Душа моя рваная — вся тебе

Изабель ломает второй или третий день подряд. Она почти не спит, назвать точное количество прошедшего времени не так просто; сидит, лежит на кровати как припадочная. С почти бескровными, трясущимися губами. Ладони дрожат, ходят ходуном. Справиться сил совсем не хватает; откровенно не такая сильная, какой всегда себя считала. Точно не такая сильная. Джейс стучит в дверь, она не открывает, сжимает трясущуюся руку другой ладонью, задерживает дыхание зачем-то. Притворяется, что ее совсем нет, что она не тут, вышла. Вышла или до сих пор не приходила. Клэри звонит по пять раз на дню. Перед глазами черная пелена ярости, Изабель отключает телефон, чтобы не раздражал, не бесил, не действовал на нервы. У нее в горле пересыхает. Несколько раз она подрывается к двери, хочет дойти до кухни и банально попить. Нельзя, нет, сама себе запретила. Потому что как только выйдет за эту дверь, тут же пойдет искать новую дозу. Большое зеркало занавешено плотной темной тряпкой. Зеркало чуть меньше — за туалетным столиком — занавешено еще одной тряпкой. Ей не нужны зеркала, она и так знает, что ужасно выглядит сейчас. Лишнее напоминание не нужно. Всего лишь пропотеть; именно так сказал Рафаэль. Вытравить из себя эту дрянь, перетерпеть и справиться. Она проваливается в сон, просыпается сразу же. С резким, жрущим кожу желанием найти новую дозу. Изабель слабая, и никто не может ей помочь. Если бы она сказала кому-то, если бы нашла в себе силы. Сил не находится. Страшнее всего попасться на глаза маме. Страшнее всего, что родители могут узнать, что сделала с собой их дочь; потому они и не должны увидеть. Она не открывает дверь, когда в нее стучит — нет, долбит кулаками; так, что кажется, что деревянная поверхность сорваться с петель может — старший брат. Алек в курсе, что она в своей комнате. Алек просит открыть, Изабель идет в отказку. Никто не должен видеть ее в таком виде, она ногтями скребет собственную шею, никто не увидит, пока эта дрянь не покинет организм. Последний глухой удар в дверь, беззлобное «если ты там умерла, я тебя прибью» и удаляющиеся шаги. Попросить у него помощи она не может, признаться — тем более. Алек придушит ее собственными руками, если узнает, что она умудрилась подсесть на наркотики. В буквальном смысле, Изабель не сомневается. Дни смазываются в кашу, ломка больше напоминает агонию. Шелковый халат липнет к коже противно, ей жарко, душно. Она чувствует зловонный запах, едва контролирует желание позвонить Рафаэлю и умолять об очередном укусе. Ей нужна доза. Изабель сжимает пальцами собственные волосы у корней, потерянным взглядом, ничего не видя, по комнате скользит. Потом провал в памяти жгущим чувством. Она не помнит, как засыпает. Не помнит, как просыпается от разрывающей внутренности боли. Желудок, почки, печень — горят, легкие — не слушаются, сердце — отказывается качать кровь. Она не помнит, как вжимается в матрац и кричит, умоляюще вопит, чтобы это все прекратилось. Она совершенно не помнит, как почему-то орет имя Рафаэля. Сознание не подчиняется. Она не помнит, как братья вышибают дверь. И как она впивается ногтями до крови в руки Алека, когда он пытается усадить ее на кровати, как упирается и умоляет позвать Рафаэля, дать ей наркотик, сделать что-нибудь. Приходит в себя лишь тогда, когда Джейс переворачивает вверх дном всю ее комнату в поисках той самой дряни. — Ничего нет, — хрипит, смотря на него. И как-то тормознуто потом смотрит расфокусированным взглядом на Алека. Он ее встряхивает, наверное, она снова отключаться начинает. — Я не могу справиться. Не смейте говорить родителям. Вы оба. Ее откровенно развозит, она укладывается щекой на плечо брата. Вся мокрая от пота, измученная и слишком бледная. Она шепчет заплетающимся языком: — Если хочешь убить меня из-за наркотиков, то сейчас самое время. Потому что больше я терпеть не могу. Мне нужно еще немного. Совсем немного. У Алека в голове мешанина из откровенной ярости и топящей паники. Он инстинктивно сжимает сестру в объятиях, чувствует, как ее ногти раздирают плечи даже через футболку — она не чувствует себя, абсолютно не понимает, что делает — и не пытается оторвать ее руки от себя, не пытается разжать ее пальцы. Он прижимается к ней щекой, смотрит на Джейса. Ищет у него поддержки, помощи, чего-угодно. Тот намного более решителен. — Как к тебе это попало? — цедит; Джейс Вэйланд готов сорваться прямо сейчас. Бежать туда, куда нужно. — Иззи, — голос Алека все же дрожит, хотя бы руки не трясет, хотя бы мыслить еще получается. Она трется щекой о его плечо, пытается вывернуться, замечает открытую дверь. Выпусти он ее сейчас, у нее хватит сил пойти за новой дозой. Определенно точно хватит; Изабель мысленно умоляет Алека не отпускать ее. Потому что она сейчас максимально неадекватна, если она встанет и пойдет, они вдвоем не смогут ее остановить. Жгучая жажда инь фэня тянет с такой силой, им не понять, она знает, что им не понять. Язык во рту будто мешает. — Инь фэнь. Виктор. Рафаэль. Ломка. Прилив ярости; Джейс скидывает несколько книг на пол, переворачивает тумбочку. Двойная злость выплескивается. Алек почти благодарен ему, Алек почти чувствует облегчение. Взгляд, обещающий смерть, они делят на двоих. Мальчики, которые должны были следить за младшей сестрой, выросли во взрослых мужчин, которые почему-то поставили свои интрижки выше сестры; не доглядели. У Алека кулаки чешутся, он пытается снять руки Изабель с себя, разжать пальцы, слишком крепко вцепившиеся. Ее будто кипятком обдает, как только она понимает, что он пытается сделать, она смотрит устало-напугано и цепляется сильнее. Неужели он не понимает, что если сейчас отпустит, то она точно не удержится, точно пойдет за дозой? Ей нельзя, ей нужно избавиться от зависимости. — Нет! — практически верещит Изабель, цепляясь еще сильнее, хватает больно, дерет кожу до крови. Алек шипит от боли. — Нет, нет, нет, нет, ты не посмеешь меня отпустить. Не смей, нет. У нее голос скачет по интонациям, ломается, срывается почти что на визг. Он ладонью убирает волосы с ее лица и смотрит на нее напугано, стискивает руками, прижимает к себе. Она и представить себе не может, как пугает его. Впервые в жизни он по-настоящему за нее боится; Алеку никогда и в голову не приходило, что Изабель может быть такая. Сломленная, жалкая, умоляющая о помощи. У нее глаза слезятся, она цепляется за его футболку, не чувствует, как прихватывает и кожу. — Что же ты наделала, — получается обреченно; но не выпускает, держит так крепко, что ей не пошевелиться. — Точнее, что эта дрянь с ней сделала, — добавляет Джейс. Он стоит чуть в стороне, едва ли не за спиной парабатая. Ему словно что-то мешает подойти ближе, ему словно стоит держаться вот так — чуть в стороне. Но оставить он их просто не может; эти двое — его семья, он тоже во все это втянут. Смотрит на все это, пытается подавить злость. По сути, они с Алеком вдвоем пытаются подавить злость, поставить состояние Изабель на первое место. Он говорит: — Я принесу таз с холодной водой. И бутылку воды. Изабель потряхивает. Она смотрит Алеку в глаза, «не смей кому-то говорить» читается более чем отчетливо. Не признавать слабостей — это, кажется, передается в этой семье вместе с фамилией. Она не слышит, как Джейс уходит. У нее в ушах слишком громко стучит собственная кровь, и этот звук, похоже, медленно сводит с ума. — Не отпускай меня, — во рту пересыхает, губы ужасно сухие. Она пытается проглотить слюну, которой нет, облизывает губы. Дышит практически ему в рот. — Это должно закончиться… Я сорвусь, если отпустишь. — Из, — протестует он, но она перебивает быстрее, чем он успевает вставить нравоучительную фразу. — Заткнись и послушай меня. Я знаю, что сорвусь. Это невыносимо, Алек. Ты не представляешь, насколько, — делает сильное ударение на слове, — мне это нужно. Если нужно будет убить за дозу, я даже не замечу. Эти слова пугают, эти слова не могут принадлежать его сестре. Эта дрянь хорошо на нее повлияла. Он не замечает, как начинает покачиваться вперед-назад, будто она маленький ребенок, которого надо успокоить. Будто он ненормальный, будто это у него мания, а не у нее. — Сейчас вернется Джейс. Мы что-нибудь придумаем, — получается сбивчиво, как-то странно, но он хотя бы верит в собственные слова. — Ангел, Из, почему ты не сказала нам раньше? Как удается натянуть эту слабую улыбку, она не имеет понятия. У нее скулы впали, темные круги залегли под глазами, кожа приобрела какой-то нездоровый оттенок; Изабель не имеет понятия, почему ее брат смотрит на нее таким напуганным взглядом. Она ощущает лишь ломку и безумную жажду, ненормальную тягу к очередной дозе наркотика. Его трясет — да нет же, это просто ее слишком сильно отбивает, а он все сжимает ее тело в объятиях, вот и кажется, что это его трясет, — он беспорядочно целует ее лицо, замирает, прижавшись губами к виску. Она улыбается чуть шире. — Эй, ну ты чего, — тихо, но ободряюще. — Я буду в норме, милый. Все снова будет хорошо, ты только не отпускай меня, ладно? Пальцы выпускают плечо, ногти больше не впиваются в плоть. Вместо этого она накрывает ладонью его щеку и прикрывает глаза. День или ночь, в голове несколько последних дней смешались. У нее точно что-то не так с головой, но момент растягивается на часы — так точно быть не может — перед тем, как возвращается Джейс. Перед тем, как она жадно пьет холодную воду, а мокрая губка стирает пот с лица. Изабель замирает в моменте, продолжая беспорядочно мысленно умолять Алека не отпускать ее.