Вырванные страницы «Личного дела»

             День неуклонно шёл к завершению, смеркалось, воздух свежел. Весенние горные ночи дышали холодом и влагой, не погревшись у костра, укладываться спать было бы неуютно. Нам же костёр нужен был ещё и по романтической причине — как шутливо выразился Холмс, для «любовных посиделок». Потому мы не стали дожидаться темноты и, как только нам на пути встретилось подходящее для бивака место с ручьём и обилием дров, остановились на ночёвку. В первую очередь мы расседлали и напоили лошадей, затем разожгли костёр, обложили его камнями и повесили над огнём котелок с водой для чая. Совместными усилиями мы установили палатку и застелили пол мягкими зелёными ветвями. Прибираясь в нашей «опочивальне», я подумал, что вряд ли мы будем спать в мешках, а потому просто сдвинул их друг к другу и застелил одеялами — в обнимку мы не озябнем. С усмешкой подумал, почему никто не придумал для влюблённых путешественников двухместные спальные мешки?       На поиски дров мы отправились вместе: ни я Холмса, ни он меня не хотели выпускать из виду. Сделав достаточный запас и подбросив в огонь поленьев, мы пошли к ручью, чтобы умыться от пота и древесного сора, коим нас щедро обсыпали старые деревья. Я ополоснул лицо, но мне показалось этого мало, и я разделся по пояс. Глядя на то, с каким удовольствием я освежаюсь, Холмс также оголил торс и, склонившись к воде, осторожно обмыл плечи и грудь. Я зачерпнул полную пригоршню холодной воды и помог ему с гигиеной спины. Шипению моего друга позавидовали бы все кошки мира.       — Ватсон! Что вы делаете? Вода ледяная! Крайне легкомысленный поступок для доктора.       В свою защиту я изрёк истину о пользе холодных обливаний, а также напомнил о его обещании помыться в горном озере, которое должно повстречаться нам завтра.       — Думаете, та вода окажется намного теплее?       Растирая ладонями мокрые бока, Холмс подтвердил мои слова.       — Да, я уверен, что температура стоячей воды на мелководье выше на несколько градусов проточной речной. Также немаловажным фактором является тепло солнечных лучей.       Я набросил ему на плечи полотенце и, растерев до красноты, обнял его.       — А фактор тепла моих объятий вы не учитываете?       Холмс ответно обхватил меня холодными руками и жалобно всхлипнул мне в шею под ухом:       — На вас уповаю, уважаемый доктор. Питаю надежду, что сегодня ночью вы не допустите моего переохлаждения, а также и завтра будете согревать меня по мере необходимости. И не только снаружи, но и внутри.       От этих бесстыдных слов я готов был обогреть своего замёрзшего пациента хоть сию минуту. Однако всему своё время, для того и приготовлена постель. Но как было не согреть озябшие соски, твёрдость которых я чувствовал грудью, и что так скучали по моим губам. Я склонился и втянул в рот один, другой пригрел пальцами, Шерлок издал поощрительный стон и запрокинул лицо. Как же были чувствительны его соски, они сластили и пьянили меня, словно сахарная вишня, настоянная на коньяке. Я по очереди лакомился ими обоими, целуя, облизывая, щекоча языком и нежно сжимая пальцами. Пресытившись лаской, Холмс отстранил меня от своей груди и не преминул съязвить.       — Милый Ватсон, я понимаю, что вы голодны, но молока я всё равно не дам, как ни старайтесь. Пойдёмте перекусим слегка, а потом вы приступите к созданию кулинарного шедевра — блюда альпийских пастухов.       Я возразил:       — Постойте, Холмс, почему я? Это вы предложили фондю для романтического вечера.       Переспорить моего упрямого друга всегда представлялось сложным.       — А вы явно лучше знаете, какие ингредиенты требуются для фондю. Я не знал про муку.       — А я не знал про чеснок! Или вы его попросили у доброй селянки, чтобы отпугнуть Мориарти — эту вездесущую нечисть?       При упоминании имени нашего врага мы суеверно оглянулись и прыснули глупым смехом. Обтёршись, мы оделись и направились заваривать чай, пока в котелке не успела выкипеть вода.       В итоге наших споров «блюдо пастухов» мы готовили совместными усилиями. То есть я готовил, а Холмс развлекал меня лекциями узконаправленного химического содержания: почему в одном виде сыра дырки образуются, а в другом нет, и как от процесса созревания сыра зависят размеры этих самых полостей, почему вино нельзя кипятить, и чем красное вино полезнее белого. Затем, когда мы открыли первую бутылку, купленную в гостеприимной деревне, разлили по кружкам и сняли пробу, Холмс разразился длинной тирадой об исключительно сложном химическом составе виноградного вина, насчитывающем несколько сотен составляющих. Я вынужден был применить проверенный способ прекращения неуместных лекций. То, с какой готовностью Холмс отвечал на мои поцелуи, вызвало во мне сомнения: а не нарочно ли занудствовал мой всезнайка, чтобы я заткнул его таким методом?       Вино оказалось настолько приятным, что полбутылки мы выпили сразу же, ещё полбутылки использовали для фондю. Процесс приготовления этого незатейливого блюда осложнялся непрерывным помешиванием сырной массы, но я приспособился: отодвигал котелок от углей подальше, вкушал глоток вина пополам с поцелуями, потом продолжал готовку. Мы покрошили все три вида сыра, что у нас был, хотя Холмс сказал, что традиционно лучшей считается смесь из двух сыров — грюйера и эмменталя. «Но это не принципиально», — тут же поправился он. Сыр, смешанный с вином и давленным чесноком, плавился, я помешивал его ложкой, запах исходил чудесный. Пригодилась и мука, её пришлось добавить для густоты. Пока я следил за приготовлением, Холмс выстругал две длинные палочки с заострёнными раздвоенными концами наподобие вилок. Мы открыли вторую бутылку вина, переместились ближе к ароматному котелку и с аппетитом принялись за трапезу. На прутики мы нанизывали кусочки хлеба и колбасы, макали в растопленный сыр, поедали, запивали вином и закусывали поцелуями любимого человека. Так как мы пили и ели одно и то же, запах чеснока и колбасы отнюдь не отталкивал от поцелуев. Более того, никогда ранее я не подумал бы, что поистине адская смесь винного, чесночного, сырного и колбасного привкусов могут быть столь возбуждающими и так распалять желание. Полные мягкие уста Шерлока послушно поддавались натиску моих тонких жадных губ, а мой развратный язык вытворял недвусмысленные движения в его рту, ясно намекая на то, что я намереваюсь с ним сделать в скором времени. Вино дурманило, поцелуи хмелили, руки раззадоривали, тела разогревались, и мы, недолго думая, повалились на бок тут же у костра. Холмс торопливо расстегнул свои брюки, стянул их вниз и повернулся ко мне спиной, а точнее, голым оттопыренным задом. Моя готовность заняла чуть больше времени, хотя вожделение так рвалось наружу, что затрудняло снятие брюк. Несмотря на дикое желание скорейшего проникновения, я озаботился более эффективной смазкой, нежели слюна. Благо, жестяная банка с топлёным маслом находилась под рукой, и я воспользовался пищевым продуктом не по назначению, густо обмазав свой твёрдый налитой орган. Холмс повёл носом и усмехнулся.       — Джон, не удивляйтесь, если ночью с голода я откушу вам что-нибудь, попутав с колбасой.       Поглаживая масляным пальцем его закрытый вход, я успокоил:       — Смею заверить, вы не останетесь голодным ни в коем смысле.       Под моими настойчивыми прикосновениями отверстие расслабилось и впустило меня. Я загодя смазал три пальца, поскольку опыт показывал, что лучше потерпеть и растянуть узкий вход пальцами, чем врываться без должной подготовки, тем самым причиняя боль своему тонкому возлюбленному. Два пальца вошли легко, недаром это тесное местечко сегодня навещалось в пятый раз. Холмс сильнее прогнулся в пояснице и, явственно прося о большем, руками развёл ягодицы в стороны. Невежливо проигнорировав приглашение, я добавил третий палец и стал совершать круговые движения, тем самым растягивая тугое кольцо мышц. Тогда мой разгорячённый любовник принялся самостоятельно насаживаться на мои пальцы, издавая при этом звуки довольства. Моё самолюбие насторожилось: а ну как он сумеет обойтись без моего деятельного участия? Тотчас вынув пальцы, я вставил в расслабленное отверстие масляную головку, ненадолго замер, а затем стал плавно продвигаться вперёд. Признáюсь, одним из величайших порочных наслаждений для меня была возможность наблюдать, как мой тёмный, перевитый вздувшимися венами ствол медленно входит вслед за гладким навершием, раздвигая своим дородным телом нежное розовое отверстие меж белых ягодиц, как он уверенно преодолевает сопротивление тугих мышц и погружается в святая святых. И, конечно же, чувствовать, как меня обволакивают тёплые влажные объятия, теснота которых принадлежала лишь мне одному. О!.. Сознание того, что права на этого невообразимо гениального и красивого мужчину принадлежат исключительно моей персоне, будоражило и возносило мою тщеславную гордыню на заоблачные высоты. Моё античное божество отдавалось мне с такой неподдельной жаждой, такой искренней страстью, что и я поневоле ощущал себя каким-никаким небожителем, пускай не греческого Олимпа, а всего лишь кривоногим сатиром или пузатым языческим божком. Впрочем, ноги у меня были вполне прямые, живот подтянут, и в остальном, если верить моему бархатоголосому серафиму, я был мил и синеглаз.       Войдя своим грешным отростком в священное тело, я принялся совершать плавные неторопливые движения, скользя неглубоко и мягко. Сытый желудок и пьяный мозг располагали именно к такому соитию — медленному и томному. Но, по всему видать, органы Холмса жаждали иного обращения.       — Ва-а-атсон, я сейчас усну или меня укачает и стошнит. Шевелитесь же!       Я выполнил приказ, ускорив и углубив толчки, отчего мой нетерпеливый любовник удовлетворённо заурчал и стал подаваться бёдрами мне навстречу. Я обхватил его горячий твёрдый ствол, он положил свою ладонь поверх моей, и так в унисон, совершая возвратно-поступательные телодвижения, мы одновременно достигли сладострастной вершины и сорвались вниз в свободном полёте.       Придя в себя после столь головокружительного восхождения и потрясающего падения, мы обнаружили, что сумерки уже сгустились и на небе зажглись первые звёзды. Ни одно дуновение ветерка не нарушало тишины, лишь весенний птах развлекал трелями свою подругу, сидящую на кладке в гнезде. От костра уютно грело спину, хмель приятно раскрепощал фантазию, и меня унесло в мечтания.       — Помнится, Холмс, вы сказали, что в будущем занялись бы разведением шафрана… А вот я бы на старости открыл здесь, в Альпах, маленькую гостиницу. Назвал бы её «Белый крокус» и угощал путников и постояльцев лепёшками-рёшти. Фондю делал бы по традиции из двух сыров: грю… грюммера и э-эйентайля…       Холмс, продолжая лежать ко мне спиной и прижавшись упругим задом, смешливо фыркнул.       — Ватсон, не смейте запоминать названия иностранных сыров! А то, не приведи господи, запомните — и весь чердак будет занят. А если вы попытаетесь впихнуть туда ещё и названия местных сёл, рек и вин, то боюсь, не останется места для латыни. А какой доктор без латыни…       Вспомнив, как Холмс объяснял мне про «чердак мозга» и «чулан при библиотеке», я рассмеялся.       — Хорошо, знания про сыр и вино я уберу в кладовую при кухне. А вот откуда на вашем, идеально обустроенном чердаке завалялся такой мусор, как знания о сортах сыра для швейцарского национального блюда?       Холмс пожал плечами и повернулся ко мне лицом.       — Не знаю, возможно, в щель между половиц провалились.       При этом его раскосые светлые глаза искрились лукавым блеском. Я давно подозревал, что его знания в области «лирического хлама» гораздо обширнее, чем он показывает. Но я сделал вид, что верю в случайность.       Я принёс из палатки оба одеяла, и мы улеглись на них, глядя на темнеющее небо. Костёр потрескивал сучьями, лошади пофыркивали, к одиноко поющему птаху присоединились сородичи, тонкие пальцы Холмса гладили моё запястье… Бывало ли когда-либо ранее мне так же хорошо? И будет ли что-то подобное впредь?..       Вина в бутылке оставалась ещё треть, и мы распили его прямо из горлышка по очереди, не утруждаясь разливом в кружки. От выпитого резко поднялся градус распущенности Холмса, и он неподражаемо вульгарно оказал оральную ласку толстому горлышку винной бутыли. Созерцая эту божественно-непотребную картину, моё мужское достоинство взревновало, и раз я пока не был готов заменить холодную стеклянную тару своим живым и горячим органом, то отобрал предмет вожделения из рук Холмса со словами:       — Остановитесь! Не то я применю сию ёмкость в воспитательных целях!       От этих совершенно недвусмысленных слов — и правда, не по голове же я стану бить Холмса бутылкой — мой захмелевший распутник раскинул ноги и изобразил полную готовность принять заслуженное наказание. Меня окатило жаром, руки дрогнули: будь я пьянее, то наверняка бы воспользовался заманчивой идеей провести эксперимент, ведь никогда в своей жизни я не делал ничего этакого, хотя, конечно, слышал о различных практиках с применением фаллоподобных предметов. Но как после этого поутру я бы смотрел в глаза объекту своего грязного опыта? Нет, пока дьявол окончательно не соблазнил меня, я забросил злосчастную бутылку подальше в тёмные кусты. Шерлок разочарованно взвыл и, вспомнив про вторую порожнюю бутыль, кинулся на её поиски, но так как хозяйством заведовал я, то я нашёл её быстрее и отправил в кусты по соседству к первой.       Отобрав у ребёнка игрушку столь грубым образом, требовалось немедля загладить вину, потому я обнял и прижал к себе великовозрастное хмельное дитя с надутыми губами. Помассировав умную кудрявую голову, я прильнул к его шее и покрыл её неторопливыми поцелуями. Шерлок оттаял и нанёс ответный визит моей шее. Сонно пробурчал, что мне необходимо побриться, ибо я похож на тёрку, и задремал в моих объятиях. Пусть накануне я испытал свои силы и убедился, что носить Холмса на руках мне вполне по плечу, всё же я принял благоразумное решение, ласково разбудил его, довёл до палатки и уложил спать. Он без слов подчинился и уснул раньше, чем я подложил ему под голову в качестве подушки свёрток из нашей запасной одежды.       Я проверил лошадей, полюбовался на огромные звёзды, собрал одеяла и улёгся под бок к любимому, укрыв нас обоих по самые подбородки.       Горное утро разбудило ожидаемой прохладой. Судя по тусклому свету, пробивающемуся сквозь брезент палатки, было ещё очень рано, часов пять или шесть. Можно было спать дольше, но вечером мы легли не поздно, да и нежиться в постели, когда зуб на зуб не попадал от озноба, не доставляло удовольствия. Холмс спал, и, дабы его не разбудить, я мужественно сдерживал вибрации околевшего тела. Несмотря на то, что нас укрывали шерстяные одеяла, и мы спали в обнимку и полностью одетыми, коварный утренний холод всё равно пробирал до костей. Я с тоской вспомнил, как тепло было вечером у костра.       Вскорости проснулся и Холмс, открыл сонные глаза и, подняв лицо, посмотрел на меня. Каким же забавным и милым он был в тот момент: с мятыми кудрями, заспанным взором, припухшими сухими губами и с отпечатком складки на щеке. Кто б мог признать в этом «парне с сеновала» того элегантного джентльмена и знаменитого детектива Шерлока Холмса, коим он представал в глазах общества. Дрожа от холода, он интуитивно прижался ко мне, но это не помогло ему согреться, ибо я сам трясся как припадочный больной. Стараясь не дышать ему в лицо смрадом вчерашних возлияний, я предложил покинуть палатку и заняться разведением костра. На что он кивнул, учтиво не открывая рта. Так неромантично мы встретили наше второе утро горного путешествия.       Выползая из палатки на свет божий, я невольно зажмурил глаза от утреннего сияния природы. За ночь выпала обильная роса, и в первых лучах восхода она засверкала ярче бриллиантов королевской сокровищницы. Каждая отдельная капелька отражала миниатюрное солнце, а вместе миллионы этих звёзд сливались в истинную феерию блеска и света. Холмс громко чихнул на это великолепие, обнял себя за плечи и вприпрыжку удалился к кустам. Я занялся костром. Дрова отсырели от росы, и мне пришлось повозиться с разведением огня, но к тому времени, как явился умытый Холмс, огонь уже лакомился поленьями. К сожалению, согреть чай пока было не в чем, котелок у нас был единственный, и вчера никто не озаботился его помыть. Но самое удивительное, что котелок оказался практически чист! Он находился поодаль от костра, не там, где мы его оставили, валялся на боку и сверкал вылизанным нутром. Очевидно, лисицы или ежи, или какие другие звери отужинали остатками нашего фондю. Хорошо, что, несмотря на хмельное сознание, я с вечера убрал всю нашу поклажу в палатку на случай дождя, а не то мы остались бы без провианта. Холмс полюбовался на «место преступления», но сказал, что расследовать дело не будет по причине отсутствия пострадавших. Я помыл котелок в ручье, умылся сам и наконец поставил на огонь воду для чая. Пока хлопотал по всем этим бытовым мелочам, не заметил, как согрелся. Холмс грелся более ленивым способом: завернувшись в одеяло, он сидел у костра и курил.       Окончательно отогревшись кружкой чая и подкрепившись куском хлеба с маслом и сыром, я вновь почувствовал готовность к покорению горных вершин. Холмс отказался от еды — видно, вечернее возлияние дало о себе знать дурным самочувствием. Выпили мы вчера не так уж и много, но мой друг вообще редко потреблял алкоголь, говоря, что пьяная отрава не способствует его мыслительному процессу, в отличие от табака. Вот потому мне вчера повезло созерцать столь редкостное эротическое выступление развязного Холмса, ублажающего горлышко винной бутылки своими возмутительными губами и бесстыдным языком. От этих горячих воспоминаний сердце стукнуло невпопад, и я невольно глянул в сторону кустов, куда закинул пустые бутылки. Разумеется, гениальный друг тут же прочитал мои грязные мыслишки и хмыкнул в кружку с чаем.       Я намазал хлеб маслом, положил ломтик сыра и подал ему.       — Шерлок, надо поесть, тебе полегчает. Впереди длинный день, а обед будет нескоро.       Мающийся похмельем, он нехотя взял бутерброд.       — Ватсон, а вчера, когда мы… Вы маслом пользовались как — совали пальцы в банку или… не пальцы?       Я поперхнулся чаем. Очевидно, хмель ещё не окончательно выветрился из этой лохматой головы, и вечерние выходки продолжились утренними скабрёзностями. Однако смутить меня Холмсу не удалось.       — Допустим, что не пальцами. Уверен, это знание не остановит вас от поглощения продукта.       Холмс притворно вздохнул.       — Не остановит. А вот аппетита добавило бы.       Сквозь пар, исходящий от кружки с чаем, он глянул на меня озорными глазами.       Утро занималось, солнце восходило выше, птицы заливались на все лады, словно старались удивить друг друга своим певческим мастерством. Согревшись, поев и придя в благодушное настроение, Холмс напомнил про бритьё. Действительно, пока имелась возможность, нужно было побриться.       Я сполоснул котелок от остатков чая и вновь поставил греться воду. В нашем багаже имелась лишь одна бритва, но по поводу очерёдности мы не спорили, Холмс легко уступил мне право первого бритья. Пока я раскладывал всё необходимое для столь важной и небыстрой процедуры, вода согрелась. Я не спеша взбил пену, поправил бритву ремнём, удобно установил зеркало на воткнутой в землю палке и приступил к процессу. Намочил полотенце, приложил к лицу и даже застонал от удовольствия, так было приятно. Нанёс на щёки, подбородок и шею мыльную пену, согрел бритву в тёплой воде и занялся чисто мужским делом всех времён и народов. Выбрив лицо на первый раз, я снова нанёс мыло и направил бритву по второму кругу — против роста волос.       Холмс оторвался от своих мыслей, переместился ближе ко мне и стал с интересом следить за бритьём. Я скосил взгляд: он сидел приоткрыв губы и заворожённо следил за лезвием. Меня это немного смущало, ведь в нашу общую бытность мы занимались туалетными процедурами за закрытыми дверьми, хотя в бритье не было ничего столь интимного, дабы этого стоило стыдиться. И, конечно, мы не раз заставали соседа с мылом на щеках, но вот так открыто мы никогда не смущали друг друга.       — Можно мне попробовать? — попросил он.       — Видите же: я заканчиваю. Обождите пять минут.       Он досадливо вздохнул.       — Нет, я не про себя. Можно мне попробовать вас побрить?       Я опешил, столь сокровенным делом мы ещё не занимались. Нет, понятно, что наши отношения подразумевали и гораздо бóльшую интимность, но всё новое всегда будоражит кровь. Я не мог не согласиться.       Шерлок принял из моих рук бритву, придвинулся ближе и осторожно коснулся лезвием моей шеи ниже подбородка — только этот участок оставался пока не выбритым. Аккуратно натягивая кожу пальцами, он плавно скользил лезвием снизу вверх. Ни один цирюльник так не дышал мне в шею, ни разу во время бритья моя кровь не устремлялась в низ живота, а ладони не подрагивали от желания обнять своего брадобрея.       Проведя последний раз лезвием и вытерев бритву о полотенце, Шерлок довольно глянул на результат своего труда, неожиданно вскочил и с кружкой убежал к ручью. Принёс холодной воды, налил мне в ладони, я умылся и… не успел поднести сухое полотенце к лицу, как наткнулся на жаркие губы. Шерлок проверял качество бритья на ощупь, не доверяя глазам, скользя языком и губами по моей шее, щекам, вокруг рта, задержался на подбородке, тщательно проверяя языком впадинку на предмет упущенного волоска. Удовлетворившись результатом, он оторвался и ожидающим взглядом уставился на меня. Я решил уточнить, чего, собственно, он от меня ждёт.       — Шерлок, ты хочешь, чтобы я тебя побрил или?.. — красноречиво не договорил я.       — Дорогой Ватсон, вы не поверите, но я бы выбрал бритьё. — И прежде, чем на моём лице отразилось разочарование, продолжил: — На первое. А «или» — на второе. От десерта я также не отказался бы.       Я предпочёл бы иную смену блюд, но… Прикоснуться тонким лезвием к этой коже, к этой шее, щекам, обвести по контуру необычные губы… Соблазн был слишком велик.       Я посадил Холмса на своё место, опустился перед ним на колени и повторил все те же приёмы, что и для собственного бритья: тёплое полотенце, мыльная пена, поправленная на ремне и согретая в воде бритва. Только прикасался гораздо нежнее, кожу натягивал тщательнее, проводил острейшим лезвием аккуратнее. Рыжеватые щетинки легко поддавались, кожа после бритвы оставалась чистая и гладкая. Губы Шерлока, зардевшие после целований моих щёк, не задетые мылом и лезвием, так привлекали взор, что я не удержался и провёл пальцем по нижней губе. Поцеловав мой палец, Шерлок втянул его в рот и принялся жадно посасывать. Мысли о бритье сразу же вылетели из моей головы, снова захотелось заменить палец на более уместный орган. Судя по аппетиту Холмса, он желал того же. Желал настолько нетерпеливо, что обхватил кисть моей руки, в компанию к одному пальцу взял в рот второй и, обсасывая их оба, стал совершать движения вперёд-назад, имитируя любовные скольжения. Становилось понятно, что без срочного перерыва нам не удастся закончить бритьё. Полотенце, лежащее на моих бёдрах, отнюдь не скрывало нарастающего желания, отдохнувший за ночь организм был готов повторить вчерашний пятикратный подвиг.       Памятуя о влажности и прохладе земли, я сдёрнул с плеч Холмса одеяло, в которое он всё ещё кутался, и расстелил его на том месте, где вечером мы смотрели на звёздное небо. Холмса я разложил поверх одеяла. Его недобритая щека белела сгустками пены, я небрежно обтёр её полотенцем и придержал его настырные руки, пытающиеся расстегнуть на мне брюки. Замешательство Шерлока возросло, когда я, вместо того, чтобы выпустить на волю свой готовый к подвигам орган, встал над его бёдрами на четвереньки и стянул его брюки с кальсонами до колен. Гениальный Холмс даже мысли не допускал о возможности воплощения задуманного мною поступка, а потому елозил подо мною и порывался повернуться оголённым задом. Я крепко прижал его к одеялу и склонил лицо над полувозбуждённым розовым красавцем, стыдливо прячущим головку в кожистом капюшоне. Зависнув на руках над распластанным телом, я покамест не предпринимал никаких дальнейших шагов, вперившись заворожённым взглядом в вожделенный объект. Каково же было моё удивление, когда заветная роза стала подниматься, выпрямляясь на упругом стебле, тонкие жилки наполнились соком, мягкие кожаные лепестки спали, обнажая гладкую натянутую кожицу бутона, и всё это великолепие оказалось прямо у меня перед носом. Поражённый оказанным доверием столь нежного цветка, я склонился ниже и прикоснулся губами к тёплой головке. Шерлок, не отрывающий от меня взгляда, протяжно застонал и запрокинул лицо, словно больше не мог смотреть на мою нерешительность. Разумеется, думал он вовсе не так, а, скорее всего, вообще не верил, что я отважусь пойти дальше, и потому решил сохранить в памяти столь уникальный фрагмент своей жизни. Но я не был бы собой, если не довёл до конца начатое дело. Решимость во мне бурлила, желание распирало брюки, взор услаждался великолепным цветком, и я осмелился поцеловать бутон глубже. Шерлок всхлипнул и сделал движение мне навстречу, сам испугался своего побуждения, стушевался и жалобно попросил:       — Джон, не надо…       Я не придал значения его словам. Без сомнения, подобный опыт у моего верного мальчика был первым, а потому откуда ему знать, что надо. Я снова одарил поцелуем желаемый орган и спустился губами ниже, придерживая пальцами горячее основание. Вероятно, мой чистоплотный любовник успел подмыться, пока ходил к ручью, а потому я не почувствовал какого-либо неприятного или же непривычного запаха, вкус поцелуев также не был отталкивающим. Я аккуратно сжал ладонь на стволе и провёл ею вверх-вниз, собирая тонкую кожу в складки. Тихое постанывание подтолкнуло меня к более уверенным движениям, громкость выражаемого Шерлоком одобрения меня не устраивала. Взяв в рот всю головку целиком, я погладил её языком, изучая анатомическое строение с докторской дотошностью: щель уретры, венец, уздечка… Памятуя, как он ласкал меня ртом, я плотно сжал губы, втянул ствол в себя, положил на мягкую подстилку языка и неумело совершил несколько движений туда-сюда. Положительный отзыв в виде стона не заставил себя ждать. Я попробовал заглотить глубже, но почувствовал приступ тошноты и отказался от этой идеи. Как же Шерлок берёт моего рослого толстяка целиком по самое основание?.. Решив на первый раз не познавать сложные па этого непростого танца, я ограничился сменой двух-трёх повторяющихся движений. До мастерства Холмса мне было ещё далеко, но зато у меня имелось несомненное преимущество перед ним: я неоднократно испытывал эти любовные ласки на себе, что теперь помогало мне в доставлении ответного удовольствия. Правда, гордиться тут было нечем, невинность Холмса в этом вопросе — полностью моя вина. С непривычки он быстро приближался к финалу, метался по одеялу, терзаемый сладостной пыткой, не зная, куда пристроить свои нервные тонкие руки, то мученически заламывая их над головой, то комкая одеяло, то поглаживая свою грудь и живот сквозь одежду, но не прикоснулся ко мне ни разу, словно боялся спугнуть мою минутную прихоть. Почувствовав приближение момента извержения, я только плотнее сжал губы под головкой, не рискуя брать глубже, дабы не опозориться захлёбыванием и кашлем, что напрочь лишило бы мой поступок достойности исполнения. Однако сам Шерлок чуть не сорвал мою успешную премьеру и попытался оттолкнуть со словами: «Не надо, Джон, это излишне… Вам неприятно будет, это невкусно». Не выпуская его изо рта, я поднял сердитый взгляд и только сильнее сжал губы. Я отнюдь не надеялся отведать порцию ванильного суфле, и если Шерлок поглощал моё семя не морщась, то неужели я, знающий вкус пота и крови, буду плеваться… За этим внутренним возмущением я не заметил, как «суфле» тёплыми струйками стало выплёскиваться мне в горло. М-м, непривычно, солоновато, слегка пряно, но в целом почти безвкусно, и уж вовсе не отвратительно. Я даже почувствовал лёгкое разочарование: неужели из-за этого «мучного клейстера» я так долго отказывал в ласках любимому человеку? Да многие знаменитые сыры отличаются более гадким вкусом! Проглотив всю порцию до капли, я облизал утомлённого красавца и, не выпуская из ладони, переместился к его хозяину лицом к лицу. Холмс тяжело дышал, светлые глаза затуманились поволокой, на ярких губах блуждала откровенно счастливая улыбка. Я погасил в себе неуместный порыв вежливости и не стал интересоваться, понравилось ли ему. Ответ был очевиден.       Тёплый влажный цветок в моей руке стал увядать, я отпустил его и натянул брюки на Холмса, потому как утренний воздух ещё веял холодом. Моё собственное достоинство, измученное ожиданием, намочило бельё в предвкушении скорого проникновения в любимое тело, но мне, увы, предстояло самоудовлетворение. Использовать расслабленное тело любовника для снятия своего напряжения я не представлял возможным, это не доставило бы ему удовольствия, а я всегда заслуженно гордился чуткостью по отношению к партнёрам по постели. То, что под нами находилась вовсе не постель, а всего лишь мятое одеяло на холодной земле, не умаляло моей ответственности, джентльмен должен оставаться таковым даже в диких условиях. Но Холмс, как это часто бывает, вновь поразил своей неординарностью. Он притянул меня к себе и горячо произнёс:       — Джон, вы же хотите взять меня грубо? Я знаю, хотите. Давайте, я не против.       Я испуганно отстранился.       — Шерлок, что ты такое говоришь? Да как можно быть грубым в таком нежном деле? Любовь и жестокость несовместимы.       Его губы искривила печальная усмешка.       — Я бы поспорил с этим утверждением, но сейчас на это нет времени. Возьмите меня дерзко, по-животному, без вашей привычной деликатности и заботы, выпустите пар, вам иногда это нужно. Я тоже этого хочу, поверьте.       Моя благопристойная сущность всячески отвергала эти искушающие слова, но демоны уже пробудились. Я сопротивлялся соблазну как мог, пока мой змей-искуситель от слов не перешёл к действию, начав с разоблачения своей бесовской оболочки, зная, как безотказно на меня влияет её обольстительный вид. Он расстегнул и снял куртку, его тонкие пальцы взялись за пуговицы жилета и изящно справились с ним. Отбросив жилет в сторону, он спустил с плеч подтяжки и избавился от сорочки. Всё это время я не предпринимал попыток его остановить, хотя моя душа противилась жертвенности происходящего, у меня складывалось впечатление, что таким образом Холмс хочет отблагодарить меня за оральную ласку. Нет, мне не надо такой награды! Я не смогу взять его покорное, но не жаждущее тело, я не умею любить без взаимности, мне это претит. Я перехватил его руки, опустившиеся к шнуровке ботинок.       — Шерлок, я не буду тебя насиловать, даже не проси.       Он ласково убрал мои руки.       — Просить не буду. Можно я просто разуюсь? Я устал находиться в обуви столько часов подряд.       Он развязал и снял ботинки, спустил гетры, за ними, разумеется, последовали брюки и кальсоны. Во всей своей белокожей соблазнительной наготе он воссел на одеяле в позе дамы на пикнике, ей-богу, на кудрявой голове не хватало лишь венка из полевых цветов. И вот это милое создание мне полагалось взять грубо? Я мог разве что зацеловать и заласкать его вусмерть и напоследок придушить в страстных объятиях. Но терпение моё иссякало, влажное пятно на вздувшихся брюках служило тому наглядным примером, и если в ближайшую минуту я не прикоснусь к своему изнывающему органу, то, боюсь, он просто лопнет, и это будет первый в истории подобный случай. Попадать в медицинскую летопись по факту столь сомнительной известности мне вовсе не тешилось. А мои глаза-предатели никак не могли оторваться от обнажённого тела любимого мужчины, гладили и ласкали, цепляясь за каждую знакомую родинку, застряв на возбуждённых сосках, скользнув по сильному поджарому животу, нырнув во впадинку пупа и резко отрезвев при взгляде на спокойно лежащее достоинство. Шерлок не хотел близости, мне нужно было успокоиться и не поддаваться на провокацию, иначе я сам себе этого не простил бы. Однако я был уже настолько распалён, что мне достало бы одного его присутствия рядом, чтобы достичь расслабления. Я расстегнул брюки, вынул побагровевшее, рвущееся в бой достоинство и утешающе погладил. Холмс издал неприличный стон, его требовательный взгляд также не отрывался от меня, и я был уверен, что сейчас он прикоснётся ко мне руками, но он прикоснулся… ногами. Он вытянул свои длинные ноги, обхватил прохладными ступнями мой горячий орган и совершил движение, какое делается рукой при подобной ласке. Это выглядело настолько непривычно и вызывающе, и потому оказалось необыкновенно волнующим. Его скульптурные стопы с длинными пальцами и аккуратными ногтями и ранее возбуждали мой взгляд, а теперь, когда они плотно сжимали меня за самое интимное место, я и вовсе впал в состояние близкое к эйфории. Я тут же толкнулся в эти похотливые ноги, блестящая тёмно-розовая головка скрылась в уютной щели, и мне невольно пришло на ум сравнение с женским половым органом, только очень большого размера, ведь ступни моего мужчины не отличались миниатюрностью. Сделав несколько желанных толчков туда-сюда, я увидел, как покоящийся орган Шерлока стал вновь наливаться вожделением. Вчера мне уже довелось наблюдать подобное явление, и теперь я не знал, кому завидовать: ему — за столь быстрое восстановление мужских сил, или себе — за такое благотворное влияние на эти самые силы. Шерлок резко метнулся ко мне, схватил за плечи и жарко заговорил:       — Джон, я хочу вашей грубости, отбросьте стыд и церемонии, сделайте мне больно… Мне это нужно.       Я захлебнулся в эмоциях: растерянность, похоть, сомнение и жажда одолевали меня. С одной стороны, как не выполнить просьбу любимого человека, а с другой — как можно его обидеть? Он опять прочитал мои мысли.       — Поверьте, любая физическая кратковременная боль не так страшна, как постоянная ноющая боль от вашего отсутствия. Я устал от неё, извёлся, прогоните её…       Сказать, что я прекрасно понимал состояние своего друга, означало откровенно солгать, я не вполне его понимал. Впрочем, ничего удивительного, ведь наши отношения тем и отличались, что взаимные недопонимания и недосказанность не давали нам дышать полной грудью. Слишком сложной личностью был Холмс, чтобы его легко мог понимать такой простой человек как я. Но мне думается, недаром нам были даны эти дни в горах, наедине мы должны лучше понять друг друга и сказать всё несказанное. Очень многое уже прояснилось, спали завесы прошлой тайны, Холмс открыл мне себя, а я смог наконец-то признаться ему в любви. Наше будущее пока оставалось туманным, но во мне зрело предчувствие перемен. Надо ли говорить, как невероятно насыщенное чувственное приключение, нежданно свалившееся на мою умудрённую сединами голову, выбило меня из привычной колеи. За время женитьбы я успел позабыть, какой может быть страсть, какое это разнообразие, что значит совокупляться по пять раз на дню. И хорошо, что Холмс пока не припомнил свои самые интересные выдумки, иначе моим сердцу и больной спине пришлось бы худо, поскольку пылкий любовник в таких случаях не щадил моего здоровья и выматывал до полного изнеможения. И вот теперь ему захотелось отведать нового блюда — грубости.       Идти на поводу у жаждущего боли и принуждения Холмса я всё же не собирался, и пусть нелепо прозвучит, вовсе не из-за жалости, а по более прозаичной причине: моих сил могло не хватить на полноценное насилие. Да его подготавливать дольше, чем я продержусь! А «насиловать» без подготовки, нет, увольте, одного раза мне хватило на всю жизнь, ту кровавую простыню я лично сжёг в камине.       Но раз его вымученная душа и пылкая натура просят… Можно ведь устроить встряску и по-другому. Я вскочил на ноги, скинул с себя куртку, зачерпнул кружкой тёплой воды из котелка и, не отворачиваясь от Холмса, обмыл своё гордо стоящее естество. А что смущаться, мы даже брили друг друга! Он с интересом наблюдал за моими манипуляциями и, когда я повернул к нему мокрое чистое орудие насилия, облизнулся в предвкушении. Я понимал, на что именно он надеется, вот потому недоумённое выражение лица, когда я толкнул его назад и уселся на грудь, пролилось бальзамом на моё самолюбие — возможность удивить Шерлока Холмса стоила дорого. Я приподнялся на коленях, завис над его лицом, взял свой изнывающий орган в руку и провёл головкой по его губам, размазывая свежую каплю предсемени. Шерлок открыл рот, готовясь приласкать меня, но я ворвался в него неожиданно резко и глубоко. Застланные томной дымкой глаза округлились, а из заткнутого горла послышалось мычание. Хотели жёстче, мистер Холмс? Получите! Я двинул бёдрами назад-вперёд, Шерлок при этом пытался расслабить горло, но я не дал ему передышки и продолжал пользовать любимый рот мерными толчками. Обнажённое тело подо мною забилось, однако попыток к освобождению не оказало, лишь на своих ягодицах я ощутил судорожно сжатые пальцы. Я смотрел, как мой тёмный, перевитый жилами ствол, словно коряга древнего дерева, уверенно и властно проникал в нежный рот, растягивая полные губы в тонкое яркое кольцо, как в уголках рта скапливалась слюна; чувствовал обволакивающую теплоту и влагу, слышал, как затруднено дыхание, наблюдал, как трепещут чуткие ноздри, видел, как появились слёзы в туманных глазах.       Я не обольщался по поводу собственной мощи и прекрасно понимал, что Холмс подчиняется по собственному желанию, ибо по силе он не уступал мне и даже обладал приёмами восточной борьбы, изворотливость которой всегда побеждала мой честный английский бокс. Я надеялся, что боль от моих действий была несущественной, поскольку упругая головка вряд ли могла повредить гортань. Да, наверняка ощущения были не самыми приятными, но ведь он просил именно боли и грубости, а быть грубее я не смел, разве что мог отшлёпать его полотенцем по округлому заду.       Экзекуция продолжалась крайне недолго, мой перезрелый орган дёрнулся в экстазе и выплеснул свои накопления в порабощённый рот. Я вышел раньше, чем полностью избавился от семени, и несколько белёсых клякс размазал по щекам и губам измождённого Шерлока. Одурманенный взор, бесформенные уста, румянец на скулах, это всё покрыто слоем слёз, слюны, семенной жидкости и росинок пота на лбу — чем не картина художника-авангардиста, заключённая в раму из растрёпанных кудрей и мятого бордового одеяла? Любуясь своим новомодным творением, я опустил зад на грудь Холмса, но тут же спохватился и слез — так бурно она вздымалась, втягивая воздух жадными глотками. Я окинул взглядом распластанное нагое тело и немало удивился, увидев на его животе такие же молочные потёки, что и на губах. Очевидно, «злой» доктор нешуточно впечатлил моего чувственного мальчика. Я лёг рядом и притянул его к себе за плечи, обнял, прижал, уткнулся лбом в изящное ухо, не закрытое волосами. Рука, лежащая на его груди, сквозь тонкую ткань рукава слышала каждое биение большого чуткого сердца, и одновременно я улавливал эти удары своими губами, прижатыми к венке на тёплой шее. Удержавшись от подсчёта пульса, я перебрался губами на измазанное лицо и занялся приборкой учинённого мной беспорядка. Слизав солёные слёзы, такие же капли пота на висках, я попробовал собственное семя. Задумчиво посмаковав и лизнув больше, я пришёл к однозначному мнению, которое тут же озвучил:       — Холмс, уверен, что ваша семенная жидкость более приятного вкуса, нежели моя. В чём разница? Насколько я знаю, выделения организма зависят от потребляемого внутрь. Но мы ели и пили одно и то же.       Он повернул ко мне измазанное лицо, одарил снисходительным взглядом, кашлянул и, прочистив горло, объяснил:       — Я брал на анализ и моё, и ваше семя, большой разницы нет, успокойтесь. Скорее всего, дело в вашей предвзятости, ведь моё тело вы любите больше своего.       На такую откровенную наглость и неприкрытое самолюбование я мог ответить только нравоучительным внушением. Объяв несносную лохматую голову ладонями, я припал к нескромным заносчивым губам своими сдержанными целомудренными устами. Жадно вылизав его высокомерный рот от своего невкусного семени, высосав из чванливых губ всю гордость и спесь, я переметнулся к его столь же надменному идеальному животу и снял пробу с порции от другого повара. Ну прав же я был! Вкуснее, слаще, нежнее.       Холмс растянулся на одеяле, подставляясь под мои губы и руки, а я чувствовал себя многоруким индусским божеством, так хотелось погладить и прикоснуться везде. При этом я не забывал о своих хозяйственных обязанностях и подкинул дров в огонь, дабы согреть вокруг нас утреннюю прохладу и продлить минуты любования обнажённым телом. По отработанной привычке я обтёр Холмса влажным полотенцем, получил от него поощрительное урчание и вспомнил, что не добрил его лицо. Не спрашивая позволения, я взял бритву и помазок в руки и намазал небритую щёку. Впрочем, признаков недовольства моим самоуправством я не заметил, даже наоборот, Шерлок устроил голову у меня на бёдрах. Не уверен, что это сделалось для моего удобства, скорее буйной голове надоело лежать на твёрдой земле. Тщательно исполнив роль цирюльника, слизнув тонким лезвием последний мазок мыла, я склонился к обожаемым губам и чмокнул, ставя печать готовности. Длинные руки тут же обхватили мою шею и не отпускали, пока не насытились губы. Напоследок я получил жаркий шёпот в самое ухо:       — Джон, мне очень понравилось.       Я не стал уточнять, что именно. Даже моему среднему уму было понятно, что речь идёт не о бритье или обтирании, благодарность я получил за более существенный вклад в наши отношения — за оральную ласку или же за оральное насилие. Но отныне, познавая новые нюансы внутреннего мира Холмса, я подозревал второе.       Как же мне не хотелось покидать этот уютный райский уголок, где журчащий ручей баюкал нас, птицы услаждали слух, лес снабдил дровами, утро удивило сверкающим блеском, и даже местные звери помогли нам с чисткой посуды. Где у нас с Холмсом произошёл новый шаг в познании друг друга. Но нам нужно было двигаться дальше в горы, у нас имелись план, карта и цель.       Залив костёр и собрав свои пожитки, мы уселись по лошадям и тронулись в путь. Намного позже, когда мы отъехали довольно далеко и не было возможности вернуться, я вспомнил про выброшенные в кусты две винные бутылки. Не дело это — сорить на природе. Стыдно подумать, как лет через сто их найдут другие путешественники, соблазнённые удобным местом для стоянки, и подумают, какими дикарями были их предки.