Спящий (Sleeping Man)

Среда 3. Полицейский с кряхтением опустился на корточки и ткнул мужчину в бок своим фонарём. — Шевелитесь, мистер, — сказал он. — Не заставляйте меня вас забирать.   Он посветил человеку в лицо. Это произвело эффект — спящий сморщился и зашипел от боли, затем повернулся и приподнялся на локте, потирая затылок другой рукой. — Отвали, — пробормотал он невнятно, стараясь закрыться от бьющего в лицо света. — Уйди прочь. Полицейский держал свой фонарь, беспощадно направляя его человеку в глаза: — Давайте… Внезапно мужчину стошнило. Половина оказалась на нём, а другая половина забрызгала начищенные до блеска ботинки полицейского. — Ах ты, сукин…! — ругнулся коп, пятясь назад. Не скрывая отвращения в голосе, он крикнул своего напарника: — Рэнсом, помоги мне! Забираем этого парня — он перебрал. Вдвоем они подняли бродягу на ноги — тот стоял, пьяно шатаясь. — Как тебя зовут? — спросили они. Мужчина открыл рот, чтобы ответить, но замер. Он медленно помотал головой, словно пытаясь её прояснить, а потом на его лице появилась растерянность. Он пожал плечами. Полицейский вздохнул. Ему уже доводилось видеть такое раньше. — Ты знаешь, где ты сейчас? Какой сегодня день? Бродяга несколько раз моргнул и потёр глаза. — В парке? — пробормотал он. — Где ты живёшь? Есть с собой какие-то документы? Мужчина собирался им что-то сказать, но в это время его снова стошнило. Оба полицейских отпрянули, всё ещё удерживая его под локти. Они обыскали его карманы. Пусто. Первый полицейский с трудом скрывал отвращение: — Вот надрался! Иногда я сомневаюсь, — обратился он к напарнику, — я сотрудник правопорядка или долбаный социальный работник? Пойдём, — сказал он бродяге громким и весёлым голосом, — отвезём тебя в муниципальный отель, общеизвестный как вытрезвитель, сможешь там выспаться. По крайней мере, — добавил он с доброжелательной ноткой, — не вымокнешь под дождём. Среда 4. Кое-что важное было написано на клочке бумаги, сложенном много раз, как оригами, и спрятанном глубоко во внутреннем кармане — особом потайном кармане куртки, о котором не знала ни одна душа. Но теперь какая-то собака с острым твёрдым носом и зловонным дыханием обнюхивала его бок, мешая спать. Она явилась сюда, чтобы что-то забрать... ту самую бумажку, без сомнения. Но это секрет, и у собаки нет на него никаких прав. Он замахнулся на неё, но твёрдый нос ткнулся лишь сильнее. Собака пыталась c ним говорить, только он не мог разобрать слова. — Отвали, — наконец пробормотал он. — Уйди прочь. Даже во сне его речь прозвучала невнятно и глухо. — Нет, нет, — сказала собака. — Нельзя посылать служителя порядка. Давайте. Шевелитесь, мистер. Не заставляйте меня вас забирать. Яркий свет пронзил его веки, и боль мелкими осколками вонзились в голову. Крепко зажмурившись, он втянул в себя воздух и осторожно приподнялся на локте. Болел затылок, болела вся голова, глубокая пульсирующая боль то и дело становилась острой как нож. Плотная вата и осколки стекла. — Перестань, — сказал он собаке. Над ухом была шишка. Он попытался открыть глаза. Чёрные начищенные туфли. Нет, не туфли, ботинки. Форменные синие брюки с обшлагами. Запах травы, грязи и виски. Бутылка "Джим Бим". Внезапно бутылка и ботинки дрогнули и раздвоились. Всего стало по два. В глаза снова ударил свет, и стеклянные осколки пришли в движение. Желудок отвратительно сжался, и, прежде чем он понял, что происходит, горячая желчь и рвота подступили к горлу и хлынули изо рта. Он не смог этого удержать и почувствовал смутный стыд. Собака что-то прорычала. Ботинки исчезли, потом вернулись, но в этот раз их было больше. Чьи-то руки подхватили его под мышки. Он пытался сфокусировать взгляд, но всё вокруг обзавелось двойниками. Два лица — нет, четыре лица. Мир вращался. Боже, он действительно очень пьян. Он не мог остановить это кружение, не мог вернуть миру прежнюю чёткость. — Как тебя зовут? — спросил один из незнакомцев. Копы. Они копы. Вот дерьмо. Он честно попытался вспомнить, надеясь, что, может быть, тогда они оставят его в покое. Но ответ потерялся — наверное, застрял посреди ваты или, возможно, был написан на том клочке бумаги неизвестно где. Он пожал плечами. — Ты знаешь, где ты сейчас? Какой сегодня день? Где он? Без понятия. Где-то на улице. Он хотел покачать головой, но движение усилило головокружение и тошноту, так что он просто пожал плечами. — В парке? — предположил он. Он шагал только потому, что его тащили. Господи, что же у него с ногой? Он чуть не упал, едва не повалив всех за собой. Копы снова выругались. Пластиковый наручник-стяжка обхватил его запястья. Рядом щёлкнула дверь автомобиля, и кто-то втолкнул его внутрь как ребёнка. — Только попробуй наблевать у меня в патрульной машине, — предупредил его тот, первый, с гнилым дыханием. — Или просидишь в камере до следующего воскресения, да поможет мне Бог.   Но когда автомобиль тронулся, его вырвало снова, а затем ещё раз — пока в желудке решительно ничего не осталось — при этом голова разрывалась так, будто собиралась треснуть от уха до уха. Это заставило их прервать свой спор о предстоящем матче "Янкиз" и "Ред Сокс"* и остановиться у обочины, чтобы проверить, не захлебнулся ли он собственной рвотой. Опять разговоры, опять ходьба — а точнее, ковыляние с места на место, — ещё больше яркого света и вопросов, на которые он не мог ответить. Он безропотно принимал эту реальность: боль в ноге, заставляющую его хромать, и полное отсутствие хотя бы какой-то опоры, — кроме этого, у него болела голова, и живот тоже, и ещё он хотел спать. Провалиться в тот тёмный глубокий колодец, где он находился до того, как его разбудили — чёрный колодец небытия. Наконец ему позволили лечь. Всего лишь деревянная скамья, но какое наслаждение — опуститься на неё и уснуть, и не быть тревожимым больше ни копами, ни собаками, ни видениями, ни вопросами.