Спящий (Sleeping Man)

К рассвету Хаус постепенно успокоился, его разговоры и метания стихли. Под действием антибиотиков, которыми его накачали, лихорадка медленно отступала. За ночь их палату снова посетила целая делегация из больничного персонала, не смотря на все усилия Уилсона держать их подальше. Чейз, прежде чем отправиться прилечь где-нибудь на кушетке, приказал сообщать ему о любых изменениях и отдал распоряжение провести Хаусу бронхоальвеолярный лаваж. Пульмонолог удалил из лёгких Хауса поразительное количество тёмноокрашенной слизи. Это зрелище глубоко потрясло Уилсона, но он был уверен, что после лаважа дыхание Хауса всё же улучшилось: оно точно стало более глубоким и не таким затруднённым. Пересменку в семь утра Уилсон встретил, неспеша потягивая кофе, чашку которого за вознаграждение, причём довольно-таки щедрое, ему принёс санитар. Другой рукой он вяло вертел тарелку с засушенным омлетом и чёрствым тостом, которую старшая медсестра отделения прибавила к завтраку Хауса, грохнув её на прикроватный поднос. — Ешьте, — приказала она лишённым малейшей добродетели тоном и со значением глянула на бессознательного Хауса, — или получите собственный назогастральный зонд. Другая медсестра уже готовила Хауса к зондированию. Хоть его никто и не звал, Чейз объявился сам, ещё час назад, явно одетый в то же самое, в чём спал, и решил, что дольше тянуть с установкой назогастральной трубки невозможно. Пациентам с нарушенной психикой зондовое питание не назначалось, но Чейз резонно полагал, что психический статус Хауса улучшится, когда спадёт температура, а усугублять дистрофию и дальше — слишком опасно. Пока что было решено оставить Хауса в ограничителях — просто для уверенности, что он не станет вытягивать зонд. Поэтому первым делом с утра была назначена поездка в радиологию для его установки. Заодно это позволяло проверить состояние артериальной и подключичной диализных линий. А потом, уже после семи, ещё одна медсестра принесла таз с тёплой водой и осторожно предложила, пока Хаус стабилен, его обтереть. — Ему бы не помешало, — произнесла сестра Рейчел с невозмутимым лицом, — хоть он тут всего несколько часов. Уилсон, проведя долгое время рядом, уже не замечал никакого запаха, но теперь вспомнил, как от Хауса разило, когда его только доставили в реанимацию. Это была одна из тех настораживающих странностей, которые крутились в усталом мозгу Уилсона всю ночь. Хаус легко мог создавать превратное впечатление одним лишь видом своей одежды, но на самом деле в вопросах гигиены всегда был очень щепетилен. И то запущенное состояние, в котором он пребывал сейчас, если исключить наркотически-кутёжную теорию Уилсона, было совершенно необъяснимо. Сестра Рейчел была чрезвычайно молода и очень красива и уже потратила времени, проверяя состояние Хауса, гораздо больше, чем полагалось. Поэтому не было ни единой возможности, чтобы Уилсон позволил ей ещё и вымыть его. — Дайте это мне, — сказал Уилсон хриплым от недосыпа голосом. — Я сам справлюсь, — Рейчел, казалось, была поражена идеей того, что доктор станет выполнять настолько грязную работу, но без возражений передала ему таз и мочалку из мягкой ткани. — Зубную щётку тоже, — добавил Уилсон, оглядывая спящего Хауса. Взял его за руку, изучил пальцы. — И щётку для ногтей из предоперационной, — Рейчел быстро принесла всё, что он потребовал, и вновь задержалась в палате, неоправданно долго проверяя линии на мониторе, пока Уилсон готовился чистить Хаусу зубы. Большинству бессознательных пациентов чистят зубы, чтобы предотвратить развитие бактерий, вызывающих пневмонию. "Эта лошадь уже давно покинула стойло", — размышлял Уилсон, поднимая кислородную маску и аккуратно засовывая щётку в приоткрытый рот. Нагнувшись ниже, он заглянул внутрь. Ещё одна странность: Хаус уже явно давно не чистил зубов. Закончив чистить зубы, Уилсон демонстативно подождал, пока Рейчел покинет палату, а затем откинул простыни и распахнул на Хаусе больничную рубаху, чтобы его помыть. Он начал с ног. Ступни Хауса были чёрными от грязи, и Уилсон вспомнил, что в скорой тот был обут в шлёпанцы, а если точнее, то всего в один. Правая стопа была сплошь покрыта царапинами, которые, вероятно, остались, когда он пытался идти, или вернее, тащиться вперёд, босиком. Уилсон долго и тщательно отмывал его стопы, размышляя о глубоком символизме своих действий. Затем приступил к ногам. Когда они лежали вот так — Уилсон изо всех сил пытался игнорировать настойчивое ощущение того, что он готовит тело к погребению, но никак не мог перестать сравнивать лежащего перед ним человека с телом на плите в похоронном зале — когда ноги Хауса лежали вот так, разница в их мускулатуре сразу бросалась в глаза. Левая нога обладала хорошо развитой мускулатурой, особенно длинными, хорошо сформированными четырёхглавыми мышцами, потому что слишком многое этого требовало. Во время ходьбы Хаус использовал трость и мышцы плеча, чтобы компенсировать неработоспособность своей правой ноги. Но когда он стоял — смачивая в воде мочалку, Уилсон проигрывал в уме отдельные сцены — то всегда переносил вес на левую ногу. Хаус старался минимизировать впечатление того, что он берёг больную ногу, оставаясь неподвижным, и однозначно в этом преуспевал, но Уилсон знал его слишком долго и знал, ещё когда тот был полностью здоров, чтобы его так просто было одурачить. Он не торопясь вымыл левую ногу целиком. А потом перешёл к правой ноге. Голень была не развитой. Он справился с ней быстро, вымыл ногу вокруг колена с наложенной на него марлевой повязкой, покрывающей инфицированное место, и, наконец, больше не смог избегать его — бедро с длинными беспорядочными тяжами рубцовой ткани там, где раньше был rectus femoris. Его рука невольно замерла, и он сказал себе, что просто боится причинить Хаусу боль. — Уродливо, правда? Уилсон вздрогнул и отдёрнул руку. Хаус равнодушно наблюдал за ним из-под полуоткрытых ресниц. Уилсон сделал медленный вдох, а затем бережно прижал тёплую ткань к бедру, мягко промывая неровную поверхность шрамов. — Больно? — спросил он. Хаус покачал головой. — Помогает. Уилсон посмотрел вниз на сведённые мышцы и заметил, как они понемногу расслабляются. — Тепло помогает? Я попрошу медсестру принести грелку, — он отвесил себе мысленный пинок за то, что не подумал об этом раньше. Лекарства — не единственное, что было способно облегчить боль. — Окей, — сказал Хаус, снова прикрывая глаза. Уилсон внимательно присмотрелся к нему. Лихорадка отступила, и Хаус казался мыслящим довольно ясно. Уилсон понял, что ещё одна возможность вот-вот от него ускользнёт, и с одержимостью за неё ухватился. — Хаус, — позвал он. — Что за чертовщина с тобой произошла? Хаус вновь приоткрыл глаза. — Автокатастрофа, — сказал он. — Медведь. Кто знает? Уилсон вздохнул. Он понятия не имел, о чём говорит Хаус. Тот, очевидно, даже наполовину не пришёл в себя, вероятнее всего, из-за токсинов в результате почечной недостаточности. Но Уилсон не собирался позволять Хаусу снова провалиться в сон, если мог что-то для него сделать, поэтому взял мочалку и принялся отмывать ладони и руки Хауса — такие же грязные, как и его ноги, — затем торс, грудь с небольшим количеством тёмных волос, живот — вновь избегая касаться хирургических шрамов, — его слишком выпирающие рёбра и слишком выступающие тазовые кости. Всё это время он говорил, стараясь удержать Хауса в сознании. — Ну вот, — заключил он, — я вымыл тебя снизу, насколько возможно, — Хаус продолжал следить за ним мутным взглядом, — и вымою сверху, насколько возможно. А дальше ты можешь сам… — … вымыть невозможное, — это была она, его настоящая ухмылка. Хаус был… где-то там, внутри. Уилсон отложил мочалку и предпринял ещё одну попытку. — Хаус, посмотри на меня. У тебя есть какие-то предположения о том, где ты находишься или кто я такой? Хаус обвёл взглядом комнату, не шевеля головой. — Это… больница, — сказал он, кажется, наугад. — А ты… — снова ухмылка, — мой тайный… бывший ухажёр? — Что? Нет! — Хорошо, потому что… — он взглянул вниз на мочалку в руке Уилсона, делая паузу, чтобы перевести дыхание, — ты заставил меня… заволноваться. Уилсон в раздражении швырнул мочалку обратно в таз. Но Хаус с ним ещё не закончил. Он мотнул головой, без слов прося его подойти поближе. — Я должен тебя предупредить, — прошептал он. — Все эти… гейские штучки… выбили из меня. — Хаус, будь серьёзным. Хаус? — но тот уже снова уснул. Уилсон вперил в него гневный взгляд. — Ну что ж, мы ещё посмотрим, кто из нас будет смеяться последним, друг мой, — пробормотал он. А затем потянулся к кнопке, чтобы вызвать Рейчел. Та появилась так быстро, что он даже решил, что она караулила за дверью. — Принесите мне грелку, — приказал Уилсон. — И электрическую бритву. *** На дело своих рук Уилсон смотрел с потрясением. Гладко выбритый Хаус не имел почти никакого сходства с Хаусом небритым. Потеря густой бороды радикально изменила форму его лица — гораздо сильнее, нежели для большинства сбривающих бороду мужчин. Новое лицо было нарочито бледным и вытянутым. Впадины под скуловыми костями, линия нижней челюсти, кадык резко проявились сейчас, оказавшись на самом виду. Уилсон уже почти что жалел, что не оставил всё как было. Лицо этого Хауса несомненно было лицом очень больного человека. Он уже собирался убрать бритву обратно в футляр, когда его внимание привлекла небольшая деталь. Он натянул перчатки и наклонился, чтобы получше рассмотреть. — Чёрт, — выдохнул он, качая головой. Не было никаких сомнений. — Хаус, ты ничего не делаешь наполовину, ведь так? — и снова достал бритву. *** Пейджер выдернул Чейза из глубокого сна. Он был ещё в полудрёме, когда ворвался в ПИТ. И на мгновение решил, что ошибся дверью. В постели лежал не Хаус. Но затем он заметил Уилсона в углу палаты — стянув с рук латексные перчатки, тот выбрасывал их в мусорный контейнер, прямо вместе с полотенцем, полным... волос. — Ты что натворил? — воскликнул Чейз, уставившись на кровать. Это был Хаус. Только лишившийся бороды. И всех волос на голове. — А, ты об этом? — равнодушно спросил его Уилсон. — Я сбрил ему бороду. Он слишком оброс. — Но... зачем… — запнувшись, Чейз указал на Хауса рукой. — А потом обнаружил у него педикулёз. Будучи лишь человеком, Чейз содрогнулся. — И поэтому ты побрил ему голову? — Пришлось. Другого способа не было. Он убьёт меня, когда проснётся. Чейз улыбался, кажется, первый раз за последние несколько дней. — Это уж точно, приятель, — улыбка его угасла, пока он рассматривал черты этого незнакомца в постели: лицо и голова его, чтобы уж наверняка, были полностью гладко выбриты — и теперь он выглядел так, словно вот-вот отправится за порог. Словно один из пациентов Уилсона в терминальной стадии рака. — Но ты бы не вызвал меня только ради того, чтобы сообщить, что у Хауса вши! — Нет, — сказал Уилсон. — Я вызывал, чтобы показать тебе это. Он подошел к кровати и осторожно наклонил голову Хауса влево. Там, выше правого уха, отливая тошнотворным желтовато-лиловым, красовалась большая, частично сошедшая, неприятная на вид гематома.