинает высказываться в сторону Бейна. Она распаляется и никак успокоиться не может. Обрывает телефон магу и записывает столько голосовых сообщений, что совершенно непонятно, как у того еще работает мобильник. Алек слышит, как она орет вечерами, когда уходит к себе. Она орет: — Магнус Бейн, ты охерел! Он прикрывает глаза, мысленно пытается отвлечься, уйти, исчезнуть. Он может не слышать всего этого, если не захочет. Она орет в трубку: — Думаешь, можешь так просто бросить моего брата? Он закрывает дверь в свою комнату и никак не может понять, с каких пор стены в Институте превратились в картонные. А она продолжает орать, хотя никто на другом конце провода и не отвечает. Алек говорит сестре, что не стоит звонить. Что не стоит ездить, не стоит вообще что-то решать. Все равно все уже решено, видимо. Раньше надо было пытаться что-то изменить. Сейчас — поздно. Она касается его плеча, шеи, накрывая кожу своей ладонью. И ему горячо от ее прикосновений, почти жарко. Изабель сжимает его в объятиях слишком крепко. — Я не позволю какому-то четырехсотлетнему магу разбить тебе сердце. Я его из-под земли вытащу. — Неважно, — отзывается он. — Оставь эту идею, Изабель. Ведь он сам виноват, в самом-то деле. Ведь это он был настолько увлечен мыслью, что рано или поздно потеряет Магнуса из-за бессмертия того, что не заметил, как переступил черту в своих попытках удержаться за настоящее. Алек гладит сестру по голове, путается пальцами в ее волосах и впервые отмечает для себя, насколько они мягкие. Насколько ему спокойнее дышится рядом с ней. — Нет, не оставлю, — она чуть отстраняется, чтобы посмотреть четко на него. — Я же люблю тебя. А он все никак не может выпустить пряди ее волос из пальцев. Встречается с ней взглядом. Алек выдыхает: — Я тоже тебя люблю, — и чуть хмурится. Так, будто это и без того понятная истина, будто и говорить этого не нужно. Неужели она не видит сама? Изабель Лайтвуд чувствует себя бесполезным куском дерьма, когда у нее не получается ничего спустя неделю, две, месяц. Особенно после того, как Магнус выставляет ее из своего лофта. — Не желаю видеть вашу проклятую семейку, — недовольно выдает он и хлопает дверью у нее перед носом. А Изабель злится, ударяет кулаком по его двери так, что ладонь тут же отдает болью. Из-за злости, из-за несдержанных эмоций. Не может она все исправить. Не может она вернуть брату его парня, не может абсолютно ничего. И она, как глупая девчонка, утирает проступающие на глазах слезы — осторожно, чтобы не испортить макияж — и возвращается в Институт. Не в Институт даже — к Алеку. Лишь своим присутствием она может хоть как-то помочь ему. Это меньшее, что она может сделать. Меньшее и недостаточное. Он целует ее в накрашенные губы. Он говорит: — Спасибо. Блядское «спасибо», которое ей хочется затолкать обратно ему в глотку. Не за что; она ничего не сделала. И это злит. Злость испаряется куда-то со звуком расстегивающейся молнии платья. Он целует ее плечи, выцеловывает шею, стягивает режущую глаза ярко-розовую ткань платья, та поддается, соскальзывает по ногам на пол. И Изабель не сопротивляется, не может сопротивляться. У нее ноги подкашиваются. Она почти стонет: — Нет. Не надо. Ты не должен. Прекрати. А сама млеет от прикосновений, поцелуев. Пальцами впивается ему в плечи, ведет по спине, голову назад откидывая, позволяя до исступления целовать шею. И все никак не может заставить себя на полном серьезе оттолкнуть его, заставить вспомнить о Магнусе. Ей плевать, что все это настолько неправильно. Лучше не думать. Алек останавливается, смотрит этим своим взглядом, от которого у нее внутри все выкручивает. И только пальцами сжимает едва ли не до боли ее талию. Изабель хочется съездить брату по морде за то, что он такой непроходимый идиот и не видит очевидного. Она закидывает на него руки, обвивает вокруг шеи и с усилием дышит ему прямо в губы, когда он подтягивает ее на себя, чтобы их лица были на одном уровне. — Мы ведь пожалеем оба об этом, — шепчет она так тихо, что ему приходится прислушиваться, чтобы уловить что-то помимо ее теплого, почти горячего дыхания на собственной коже. — Главное, чтобы ты не пожалела, — и она чувствует, как его руки крепче сжимаются на ее спине, удерживая ближе, не позволяя выскользнуть. И самое страшное — она и не собиралась выскальзывать. Вместо того, чтобы ответить, она облизывает кончиком языка его нижнюю губу и плотно сжимает своими. Когда Изабель обвивает ногами его бедра и чуть приоткрывает рот, позволяя ему углубить поцелуй, Алек больше не задается вопросом, любит ли он ее или просто боится одиночества.