Спящий (Sleeping Man)

Стоя у трибуны, Уилсон невидяще смотрел на листы, которые перед собой разложил. Его речь, на составление которой ушел не один час. Кэмерон дважды пихнула Уилсона локтем, пока он осознал, что Кадди только что назвала его имя. Он пытался уделять внимание тем, кто выступал перед ним, но сюрреалистичность происходящего — Хаус был мертв — Хаус не мог быть мертв — все-таки взяла над ним верх. Или, возможно, это почти полное отсутствие сна на протяжении трех ночей дало о себе знать. Или остатки снотворного, алкоголя, кофе и да — никотина все еще блуждали по его венам. Какая бы ни была причина, сидя там, он начал испытывать легкие галлюцинации, которые бывают от сильного недостатка сна — когда узоры на обоях начинают сливаться и перемещаться с места на место по собственному желанию. Так и глаза Хауса — те пронзительные голубые глаза напротив него на экране — казалось, обегали аудиторию взглядом, пока снова не остановились на нем с выражением тихой печали. Возможно, недостаток сна тут ни при чем. Возможно, это был психологический срыв, диссоциативное состояние… — Уилсон, — прошипела Кэмерон ему в ухо, когда толчки не принесли желаемого эффекта. — Все в порядке? Предполагается, что ты должен быть там. Все было не в порядке, если честно. Но он положил бумаги на трибуну и поправил микрофон. Единственным способом пройти через это было не отрывать взгляд от текста и не задумываться о том, что он говорит. *** Почему этот выступающий так тянет? В таком темпе он погибнет от голода раньше, чем они закончат. Хаус вновь устало сгорбился на своем месте и попытался не думать о шампанском и коктейлях из креветок. Внезапно человек за трибуной аккуратно сложил подготовленные листы пополам, убрал их в карман и начал говорить. Он говорил, не отрывая взгляда от стойки. — Многие сегодня уже упомянули выдающиеся качества Грега Хауса как врача: его гений в диагностике, его способность соединять все точки, его прямодушие, упорство, страсть к тому, что он делал. Я хочу поговорить о нем как о человеке, — мужчина замолчал и обхватил стойку руками с двух сторон. Бесприметный человек прошипел уголком рта своему другу: — По крайней мере, это ненадолго. Дж.Р. ухмыльнулся в ответ. — Давайте будем честными, — вновь начал мужчина, внезапно поднял глаза и медленно оглядел аудиторию — взгляд у него, как и у Кадди, был вызывающим. Впервые Хаусу удалось мельком взглянуть на него, но тут сидящий впереди мужчина переместился и снова загородил обзор. Волосы, как шерсть у пастушьей собаки. Может, у него есть бочонок бренди? Хаусу неимоверно хотелось пить. Бренди, шампанское, воду — что угодно. — Давайте будем честными, — продолжил мужчина. — Большинство из вас недоумевают, почему я утруждал себя дружбой с человеком вроде Грега Хауса — эгоистом и бестактным придурком большую часть времени, человеком, который безжалостно давил все — и всех — встающих у него на пути. — С такими друзьями, — театральным шепотом произнес Дж.Р., — кому нужны враги? Бесприметный человек кивнул в знак согласия, и хотя Хаус не мог с ним не согласиться, он почувствовал смутную обиду за этого парня, Хауса. Уилсон ощутил, как люди задвигались на своих местах, услышал, как некоторые начали переговариваться со своими соседями. — Так вот, правда в том, что вы никогда не знали настоящего Грега Хауса. Он прилагал все усилия, чтобы вы никогда не узнали… Одним из самых необычайных его качеств была готовность прощать. Возможно, это вас удивит. Все вы видели, как Хаус злится. И это правда, есть несколько вещей, которые он не может простить: жестокость, злой умысел, лень, эгоизм, предательство… когда они направлены на других людей. В особенности — на беспомощных людей. Детей. Пациентов. Но всякий раз, когда они были нацелены на него, он это быстро прощал, — Уилсон осознал, что путает времена, но это его не заботило. Он снова уставился на трибуну, потерявшись в мыслях. Он думал обо всех тех случаях, когда Хаус становился зол: когда кто-то вставал между ним и пациентом, или когда он защищал друга. Он мог разозлиться за пациента, за друга. Но можно было сделать почти что угодно самому Хаусу, и он бы простил. Он был бесконечно терпелив с друзьями и коллегами, которые подводили и предавали его. Как будто чувствовал, что это его расплата: быть разочарованным, брошенным, преданным. Как будто он не заслуживал ничего другого. Стейси как-то обмолвилась Уилсону, что она думала, будто Хаус не верил, что достоин счастья. Возможно, именно поэтому он так быстро прощал предательство других: он ожидал его. Он чувствовал, в какой-то изощренной форме, что его заслужил. Он простил Чейзу самое отвратительное предательство, сказав, что Чейз просто пытался защитить свое место, будто вести себя таким образом со своим боссом было обычным делом для принятого на работу сотрудника. Он простил Стейси за то, что предала его глубочайшее доверие. Лишь несколько человек знали, что именно в итоге оттолкнуло Стейси: не то, что Хаус так и не смог ее простить, но то, что он простил ее тогда, когда она не могла простить себя сама. А что на счет предательства самого Уилсона? Множество раз он отказывался довериться Хаусу: поверить, что ему было больно; что он делал все, что было в его силах; что он не нуждался в том, чтобы кто-то исподтишка планировал за него его жизнь. Он вспомнил, как Хаус выходил из тренажерного зала, серый от боли, когда Уилсон вынудил его сделать пробежку, не смотря на ухудшающееся состояние ноги. Хаус не сказал об этом ни слова. Хаус никогда не упрекал его за сговор с Кадди по поводу их "ставок" на детокс, хотя определенно узнал об этом. Он размышлял о реакции Хауса, когда тот узнал, всего месяц назад, что его близкие друзья солгали ему про тот клинический случай, который, как Хаус думал, он провалил, пытаясь подрезать ему крылья, чтоб он не заработал "комплекс Бога". Он тогда почти ничего не сказал Кадди, мягко укорил за ложь. Уилсона он наградил усталым взглядом и напоминанием, что он знает, черт возьми, что он не Бог: Бог не хромает. Уилсон осознал, что перестал говорить. Он заметил, что оба — Кадди и Чейз — склонили головы. Кадди не смела на него взглянуть. Чейз зажимал большим и указательным пальцем уголки своих глаз. Уилсон глубоко вздохнул и глянул на собравшихся почти сердито, и тут же все лица начали сливаться воедино. Он не мог вспомнить, о чем говорил. Сколько из того, о чем он просто думал, он действительно сказал? — Да ради Бога, давайте уже заканчивать с этим, — проворчал Дж.Р. В этот раз Хаус не стал упрашивать. Вместо этого он наклонился вперед и кашлянул ему на шею хорошим, продуктивным влажным кашлем. Очевидно, это стало последней каплей, и, обменявшись взглядами, мужчины сдвинулись со своих мест на три сиденья вправо. Вот и хорошо. Теперь Хаус мог беспрепятственно рассмотреть человека за трибуной. И было в нем что-то смутно знакомое. Где он мог видеть его раньше? Он заставил напрячься свой рассредоточенный разум. Где он видел этот пестрый зеленый галстук? Волосы, как шерсть у пастушьей собаки? И тут он вспомнил. Уилсон вернулся в реальность, чуть заметно мотнув головой. Пусть он не помнил, о чем только что говорил, но твердо знал, что еще он должен сказать. — Правда в том, что Грег Хаус — хороший друг, и я надеюсь, что в этот последний раз он простит… — его взгляд наткнулся на одинокую фигуру в пустом заднем ряду. Фигуру, которой минуту назад там вовсе не было. Уилсон застыл, чувствуя как волоски на шее и руках становятся дыбом. Невозможно. Нет, это просто невозможно. Ему снова мерещится. Как в Бостоне. Или это галлюцинация. Он ощутил, как дрожь охватывает его руки, и мертвой хваткой вцепился в трибуну, но заставил себя отвести взгляд, судорожно перевести дыхание и продолжить: — Я... я надеюсь, что он… Достаточно. Пришло время покончить с этим. Хаус поднялся, опуская на пол костыли с неожиданным грохотом. — Ради всего святого… — прохрипел он, с трудом втягивая воздух, — давайте вычеркнем это трогательное дерьмо… и перейдем… к части с едой и напитками. Идет? Он шагнул в проход между креслами, как бы приглашая всех двигаться за собой, но пол внезапно ринулся ему навстречу. Он вытянул руку вперед, чтобы его отпихнуть. Свет ударил в глаза, перед ним маячили лица, Дж.Р., бесприметный человек, кто-то считает пульс на сонной артерии, кто-то яростно отталкивает Дж.Р. в сторону и зовет Хауса? О, Господи, Хаус? Но прежде чем он смог что-то сказать, огни конференц-зала, гул голосов вокруг, звон в ушах, жгучая боль в ноге и голове — все вместе нарастало и нарастало, а потом словно выдернули вилку из розетки, и окружающий мир померк.