Душа моя рваная — вся тебе

Алеку почти два года, когда мама возвращается домой с крошечным свертком. И он смотрит внимательно, пока отец, положив ладонь ему на плечо, объясняет ему, что это — его младшая сестра, что теперь он должен быть взрослым и ответственным, теперь он будет за ней приглядывать. Мама улыбается, отец улыбается, а Алек совершенно не понимает, что значит «быть ответственным» или «отвечать за кого-то». Он держится обеими ладонями за вертикальные перекладины детской кроватки и смотрит на этого «ребенка», не понимая, как она вообще вырастет, почему она вообще такая маленькая. А когда ночами она плачет, он просыпается в кровати и лежит, смотря в темноту, не решаясь выйти из комнаты и посмотреть, что происходит. Потому что Алек боится темноты, потому что в темноте живут пауки, и чудища, и столько всего страшного. А она все плачет и плачет в комнате родителей, которые точно ходят, которые говорят в голос. И все равно он выглядывает из-за двери, знает, что если мама увидит, что он не спит, то обязательно станет ругать. Девочка кричит громко, заходится в рыданиях, мама укачивает ее, прижимая к себе. Мама говорит: «Иззи, успокойся, все хорошо, мамочка рядом». В два года Алек не понимает, почему она плачет. В два года он дико ревнует маму к этой непонятной девчонке. Почему-то хочет, чтобы та перестала плакать. И когда отец говорит, что нужно ложиться спать в обед, Алек спорит, смотрит упрямо и говорит, что будет сидеть рядом с сестрой — слово новое, он его значение не до конца понимает, но знает, что именно это слово связывает его с этой девочкой — и будет сидеть рядом с ней, пока она не перестанет плакать. Алеку четыре, когда отец постоянно возится с Изабель, а та бегает по всей комнате, переворачивая все вверх дном. И он ставит ей подножку специально, потому что она его раздражает. Потому что он не хочет, чтобы она вообще была, потому что родители постоянно говорят ему, что она младшая, что он должен-должен-должен. А Алек еще не до конца понимает, что значит это «должен». И Изабель рыдает взахлеб, трет пальцами глаза и держится за поцарапанные коленки, а он только стоит и смотрит. Смотрит, как она размазывает слезы по лицу. Совершенно не понимает, почему она тянет к нему руки и ноет протяжное «Алек, Алек, больно, пожалей». И его раздражают ее слезы, и он все равно садится рядом с ней на пол и обнимает. Не говорит родителям, что это он сделал, когда они приходят, услышав ее громкий плач. Он переворачивает на нее кашу, чтобы она рыдала из-за испачканного платья, которое она так любит. И папа говорит, что купит ей новое, что у его принцессы столько красивых платьев, нет ничего страшного. А его ругают, его лишают любимого деревянного лука. Алек кричит, что это нечестно. Алек кричит, что ненавидит эту девчонку, что это он — их сын, что это его они должны любить, а не ее. У Изабель глаза полные слез, она обнимает его, а он отпихивает ее в сторону и говорит, что лучше бы он сбежал из дома. И мама успокаивает его, говорит, что так нельзя. Только он ее не слушает, упрямо мелками по бумаге выводит каракули. Он не хочет, чтобы она была его сестрой. Что бы ни значило это слово — он не хочет. А мама обнимает его, целует в макушку и говорит, что он еще поймет, как она важна, когда вырастет. Что он старше, и сильнее, и мальчик, и он взрослый, а ей нужна его помощь, она без него не справится. Алеку еще нет девяти, когда ее кто-то толкает из мальчишек. Когда ее практически кидают на землю, как игрушечную. И он бежит к ней через всю площадку, он кричит, чтобы к ней никто не подходил, чтобы никто не смел ее трогать. И когда слышит насмешки, что она всего лишь девчонка, что у нее волосы растрепанные и ей нельзя с ними играть, что ее побьют, если она снова к ним полезет, — он бьет задиру, не думая. Отец всегда говорит, что надо говорить, что кулаками ничего не решить. А Алек бьет, потому что его раздирает от злости. Потому что он никому не позволит ее бить, толкать или обижать. И останавливается только тогда, когда его оттаскивает кто-то из взрослых, буквально оттаскивают, потому что он сидит на мальчишке сверху и бьет того по лицу. Изабель кричит, что Алек не виноват, что Алек за нее заступался. Но ее никто не слушает, его все равно наказывают. Оставляют одного в пустой комнате на пару часов, чтобы он думал над своим поведением. Ей приходится применить всю свою сноровку семилетней девочки, чтобы прокрасться к нему. И у него на руке кровь, когда она обнимает его и говорит, что он герой. Что ничего он не плохой и не задиристый, как говорят взрослые. Когда он обнимает ее в ответ, то думает, что она, конечно, еще как раздражает, но он не даст ее обижать. Алеку девять, когда он впервые ломает руку. И боль невыносимая, и он не может терпеть, он захлебывается слезами и держится за болящую руку, лежа на коленях у сестры. А Изабель сама готова разрыдаться, Изабель обеими руками за него цепляется, прижимает к себе. И пытается звучать как мама, когда гладит его по голове и говорит, что взрослые скоро придут, что надо немножко потерпеть, что он может сжать ее пальцы так же сильно, как ему больно. И выпускать его не хочет, когда приходят взрослые. Когда Ходж терпеливо объясняет ей, что они помогут Алеку только в том случае, если она его отпустит. Алек потом позволяет ей рисовать фломастерами на гипсе и обещает испортить ее любимую юбку, если она хоть кому-то расскажет, что он плакал. А она показывает ему ссадины на коленках и говорит, что они смешной формы. И спрашивает, почему у нее нет такого же шрама, как у него на правом колене. Алеку одиннадцать, когда в их жизни появляется Джейс. Когда этот новый мальчишка, такой не похожий на всех других, врывается в их жизнь. И Изабель он не нравится, Изабель говорит, что ей не нужен другой брат, что у нее есть Алек, у нее есть малыш-Макс, ей не нужен какой-то третий. Потому что Джейс называет ее «девчонкой» с пренебрежением, Джейс все чаще утягивает Алека с собой. И Алек говорит, что они не станут с собой брать ее. Что они взрослее, что у них есть свои серьезные дела. Он не говорит, что на самом деле не хочет брать ее с собой, потому что авантюры у Джейса всегда опасные. Алек не до конца знает значение слова «авантюры». А Джейс все же уговаривает взять девчонку с собой. Говорит, что пускай сама убедиться, что она им не ровня. Алек шипит и возмущается. Алек не разговаривает с Джейсом два дня подряд. И совершенно не понимает, что происходит, когда на следующий день находит Джейса и Изабель вместе на тренировочных матах смеющимися. Впервые в жизни он чувствует себя странно. Потому что это ведь он ее брат, и да, она иногда раздражает просто ужасно, но она же не должна так общаться с их новоявленным братом, который в Институте всего неделю. Алеку пятнадцать, когда Изабель говорит, что Джейс ее ударил. Она может показать ему, может задрать майку — у нее синяк на ребрах. Только вот Изабель врет, делает это весьма убедительно, она несколько часов тенями рисовала тот самый синяк. Чтобы Алек поверил и стараться не приходится. В свои тринадцать Изабель понимает, что больше никогда не станет врать в подобных вещах. Потому что у Алека разбит нос, у Джейса вывихнута рука и рассечена бровь, на спине сильная гемотома. Изабель обрабатывает ссадины старшего брата и губу закусывает, так и не найдя в себе сил признаться, что просто наврала ему. Что просто хотела посмотреть, как он отреагирует. И почему-то спрашивает его, правда ли, что он никому-никому не позволит ее обижать. И совсем неважно, что она сама уже дерется неплохо, что она с ними на одном уровне тренируется. Она говорит ему, что поцеловалась с каким-то мальчишкой и ей совсем не понравилось. Слюняво. А Алек почему-то хмурится, называет ее дурой. Говорит, что всегда знал, что девчонки глупые, но думал, что она умнее. И нет, ей не стыдно. Она его занудой зовет, кричит ему это в спину, когда он уходит. Кричит, что он-то, наверное, еще ни с одной не целовался, вот и завидует. Кричит, что она перецелует всех мальчишек, а он так и останется маленьким ребенком. Алеку семнадцать, когда он признается сестре в том, что он влюблен в своего парабатая. Он еще не до конца понимает это «влюблен». И Изабель хочется проглотить собственный язык за все те разы, когда она издевалась над ним, что никогда не видела его с девушкой. Он дергается от нее, говорит, что она ничего не понимает, что он неправильный, и больной, и так нельзя, и вообще это его парабатай. А она пожимает плечами и говорит, что это абсолютно нормально. Касается его плеча и обещает, что рано или поздно его обязательно полюбят таким, какой он есть. Потому что он хороший; она-то знает. Он очень хороший. И преданный, а еще самоотверженный. И, наверное, она почти не задается вопросом, почему вдруг Алеку нравятся парни. Принимает это слишком быстро и без каких-либо уточнений. И она говорит ему, что раз он гей, то она может спать с ним в одной кровати все еще, ей же просто снятся кошмары. А он ее из собственной комнаты выставляет, огрызается, напоминает ей, чтобы научилась стучать. Алеку двадцать, когда посреди ночи он находит Изабель рыдающей на крыше. И она говорит ему, чтобы он выметался. Чтобы оставил ее в покое. Она рыдает у него на плече из-за того, что очередной парень разбил ее сердце. А он может только гладить ее по спине безвольно, обещать, что все будет хорошо. Внутри только что-то черное собирается. Он злится на всех этих ее нерадивых парней. Неужели они не видят, какая она? Неужели они все такие беспросветные идиоты, что могут сравнивать ее с кем-то, выбирая не ее, а другую? И он слова не умеет подбирать, он не знает, что сказать, как объяснить. А Изабель целует его в щеку и обнимает за шею, говорит, что так устала. Что так устала снова и снова верить пустым словам. Она говорит, что Джейс снова трахается с очередной телкой, а у них с Джейсом стенка общая, ей мерзко, ей противно, она не пойдет в комнату. И нет, она не считает, что секс — это плохо. Просто ей сейчас от всего мерзко. И она начинает искать ему парня, а он рычит на нее, чтобы она не лезла в его жизнь. Он врет ей, что у него, может, и есть парень. Что он не хочет, чтобы она снова вмешивалась в его жизнь. А Изабель больно бьет его в плечо, говорит, что он такой же. Точно такой же, как и все остальные. Ничего он не лучше других. Ошибалась она. Ошибалась, он тот еще придурок. Может, он даже хуже их всех. Он приносит ей упаковку ее любимого шоколада. Он впихивает ей в руки набор новых скальпелей. И когда она ждет от него извинений или просто каких-то слов, он коротко бросает, что все ее парни — ублюдки. И уходит. Алеку двадцать три, когда он вспоминает сказанные в детстве слова матери о том, что он не хочет, чтобы Изабель была его сестрой. Потому что она вызывает в нем совсем не братские чувства. Потому что он невольно взглядом в глубокое декольте скользит, потому что она затягивает его в пустой кабинет и выдыхает куда-то в губы, что у нее новый парень, он рад? И она ждет, что он скажет, что ревнует. Что он скажет, что хочет ее для себя. Она почти умоляет его, почти уговаривает. А он лишь головой отрицательно качает, говоря, что это неправильно. Ее убеждения, что она тоже это чувствует, не работают. Он врет. Откровенно херово врет, что его не волнует. Что он не думает о ее губах, о ее упругом теле, что он не представляет ее обнаженной и срывающейся на стоны. Она обещает, что притащит следующего своего мужика на одну ночь в свою комнату. И будет трахаться с ним так громко, что Алек не сможет спать. Что он будет все отчетливо слышать, несмотря на коридор, разделяющий их спальни. А он только встряхивает ее и рычит ей в лицо, что она не шлюха, что она не тупая потаскуха, хватит уже, хватит из себя такую строить. У нее взгляд шалый. Она его не боится. А он закипает, когда она говорит, что так и сделает. Что обязательно так и сделает. И плевать, что ночами она пальцами скользит в промежность, представляя, как бы он ее касался, как бы сжимал своими сильными руками, целовал ее горячими губами до исступления, а потом вдалбливался в нее. Она никогда не видела его полностью голым. Не в сознательном возрасте. И у нее, наверное, с головой проблемы, но она хочет. Хочет не просто посмотреть, хочет пальцами сжать его член и поймать на себе возбужденный взгляд. Изабель спрашивает, представлял ли он ее голой. На коленях. Представлял ли он ее, когда дрочил в последний раз. И Алек снова ее встряхивает, обещает отвесить ей звонкую пощечину, если она не заткнется. Потому что это уже слишком. Потому что они брат и сестра, потому что ничего и никогда не будет, хватит вести себя как шлюха. А она улыбается довольно, говорит, что значит да. Значит представлял. Алеку двадцать пять, и он смотрит на спящую в его кровати Изабель. И он представить свою жизнь без нее не может. А она что-то бормочет, когда он ложится рядом, руками его обвивает и прижимается к его груди. Он любит ее совсем неправильной этой своей любовью; им дорога в Эдом заказана. Изабель спрашивает, почему он так долго, Изабель спрашивает, закрыл ли он дверь. А он гладит ее по голове, прижимая к себе ближе, и говорит, что все хорошо, что он будет рядом, когда она проснется, она может спокойно засыпать. Она целует его лениво, губами к челюсти прижимаясь. Сонно бормочет, как сильно по нему скучала, просит обнять ее крепче. И на ней его рубашка, застегнутая всего на пару пуговиц, и она сама пахнет дымом от его сигарет, его кремом после бритья. Алек не думает, что происходящее между ними неправильно; Алек знает это, но все равно отказаться от нее не может. Он несет за нее ответственность. Она — его; что бы это ни значило, какое бы значение в себе ни несло.