Душа моя рваная — вся тебе

Изабель Лайтвуд дефектная, когда дело касается доверия мужчинам. Треснутая, неправильная, с браком. Отец изменяет матери уже много лет. Больше, чем Максу. И она знает это. Знает, хотя и продолжает улыбаться и называть его папочкой. Она любит его, безмерно любит, но это все никак не меняет тот факт, что ее отец лжец. Что ее отец притворяется, что в их семье все прекрасно. Он целует Маризу на людях в щеку, а Изабель хочется пойти и проблеваться. Любви между родителями давно нет. На чем вообще держится их брак, она не имеет ни малейшего представления. Ее отец лжет снова и снова, а у нее не хватает смелости уличить его во лжи. Лишь опустить взгляд, поджать губы и повторять себе, что так оно, наверное, и должно быть. Все лгут, все кругом лгут. И она быстро учится никому не доверять. В четырнадцать парень впервые в жизни зовет ее на свидание. И Изабель бегает по комнате, подбирая лучшее платье под новые туфли. Она все еще старается верить в любовь, хотя кажется, что после поступка отца в подобное уже никогда не поверится. Когда ее впервые целуют, она не чувствует совершенно ничего. Ни бабочек в животе, ни желания порхать. Ей противно. Мокро и неприятно, и мокро. В семнадцать она уже прекрасно знает, что мужчинам все равно, что она хороший патологоанатом, свободно говорит на испанском и латыни и может самостоятельно расправиться с десятком демонов, имея при себе лишь хлыст. Им важнее, какая у нее задница. Девственность она теряет по пьяни в каком-то клубе. Сознательно. Чтобы доказать самой себе, что ей задурят голову рано или поздно, если она не выстроит самостоятельно определенный сценарий своей жизни. В любовь она уже не верит, давно не верит. Как и мужчинам. Совершенно. В двадцать в сознании выбито как на камне: ей скажут что угодно, чтобы проверить, сколько раз она может кончить за ночь. Что у нее там внутри никого не волнует. Ровно до тех пор, пока под понятие «внутри» не попадает вагина. Изабель смотрит на Джейса и думает, что он ведь по сути такой же. Самовлюбленный красавчик, который может склеить любую минут за пятнадцать или семнадцать. От этого противно. Приходится держать в голове образ двенадцатилетнего мальчика, который вместе с ней воровал конфеты с кухни. Она не верит Джейсу, когда он говорит, что обязательно вернется поздно вечером после свидания с Клэри и потренируется с ней. Они же договаривались, значит, он выполнит свое обещание. И правильно, что не верит. Потому что тот вспоминает о своем обещании спустя пару дней. Они все врут, все без исключения. Но если принять это за константу, то становится уже не так обидно. Непреложная истина. А она просто не умеет доверять мужчинам. И в этом нет ничего ужасного. Да, бракованная. Да, треснутая немного. Но если широко улыбнуться, надеть короткую юбку и сапоги на высоком каблуке, то скола никто и не заметит. Все летит в пропасть с бешеной скоростью, когда на нее, как ушат с ледяной водой, выливается осознание того, что вообще-то есть сбой в ее теории, в ее недоверии. Не такая она и бракованная. Во время рейда, во время любого рейда, Изабель никогда и не думает, что стоит опасаться удара в спину. Алек и его стрелы всегда прикроют. В какую бы гущу событий она ни влезла, он среагирует быстрее, чем враг окажется в метре от нее. Потом он обязательно побурчит, что она слишком самонадеянная, что ей бы быть осмотрительнее. Что он может однажды вот так не заметить, не среагировать, не успеть, и она получит серьезное ранение. Изабель уверена, что не среагировать ее брат просто не способен. Слишком уж упорно он тренировался. Медленно, но верно она осознает, что верит ему. Верит. Ее брат — чертов мужчина, а она ему, кажется, верит. Безоговорочно. Потому что это же Алек. Ее большой и вечно хмурый брат, которого раздражает тупость окружающих и склонность нарушать правила. Ее пугает, что она ему верит. Что всегда верила и никогда не замечала, внимания не обращала даже. Потому что Алек — мужчина. Они все врут, они все рано или поздно врут. И она ссорится с ним почти каждый день, временами даже специально. Ничего не помогает. Не помогает совершенно, потому что как бы громко она на него ни кричала, как бы ни хлопала дверьми, она все еще ему верит. И это ненормально. Это ее топит. — Ты ведешь себя инфантильно, — раздраженно кидает он ей во время очередной ссоры. А она подходит к нему вплотную, практически специально копируя его манеру поведения. Задирает голову, чтобы смотреть четко ему в глаза. И цедит: — А ты просто напыщенный индюк, который ничего не видит у себя под носом. Не один он, она ведь тоже не замечает очевидного. Не видит, как летит без тормозов на бешеной скорости с горы под названием «рассудок». Как смотрит на него почти по щенячьи, как готова сломать ему пару ребер за то, что он снова подвергает себя опасности из-за Джейса, из-за Магнуса, из-за кого бы то ни было. У нее ведь проблемы, сдвиг по фазе. Она хочет его. На полном серьезе. И сколько бы ни было ярких улыбок, флирта и уверенности в себе, за этим всем ей не удается спрятаться от себя. Не получается. Она пьет для храбрости несколько шотов и признается ему, выдает все как на духу. А Алек смотрит долго, молчит. Она целует его порывисто и ведь совсем не боится, что он назовет ее извращенкой, больной на голову и потерявшей рассудок. Изабель уверена, что растоптать ее, размазать в грязь ее брат просто не способен. Слишком уж другой вкус на языке остается после его поцелуев. Все это имеет срок годности, и рано или поздно к ним обоим вернется здравый смысл. Вернется, иначе и быть не может. В этом она уверена абсолютно. С этим спорить нет смысла, врать себе бесполезно. Но она ночью почему-то в который раз прокрадывается к нему в комнату, залезает под одеяло и облегченно выдыхает, когда он в полудреме, почти заснув, притягивает ее к себе и целует куда-то в плечо. Изабель Лайтвуд дефектная, когда дело касается мужчин; она им совершенно не верит. А ее родной брат — единственный, наверное; единственный, кого она может вспомнить и назвать — никогда и ничего ей не обещает.