i.
Джейс непроизвольно улыбается, когда детские пальцы сжимают его указательный в кулаке. Джейс непроизвольно каким-то светом, каким-то безумным теплом пропитывается. — Эй, парень, — тихо, чтобы не пугать едва проснувшегося ребенка, чтобы просто сохранить всю эту атмосферу: — я никому тебя в обиду не дам. И мама тебя любит. Я в этом уверен. У «парня» взгляд осознанный, любопытный. А Джейс порой понять не может, почему тот почти не плачет. Почему тихо и спокойно ждет, когда его покормят, когда поменяют памперс. Лицо гримасой боли исказиться может, а плач все равно беззвучным выходит. Джейс повторяет: — Мама тебя очень сильно любит, — и тянет ребенка на руки, в лоб целует и ладонью по памперсу ведет, чтобы проверить, что могло разбудить того после минут пятнадцати сна. Точно не полный подгузник. Надевает на того небольшую хлопковую шапочку и снова натыкается на внимательный взгляд светло-карих. И выдыхает как-то слишком надсадно. О своем решении с шапкой не жалеет, когда находит Изабель, сидящей на балконе, с пачкой сигарет в одной руке, а пальцы другой заметно подрагивают, когда она отводит руку в сторону от лица, дым выпуская. Джейс прижимает к себе ребенка осторожно, в паре метров от нее останавливается. — Иззи. Бесполезно. — Иззи, тебе нельзя. Никакого эффекта. — Из, он… — Не называй меня так, Вэйланд, — у нее голос чуть хриплый, тон однотонно-раздражительный. — Просто не смей звучать как он. И она не поворачивается к нему даже, она все так же продолжает курить. А Джейсу и не надо взглядом искать название на пачке, он и без того прекрасно знает, что именно за сигареты у нее в руках. Те самые. Те самые, не иначе. Выдох. Пауза. — Покормишь? Видит, как она губу закусывает. Как сигарету о край стеклянной банки, что вместо пепельницы, тушит. И куда-то себе под ноги смотрит, все так же продолжает сидеть на пороге балкона. — Я не могу, Джейси. Совсем не могу. Он так на меня смотрит… Он слишком похож, я просто не могу. Изабель совершенно не дергается, когда чувствует прикосновение ладони к плечу. Глаза зажмуривает и мотает головой отрицательно. Каждый раз через уговоры, каждый раз почти пыткой. И она совершенно понять не может, почему Джейс на нее орет матом, срывая голос, когда она говорит, что будет молоко сцеживать в бутылку — это одно и то же ведь. Лишь чувствует, что он по плечу ее гладит. И хочется проклинать его за то идиотское решение жить с ней, не бросать ее ни при каких условиях, быть с ребенком. С ребенком, который никакого отношения не имеет к Джейсу, с ребенком, на которого она слишком остро реагирует. Потому что это ненормально, что ночами она беззвучно рыдает, слишком сильно прижимая сына к груди, а на утро снова не может даже смотреть на него. Джейс не хочет играть грязно. Джейс не хочет давить туда, куда нельзя. И все равно говорит: — Подумай, что бы сказал он, узнав, как ты ведешь себя с вашим сыном. С его сыном. И Изабель разворачивается резко, хочет ударить, не раздумывая, просто ударить, подорвавшись с места, сломать сводному брату пару костей. Почти сразу же взглядом натыкается на ребенка в его руках. — Его больше нет, Джейс, — шипит она, почти вырывая у него из рук ребенка. — Его больше нет, слышишь? Я одна, он бросил меня. — Умер, Иззи. Называй вещи своими именами. А она чувствует, как слезы из глаз снова течь начинают, как только доходит до гостиной, усаживается на диван. И ощущает прикосновение детской щеки и ладони к собственной груди. У нее эти слезы на губы падают, когда она наклоняется, когда сына целует, у нее эти слезы на его ползунки и шапку. Она ненавидит себя, она не может просто, кажется, этой болью не наполняться. Носом жмется к ребенку и не говорит даже, сипит почти. — Папа тебя ждал, солнышко. Папа так сильно тебя ждал.ii.
— Джейс, ты же не мой папа, правда? Макс понять не может, почему тот вдруг хмурится, меняется в лице абсолютно. И кивает в сторону тарелки. — При матери не вздумай такое спрашивать, ладно? Мы же оба не хотим, чтобы она весь день провела в ванной со слезами на глазах. Он кивает несколько раз, давая понять, что все прекрасно усвоил. Яичницу доедает буквально за минуты полторы. Уже в машине, косясь на племянника в зеркало заднего вида, Джейс спрашивает: — Тебя в школе дразнили, да? И видит слишком уж знакомое выражение лица, когда Макс взгляд опускает куда-то в пол, почти абстрагируясь от происходящего, делая вид, что не слышал вопроса. Закрывается в себе и переживает все внутри. Делает все точно так же, как и его отец, которого не видел ни разу даже. Джейс ладонями по рулю бьет, останавливая машину, и разворачивается лицом. — Какая разница, что говорит кучка придурков, парень? Макс, ты меня слышишь? Всегда найдется сборище идиотов, которые будут нести какую-то чушь, чтобы сделать тебе больно, потому что кто-то сделал больно им. Слышит тихое, сквозь шмыганье носом. — Меня безотцовщиной назвали. Сказали, что я из пробирки. Джейс матерится себе под нос. И Макс носом шмыгает, заставляет себя перестать рыдать. Джейс не знал его отца, когда тому было семь, но готов поспорить, что тот вел себя ровно так же. Он выворачивает руль, полностью меняя направление машины. Не сразу слышит тихое: — Джейс. — Чего там, Макс? — Школа в другой стороне. — Я в курсе, парень. Сегодня мы туда не едем.iii.
Изабель бьет керамическую чашку, когда ставит на стол резко. У нее взгляд фурии, кажется, что еще немного и она своими идеально-бордовыми ногтями вцепится прямо в глотку. — У него фингал на челюсти. Ты тренировал его, Вэйланд, а я, кажется, ясно дала понять, чтобы ты не смел портить ребенку жизнь. — Ма, это я попросил. — Нечем заняться? Позвони Саймону и сходи уже с ним куда-нибудь. Только она никак на слова сына не реагирует, когда тот показывается в дверях кухни. Джейс взгляд с племянника переводит обратно на сводную сестру. Если бы их не разделял стол, Изабель бы уже кинулась на него. Впрочем, такая мелочь, как стол, никогда ее не останавливала. Макс руки в карман толстовки засовывает и повышает голос, чтобы привлечь внимание. — Джейс не виноват, ори на меня, если хочешь. Просто я… Она руки со стола не убирает, голову поворачивает резко. Максу кажется, что мать просто шипит на него. — Что ты? Хочешь быть, как твой отец? Он умер, Макс. Пойми уже, что все это к хорошему не приводит. Если бы приводило, я бы осталась в Институте. Нас было бы трое, если бы это приводило к чему-то хорошему. У нее голос подводить начинает. Она воздухом давится, задыхается. — Иззи, я просто пытался поставить ему удар, — оправдывается Джейс, поднимаясь из-за стола, наливая ей воду в стакан. И когда он поворачивается, чтобы отдать ей воду, то видит, как она в кулаки сгребает серую толстовку на груди сына, а тот прижимает ее к себе и по голове гладит. Макс с Джейсом взглядами встречаются всего на пару секунд. И Джейс кивает, ставит стакан на стол, просто уходит из кухни, чтобы не мешаться. Он, может, и часть этой семьи, но весьма условная. Изабель глаза зажмуривает, ловит себя где-то на третьем неосознанном «Алек», что с языка срывается. И головой как-то резко мотает, ей бы сбежать, просто спрятаться. Нельзя, блядь, пятнадцать лет жить воспоминаниями. Нельзя. Нормальные люди двигаются дальше, а она поехавшая какая-то. Только Макс сбежать ей не дает, все так же сжимает в объятиях. И говорит: — Если хочешь, я брошу эти занятия, ма. Добавляет: — Мне все равно надо думать о поступлении в Колумбийский. Спустя еще пару секунд: — Ма, со мной все в порядке, слышишь? Изабель кивает как-то отстраненно и смеется, отстраняясь. — Ну вот, у тебя теперь пятно останется. А Макс в ответ ей только улыбается и говорит, что он может еще неделю походить в этом. Какая разница, в чем он будет учить химию с биологией? Вот когда поступит, когда у него будет халат, тогда и подумает об идеальной чистоте. Долговязый пятнадцатилетний мальчишка слишком сильно похож на собственного отца. Изабель, наверное, все же стоит показать ему те старые фотографии. Изабель, наверное, не имеет права отнимать у собственного сына память о том, который безгранично любил его еще не родившимся.iv.
Даже по прошествии почти двадцати трех лет все равно тяжело не винить себя; Изабель это понимает, когда Макс возвращается под утро с практики. У него на лице здоровые круги под глазами, он кофе на автомате варит, что-то не особо связно рассказывая про смену, а потом вспоминает, что шел спать и оставляет весь кофе ей. Если бы она не была такой нервной и дерганной во время беременности, Алек бы точно больше спал. Если бы не она, он бы, может, все еще был бы жив. Ему бы хотя бы месяц, чтобы увидеть их сына. Изабель помнит, как ее перекручивало, как она орала сначала от боли за грудиной, а потом и от тянущей боли в животе, когда за труп цеплялась. Кажется, если бы Джейс — сам едва живой и адекватный — не повторял ей, что она может сдохнуть, что если что-то пойдет не так, то она сдохнет, а не родит, то она бы совсем отключилась. Ему бы хотя бы месяц, тогда и у нее был бы месяц. У Макса был бы месяц, и она не родила бы раньше срока. Джейс говорит: — Парню пора уже съехать. Знаю, тебе тяжело принять, но он уже взрослый. Изабель губу нижнюю закусывает почти до крови. И периодически слишком долго смотрит на сына, будто подвисая. Кажется, ему не хватает только руны на шее. Кажется, он слишком сильно похож на собственного отца. И ее это пугает. Пугает то, что она и его потеряет. Макс улыбается, целует ее в щеку и говорит: — Самое страшное, что со мной может случиться — это если я так и останусь всю жизнь делать уколы и выносить утки. Потому что лучше двенадцатичасовая операция, чем пятьдесят уколов в день. И она по голове его треплет. Улыбается тонко-уязвимо как-то. — Ма, я не отец, — говорит он совершенно серьезно. — Знаю, милый. Но ты так на него похож. — Только он в органах не копался, — усмехается Джейс. — И убери уже своих дохлых лягушек из ванны, им там не место. У Изабель перед глазами какая-то странная машина времени: потому что сорокалетний Джейс толкает двадцатилетнего Алека в плечо. Приходится чуть мотнуть головой и напомнить себе, что это не Алек. Это Макс — ее сын. Их с Алеком. И когда-нибудь она должна будет набраться смелости и рассказать ему все от начала и до конца; начиная откуда-то со слов «твой отец — мой родной брат».