Спящий (Sleeping Man)

Четверг 1. — Джейсон Джевитс и Джон Доу*, на выход! Он лежал на полу — на твёрдом бетонном полу в тюремной камере, холодном под щекой и влажном от слюны под подбородком. В дальнем конце кто-то справлял нужду в унитаз. Запах мочи смешивался с резким и кислым — рвоты. Позади раздался громкий лязг и душераздирающий скрежет. Сержант полиции, распахнувший дверь камеры, жестом указал на двоих. — Джон Доу — это ты, приятель. На выход. Он тяжело сел. Мир больше не вращался и не двоился, но головная боль, пожалуй, стала только сильнее. К тому же, боль в правой ноге так и не утихла. Он молча кивнул полицейскому возле двери и медленно поднялся, опираясь на скамью, с которой ночью он, должно быть, свалился. Правая нога не только отозвалась болью, но и оказалась совсем не готова к тому, что на неё попробовали перенести вес. Он преодолел весь путь до двери, хватаясь за прутья решётки и придерживая другой рукой сползающие штаны. Прошлой ночью кто-то забрал у него ремень и обувь. — Итак, мистер, — сказал сержант, когда они достигли стойки регистрации. — Офицер, который вас вчера доставил, на самом деле собирался привлечь вас за распитие спиртных напитков в общественном месте и бродяжничество, — он посмотрел на папку-планшет, которую держал в руках. Его черты на мгновение смягчились. — Ладно, сегодня можете идти, но в следующий раз выпивайте у себя дома. У вас же есть дом? Какое-нибудь место, где вы можете прийти в себя? Дом? Что это значит? Жена и дети? Аккуратная квартирка где-нибудь в городе? Кот? Соседи? Друзья? Задний двор с качелями и газовым барбекю? Слово "дом" не вызывало никаких ассоциаций и не несло смысла. — Нет, — сказал он и повторил: — Нет. Он должен был почувствовать тревогу или страх — не меньше. Но чувствовал только смущение. Наверняка у этого копа были дом, жена и собака. У него же не было ничего. Только чудовищное похмелье. Сержант вручил ему коричневый пакет с его обувью и ремнём, «Джон Доу» было небрежно написано маркером с одной из сторон. Затем он сунул руку под стол и извлёк на свет тонкую брошюрку, напечатанную на дешёвой бумаге. — Приют для бездомных в шести кварталах вниз по улице. Загляните туда. Мужчина кивнул. Держась за стену, он дополз до потёртой деревянной скамьи, медленно опустился на неё и принялся вставлять на место шнурки и ремень неловкими дрожащими руками. Он провел ладонью вдоль правого бедра и вдруг обнаружил бугристую впадину — она и была источником отдающей вверх боли. Нога в этом месте ощущалась неполной, дефектной, как будто от неё оторвали хороший кусок. Он знал, что подобная находка должна его ужаснуть или хотя бы удивить, но сейчас его гораздо больше волновало, как, чёрт возьми, он собирается пройти шесть кварталов в таком состоянии. — Эй, Джон Доу! — окликнул сержант, когда он уже добрался до дверей. Он вспомнил, что теперь это его имя, и оглянулся на копа. Тот ухмыльнулся почти приветливо: — Вчера вы как следует надрались, теперь вы вспомнили своё имя? — Да, — ответил он медленно, не в силах признать обратное. — Да. Спасибо. Четверг 2. — Ощущение, будто его нет уже неделю, — сказала Кадди. Её ноги, расположившиеся на кофейном столике, и расслабленное выражение лица позволяли Уилсону думать, что это она сейчас в отпуске. Он свалил к ней на стол стопку заявок на получение субсидии, принесённых им на подпись, и присел рядом с ней на короткий диван. — Один день. Всего один день, и я уже чувствую себя виноватым, — сказал он. — Только Хаус может заставить испытывать вину, когда стараешься сделать его счастливее. — Я знаю, что ты имеешь в виду, — пробормотала Кадди. — Замечательные ощущения, правда? — Сейчас он, должно быть, нежится в горячей ванне какого-нибудь роскошного отеля в Бостоне, опустошая мини-бар, и заказывает плохие фильмы. Почему я должен винить себя за это? Какая-то часть мозга тут же напомнила, что после поездки на две сотни миль на мотоцикле ему, чёрт побери, необходима горячая ванна. И массаж с полной горстью викодина. — Не забывай, что мы говорим о человеке, способном заставить чувствовать вину за спасение его жизни, — вздохнула Кадди. — Чувство вины за попытку заставить его взять отпуск — это так, детская игра для него. Она — нет, они — фактически заставили его уйти. После незначительного проигрыша, выпавшего Хаусу, когда они позволили ему почувствовать себя неудачником, не сумевшим поставить верный диагноз и потерявшим контроль над ситуацией, после возвращения боли и провала лечения кетамином, а так же нежелания Хауса обсуждать это, они сговорились ещё раз попробовать что-нибудь для него сделать. Ему необходим перерыв, убедил её Уилсон. На какое-то время уйти из больницы — но так, чтобы его уход не выглядел связанным с тем, что люди не могут скрыть сочувственных взглядов, встречая его на работе снова тяжело опирающимся на трость. В той же больнице, где несколько дней назад он взбегал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку. Где люди, включая его самого, явно отводили глаза, когда он снова стал принимать викодин, стараясь не считать, сколько таблеток в день он глотает. Тогда Кадди и пришла поговорить с ним. Сказала, что у больничной бухгалтерии огромные проблемы из-за сотрудников, у которых остались неиспользованные отпуска. И теперь она вынуждена просить персонал ликвидировать эти дни в табеле учёта рабочего времени, пока они не попали в колонку задолженности финансовых отчётов. Она сообщила это, поставив руки на пояс, сухим административным тоном. — Всё или ничего, Хаус, — сказала она ему (и только ему). — Новая политика больницы. У тебя есть время, начисленное за шесть лет работы. Возьми несколько дней сейчас, до того, как мы закроем документацию в конце месяца — или ты их потеряешь. — Просто дай мне шесть недель отпуска в клинике и считай, что мы квиты, — заискивающе предложил Хаус. C Кадди это не прошло, и, в конце концов, Хаус согласился взять неделю, а точнее, шесть дней выходных. Уилсон внёс свою лепту — раздобыл для него четырёхдневный билет на осенний джазовый фестиваль, проходящий в Портленде, штат Мэн. — Съезди, — убеждал он. — Послушаешь музыку, насладишься листопадом, будешь ехать на байке, есть вредную еду, развлекаться! — Развлекаться, — повторил Хаус, и это прозвучало так трагично, как будто это сказал ослик Иа или как будто ему предложили насладиться колоноскопией. Но в итоге сдался. Возможно, он согласился даже слишком легко. Уилсон не верил окончательно, что его друг использует отпуск по назначению, и это недоверие привело его к Хаусу в среду для того, чтобы самому во всём убедиться. Он подозревал, что тот может провести всю неделю, закрывшись в своей квартире и не отвечая на телефон или напротив — найдя себе неприятностей снаружи. Такой виртуальный отпуск не принёс бы ему пользы. Уилсон пришел удостовериться, что всё идёт по плану. Так как стояла золотая осень и погода была чудесная, отъезд запланировали на среду. Хаус должен был ехать на мотоцикле, не быстро, рассчитывая за восемь часов добраться до Бостона и весь следующий день оставить на дорогу до Портленда. Уилсон стоял рядом, наблюдая, как он собирается. — Ты действительно едешь, — сказал он, как будто пытаясь убедить в этом их обоих. Хаус кивнул. — Забудешь о работе. Оставишь дома свой мобильник и всё остальное, — сказал он, стараясь, чтобы его слова не прозвучали как вопрос. — Определённо, — ответил Хаус, собирая сумку с запасной парой джинсов, лёгкой курткой и небольшим количеством других вещей для поездки. — Детки больше не нуждаются во мне, — его голос дрогнул. — Кажется, только вчера они носили памперсы. Он задержался, чтобы наполнить поилку Стива, показал Уилсону, где хранил еду и потребовал обещание раз в день заезжать для того, чтобы включать Стиву специальную крысиную порнографию, которую, как утверждал Хаус, он скачал на свой ноутбук. Стоя на тротуаре, Уилсон неуверенно наблюдал, как тот помещает рюкзак в отделение для багажа на мотоцикле, а затем перекидывает ногу через сидение. О своём следующем поступке ему предстояло ещё не раз горько пожалеть в будущем. — Что? — невинно спросил Хаус, глядя на протянутую ладонь. — Давай. — О чём ты говоришь? — его бровь была наивно приподнята. Уилсон не купился на это, изобразив нетерпеливый жест, и Хаус со вздохом вытянул мобильный телефон из кармана джинсов. — Он мог бы мне понадобиться, — протянул он жалобно. — Кто тебе будет звонить? Помимо Чейза, Кэмерон или Формана? — Мой букмекер**, — ответил Хаус. Уилсон покачал головой. — Издательский Клиринговый дом?*** — Уилсон поманил пальцами. — Нет, на самом деле я рассчитываю на важный звонок от одного очень близкого друга, который захочет узнать, счастлив ли я на протяжении моего долгого пути, — Уилсон даже не улыбнулся. Хаус скривился, но передал телефон. — Господи, — сказал Уилсон, — ты его даже не выключил. Он сунул телефон в куртку, а затем, стоя в стороне, смотрел, как Хаус опустил забрало шлема, снял мотоцикл с подножки и поехал вниз по улице, так ни разу и не оглянувшись. Он испытал мимолётную зависть, вообразив себя сидящим за Хаусом верхом на байке и присоединяющимся к его дорожному приключению. Но быстро отмахнулся от этой глупой подростковой фантазии — дорожное приключение, Боже правый! — и повернулся к нему спиной ещё до того, как Хаус исчез из поля зрения. *** — Ты чувствуешь вину, — проговорила Кадди, всё с той же блаженной улыбкой разглядывая потолок своего кабинета, зная, что даже если зазвонит телефон, это не вызовет у неё страха — как бывало всегда, когда Хаус был в ярости. И даже если дверь её кабинета с грохотом распахнётся, худшее, что может произойти сегодня — это вломившийся к ней член попечительского совета, разозлённый из-за каких-нибудь финансовых проблем. — Ты чувствуешь вину — так же, как наши родители, когда мы наконец покинули дом и уехали в колледж. Как только мы ушли, они сменили замки и открыли шампанское. И среди бела дня занялись любовью в гостиной на полу. И тоже чувствовали вину за то, что так наслаждаются этим. Уилсон поднял брови: — Может быть, твои родители… — Замолчи. Твои тоже так делали. Они только притворялись, что безутешно рыдают, когда ты уходил. Уилсон тоже закинул ноги на кофейный столик, откинул голову назад и закрыл глаза. Было трудно признать, но даже сейчас он испытывал облегчение, которое впервые почувствовал сегодня утром, когда проснулся, зная, что ему не нужно волноваться по поводу Хауса: будь то погода, или нога, которые помешали бы ему успешно добраться на работу на мотоцикле, и Уилсону пришлось бы ему звонить и под невероятным предлогом предлагать подвезти; было ли у него достаточно викодина; не разозлил ли он кого-нибудь, кто мог испортить ему жизнь; не показал ли он недавно фак полиции; не скрывал ли он каких-нибудь проблем со здоровьем или ногой — миллионы мелочей, которые наверняка привели бы Хауса в бешенство — узнай он о них, но о которых Уилсон беспокоился и за которыми тщательно следил. Уилсон проверил свой внутренний "сканер": давление в порядке, ни мучительного чувства беспокойства в груди, ни зарождающейся головной боли — ничего. Он повернулся к Кадди. — Сейчас три часа дня, — сказал он главному врачу Принстон Плейнсборо, сидящей рядом с ним на диване с закрытыми глазами и прежним блаженным выражением лица. — Должны ли мы заняться любовью на полу?