Вырванные страницы «Личного дела»

             Утро продолжало радовать взор бриллиантовым сиянием росы, услаждать слух пением птиц и насыщать лёгкие воздухом, напитанным ароматами влажной земли и травы. Подковы звонко цокали по камням, солнце пригревало плечи и колени, моя душа пела вместе с природой. Не тая взгляда, я смотрел на Холмса, тот ехал рядом, чуть позади. Широкие поля фетровой шляпы затеняли его глаза, но я видел лёгкую улыбку на его губах и отметил, как смягчилась горделивая осанка, вся его поза казалась расслабленной, этакой мечтательно-задумчивой. Он забывал держать поводья, и лошадь шла сама по себе, а рукой, затянутой в перчатку цвета жжённого кофе, он отрешённо гладил себя по бедру, отчего мой рот невольно наполнялся слюной с привкусом его семени.       То, что случилось между нами этим утром, требовало осмысления и… хм, усвоения. Я едва принял и разложил на своём «чердаке» события вчерашнего дня, как мой непредсказуемый друг вновь вывалил на меня мыслительный беспорядок. Страшно подумать, чем грозило мне следующее утро нашего горного путешествия, с какой новой стороны откроется Холмс: суровый вершитель моей судьбы или пылкий возлюбленный с пикантными слабостями.       Ох, зря я подумал про слабости. Фантазия, согретая солнечными лучами, встрепенулась и пустилась в полёт, стряхнув со своих крыльев сладостные эпизоды нынешнего дня: длинные пальцы, судорожно комкающие одеяло; яркие уста, распахнутые в беззвучном крике наслаждения; тёплое, гладкое, нежное у меня во рту; трепетная мольба о грубости; росинки пота на высоком бледном лбу и мокрые дорожки слёз от уголков закрытых век; мой неумолимый орган, властно проникающий в послушный рот; неопрятные белёсые мазки на подневольных губах; обессиленное нагое тело, жадно вдыхающее освобождённым горлом долгожданный воздух; лилейная белизна этого стройного мускулистого тела, контрастирующая с винным цветом подстилки…       Вынырнув из грёз, я понял, что моя лошадь тоже идёт сама по себе, поводья повисли, а я при этом глупо улыбаюсь и поглаживаю собственные ляжки. И, разумеется, всё подмечающий Холмс смотрит на меня, снисходительно изогнув губы в понимающей улыбке. Я спохватился, направил лошадь по тропе и убрал со своего лица блаженное выражение.       Судя по карте-путеводителю, предоставленной нам в Лейкербаде тем сердитым проводником, от услуг которого Холмс отказался, сегодня нам предстояло пройти значительное расстояние по горам, не повстречав ни единой деревни. По прошествии четырёх часов пути стало понятно, почему данная местность не заселена людьми, и даже живность почти перестала нам встречаться. Мы медленно и неуклонно поднимались в гору, обильная растительность исчезла, остались лишь чахлые кустики да кочки жёсткой травы, птицы не пели, насекомые не летали, только бескрайнее чистое небо над головой и голые скалы вокруг. Я понадеялся, что столь безрадостный пейзаж сменится хотя бы к вечеру, поскольку ночевать среди камней, без костра и на таком холоде не представлялось заманчивым. А ранее Холмс упоминал ещё и какое-то озеро. Да будь то озеро до краёв наполнено лучшим французским шампанским, я и то не рискнул бы в него окунуться, о каком мытье могла идти речь при столь неуютной прохладе? А если в ближайшие часы наш путь продолжит неукоснительно подниматься ввысь, то, боюсь, нам повстречаются вечные альпийские ледники, и на том озере сподручнее будет кататься на коньках, нежели заниматься гигиеническими процедурами.       От созерцания столь унылого пейзажа поскучнело и на душе. Даже есть не хотелось, хотя мы уже несколько часов ехали без привала. Я только изредка прикладывался к фляжке с водой, так как солнце и ветер, казалось, иссушали нас наподобие тех сухих корней, которые изредка встречались нам на тропе. Эти мёртвые серебристые корневища продолжали цепляться за холодные камни, несмотря на то, что от самих деревьев уже давно не осталось и следа, лишь их опора так вгрызлась в бесплодную землю, что неизвестно, сколько десятков лет они тут существуют и ещё будут впредь держать своих древесных призраков.       Самое удивительное, что этот скучнейший ландшафт пришёлся по вкусу Холмсу, он насвистывал приятную мелодию, умудрялся улыбаться при этом и вертеть головой. Заметив мой недоуменный взгляд, он вопросил:       — Ватсон, почему вы кислы словно уксус? Не нравится отсутствие зелени, цветов и птиц? А по мне так в самый раз, ничего лишнего, никто не раздражает.       Я порадовался, что Холмс исключил меня из числа раздражителей, поставив рангом выше птиц. А он продолжил тем временем:       — В таких местах хорошо думается, недаром отшельники предпочитают подобные уголки, здесь мысли ближе к небу и ничто не отвлекает щебетом, свистом и прочими неуместными звуками.       Очевидно, свой свист он не посчитал за излишество.       — А по мне, дорогой Холмс, тут сквозит унынием и мертвенностью, мне по сердцу всё более тёплое и живое.       — О да, на ваш счёт я не сомневаюсь в привязанностях к живому теплу, особенно если это тёплые женщины и живые пациенты. Мне же милее хладный труп в морге, невзирая на его пол.       На это мне нечего было возразить, разве что я мог напомнить Холмсу о моём горячем и абсолютно живёхоньком половом органе, общения с которым он вовсе не чурался, но я благоразумно промолчал.       Наконец дорога пошла на спуск, мы миновали высшую точку перевала. К счастью, льда и снега мы не застали, хотя воздух настолько охладел, что нам пришлось укутаться в наши многострадальные одеяла. Мы с Холмсом не смогли удержаться от улыбок при виде сухих светлых пятен на бордовой шерсти — следов нашей любви.       Лошади на спуске прибавили шагу, гонимые жаждой и предвкушением зелёной травы. Я тоже приободрился, хотелось привала, мечталось размять ноги и спину, перекусить, а если будут дрова, то и попить горячего чаю.       Оставив перевал несколькими милями позади, мы наконец остановились на отдых. Необходимые вода, трава и дрова на стоянке имелись, пусть и в очень скромных количествах: мелкий ручей, низкорослая молодая растительность да ветки сухого кустарника. Лошади обмелили ручей и принялись щипать траву, а мы с Холмсом скинули одеяла на землю и попадали на них, с блаженством вытягивая руки и ноги. Здесь было не так холодно, как выше в горах, но и не настолько тепло, чтобы нежиться долго. Пришлось встать и заняться костром. Мы — англичане, чай для нас необходим даже в таких суровых условиях.       Перекусив хлебом, сыром и вкусными остатками копчёной колбасы из памятного горного селения, налив полные кружки горячего чаю, мы развернули карту и принялись составлять план своего дальнейшего пути. Как объяснил Холмс, через несколько миль дорога раздваивалась, и нам предстояло выбрать лучший для нас маршрут. Одна тропа вела напрямую через горный хребет, отличалась крутизной, однако, если верить тому же проводнику, с лошадьми её можно было осилить без затруднений. Эта дорога сокращала время в пути чуть ли не на полдня, и пойди мы по ней, то прибыли бы в конечный пункт нашего путешествия уже завтра днём. Но у этого соблазна был один серьёзный минус: нам грозило заночевать посреди голых холодных камней, чего я предпочёл бы избежать без особой на то необходимости. Вторая тропа пролегала по ущелью вдоль хребта, тянулась несколько десятков миль на запад, а затем пересекала гряду в удобном пологом месте. Пойди мы по ней, то ночевать нам довелось бы с комфортом, посреди зелени и обильных речушек, протекающих по дну ущелья, но в таком случае мы добрались бы до цели только к завтрашнему вечеру. Самое интересное, что упомянутое Холмсом озеро находилось на той дороге, что была длиннее. Сей факт немало удивил меня: выходит, мой самоуверенный друг опять решил всё один, не удосужившись поинтересоваться моим мнением. И почему-то возмущаться его самоуправством мне решительно не хотелось, ведь он выбрал более приятный путь, а лишнее время, проведённое с ним наедине, для меня как никогда оставалось желанным. Я притянул Шерлока к себе за плечи и благодарно поцеловал в губы. Не ожидавший от меня внезапной ласки, он расплескал чай из кружки, несколько капель попало на карту, чернила расплылись, поглотив незначительные участки предстоящего нам пути. Делано трагичным голосом он вскричал:       — Ватсон! Теперь мы заблудимся! И придётся нам с вами тут век вековать, жить в землянке и питаться вяленой кониной, пока нас не найдёт спаситель Мориарти.       Я рассмеялся подобной абсурдности. Понятно, что Холмс шутил, поскольку нельзя даже на миг допустить мысль о возможности где-либо заплутать в обществе этого ходячего компаса. А с другой стороны…       — Шерлок, любимый, я вовсе не против поселиться где угодно, лишь бы с вами наедине.       — Даже не мечтайте, мой наивный Ватсон. Вы сбежите от меня через месяц совместного проживания.       Его пренебрежительные слова меня возмутили.       — Однако странно, откуда в вас пребывает уверенность в моей нестойкости! Сколько лет я прожил с вами на Бейкер-стрит? Из них первые пять лет нас даже не связывали любовные отношения, а я никуда от вас не сбегал, несмотря на ваши пренеприятные выходки с наркотиками, вашу частую безалаберность и небрежность в быту, отвратительные опыты, ужасные ночные пиликанья на скрипке и постоянную опасность, что вас окружает.       — Да, продержались вы довольно-таки долго, зато потом сбежали сразу к жене.       Это был нечестный удар ниже пояса. Мы же обсудили мой поступок не раз, себя я оправдывал по всем пунктам, но мой Шерлок, как выяснилось, всё ещё не мог меня простить.       Я не удержался от тяжёлого вздоха, поднялся на ноги и выплеснул остатки чая в дымящий костёр. При этом, очевидно, весь мой облик выказывал явное расстройство, оттого мой несносный друг сжалился, подошёл ко мне сзади, обнял длинными руками и поцеловал в шею под ухом. Обида тут же испарилась, как утренний туман под первыми лучами солнца. Я питал слабость к ласкам своей шеи, а особенно ценил, когда Шерлок целовал меня по собственному почину. Его полные мягкие губы скользили, кончик языка зализывал, зубы чуть покусывали, а во мне тем временем просыпался дикий пращур, волосы на руках и загривке вставали дыбом, дыхание учащалось, сердце билось сильнее, кровь приливала в низ живота, и я сам перекидывался на длинную белую шею, сдвигая галстук или платок, кашне, воротник, или что на тот момент затрудняло доступ к вожделенному объекту моей страсти. Вот и ныне, обуреваемый приступом похоти, я развернулся и впился в любимую шею своего обожаемого упрямца. Ухватив губами кадык, подрагивающими пальцами я расстегнул воротник куртки, а затем сорочки, опустил губы ниже, к основанию шеи, на россыпь родинок справа, далее перебрался на мелкие брызги в яремной ямке и самые сладкие шоколадные отметины слева — созвездие Малой Медведицы. Холмс запрокинул голову, поощряя тем самым моё варварское нападение на своё тело. Его пульс участился, я чувствовал это губами, его руки ерошили мои волосы, из горла вырвался стон, запах кожи одурял, в брюках наметилось движение… Он опустил ладонь на мою растущую возвышенность и нежданно отстранился, разомкнув объятия. Надо думать, горы окончательно его утомили, и мой пик, извергающий лаву, не был исключением. Но он тут же объяснился, впрочем, только ещё больше озадачив меня.       — Джон, давайте побережём силы на будущее, у меня на вас большие планы, потерпи́те.       Больше ничего не сказав, мы на том и порешили. Вернее, как всегда, всё решил Холмс, а я остался под гнётом интриги и возбуждения.       Задерживаться дольше на этом привале мы не видели смысла, солнце давно перевалило полуденный рубеж, а вперёд манила более приятная дорога, чем путь среди голых бездушных камней, нагнавший на меня уныние за последние часы. Затушив костёр и свернув одеяла, мы вновь уселись по сёдлам.       Действительно, через две-три мили наш малый конный отряд дошёл до перепутья: широкая натоптанная тропа уходила прямо в кручу горного хребта, а другая, заметно менее посещаемая, сворачивала влево по склону гор. Очевидно, короткий сложный путь был более востребован в наше скоростное цивилизованное время даже в глубине Альпийских гор. Холмс, не притормаживая, направил свою кобылу по нижней дороге, я последовал за ним.       Разница в окружающем ландшафте проявилась сразу: тропа вилась по зелёной траве, взор снова радовало буйное весеннее разноцветье, воздух благоухал упоительными ароматами природной свежести, вновь послышались птицы и рокот каменистой стремительной речки. Я сказал Холмсу, что хорошо бы дать нашим лошадям поесть сочной травы, ведь с самого утра их рацион отличался крайней скудностью. На что мой худощавый друг, и сам пренебрегающий полноценным питанием, отмахнулся со словами:       — До озера доберёмся — будет привал, вот там пусть хоть всю зелень в округе объедят словно стая саранчи.       Холмс так уверенно говорил про то озеро, я же терзался сомнениями: насколько холодна вода в нём, можно ли помыться хоть как-нибудь, не говоря уж про нормальное мытьё с мылом и травяной мочалкой. О придании волосам свежего вида я пока и не мечтал. Усталое тело, пропахшее дымом костра, запылённое дорогой, заготовкой дров и многократно вспотевшее от любовных утех, требовало горячей ванны с пышной пеной, мягкого полотенца и пряного одеколона… А если бы ту ванну со мною принял любимый ездок, которого я насадил бы на себя, и мы ритмично плескали воду через край… Ох, навряд ли подобное сбудется в этой жизни, поскольку мы с Холмсом проживали порознь, а моя благоверная супруга стыдилась даже моего присутствия при принятии ею ванных процедур, что уж говорить о том, что при занятии любовью она считала недопустимыми любые позы, кроме самой простой.       Зеркало озера блеснуло меж деревьев и скал всего на краткий миг, и если бы мы загодя не ожидали его появления где-то поблизости, то ненароком могли проехать мимо, так тщательно оно было сокрыто от глаз путешественников. Никакой тропки, ведущей к его берегу, мы не увидели, но чутьё Холмса не подвело и в этом случае. Мы свернули с дороги, спешились и, ведя лошадей под уздцы, миновали небольшой, но дремучий еловый лес, уклоняя лица от колючих пощёчин потревоженных старых деревьев. Небольшое тихое озеро предстало пред нами воистину волшебным: водная гладь не нарушалась ни единой рябью, каменистые берега заключались в объятия могучих столетних деревьев, которые отражались в воде, словно гости в зеркальном подносе турецкого султана. Подход к озеру перекрывали валуны, и потому мы пошли вдоль берега, ища удобный пляж для наших подкованных «дам». Наконец подходящее место нашлось: ярда четыре в ширину расстилался ровный песчаный берег, свободный от крупных камней. Я скинул шляпу и первым ступил к воде, её прозрачность поражала, на дне просматривался каждый камешек и каждая песчинка. Я наклонился и опустил руку в воду, и тут же, чуть не в испуге, отдёрнул её — вода оказалась неожиданно тёплой! Разумеется, не столь горячей, как в ванне, о которой я грезил, но и не такая, которая обычно бывает в горных озёрах по весне. Чудеса! Я недоумённо оглянулся на улыбающегося Холмса.       — Вы знали, Холмс! Но откуда? Проводник сказал? Это что, горячие источники?       Он кивнул.       — Да, здесь бьёт минеральный ключ. Чувствуете слабый сернистый запах?       — Удивительно! Но раз эта вода целебная, то почему здесь нет термального курорта как повсеместно в Альпах? Может, она не полезная?       — Не думаю. Скорее всего, дело в том, что это место труднодоступно для массовых посещений, а кто будет обустраивать курорт с лечебницами, если у него не будет посетителей? И потом, источник слишком мал, а вы же видели, как их много, например, в том же Лейкербаде.       — А лошадей-то здесь поить можно, им не вредно?       — Если можно людям, то и лошади попьют. Думаю, их можно даже искупать. Когда им ещё попадутся такие благодарные путешественники? Только сначала сами вымоемся, вы не против?       Я даже застонал от мысли, что могу быть против тёплой воды с мылом. Мы расседлали лошадей, дали им напиться и отвели на выпас. Решили, что костёр разложим тут же, но позже. А прямо сейчас до чесотки хотелось в воду. Я по-военному быстро разделся и, не дожидаясь Холмса, бросился в озеро. Чуть отойдя от берега, я нырнул с головой, проплыл под водой несколько ярдов и вынырнул на поверхность. Ноги до дна не доставали, и я в блаженстве завис на месте, поддерживая себя на плаву руками. Тем временем обнажённый Холмс вошёл в воду и, плавно изогнувшись, бросил своё тонкое сильное тело на глубину. Я увидел, как в толще воды рядом со мной он мелькнул узкой светлой рыбкой. Показав голову, облепленную мокрыми волосами, намного дальше от берега, чем проплыл я, он снова скрылся под водой. Я почувствовал, как меня тянут за ноги ко дну и, набрав в лёгкие воздуха, смиренно затонул с открытыми глазами. Меня тут же обхватили руки и ноги моего любимого спрута, закрутили в подводном танце и в вихре тёмных волос. Его губы на моих губах… Никогда в своей жизни я не целовался под водой. И ещё я никогда не занимался любовью в воде. Уверен, что моя сегодняшняя программа познания новых чувственных наслаждений пополнится сразу по нескольким пунктам.       Так и не размыкая объятий, мы подплыли ближе к берегу и встали ногами на песчаное дно, продолжая целоваться и наглаживать друг другу спины и ягодицы. Вода доходила нам до пояса, укутывая ласковым теплом, словно нагретый деревенский пруд вечером знойного дня. Никакого особого минерального привкуса воды я не заметил, сколько ни слизывал капли с лица Шерлока, обильно стекающие с его мокрых волос, — только неповторимый возбуждающий вкус кожи и слюны. Его кудри распрямились и оказались неожиданно длинными, закрывая лицо по самые скулы. Сквозь чёрные прядки сверкали светлые ясные глаза, впитавшие в себя зелень альпийских лугов, голубизну бескрайнего неба над снежными вершинами и прозрачность горных озёр. Эти уникальные глаза смотрели на меня с неподдельной любовью и горячим желанием.       Мои ладони, жадно ласкающие ягодицы Шерлока, скользнули в щель промеж упругих полушарий и развели их в стороны, будто половинки спелого персика. Палец нащупал закрытое отверстие и, уверенно нажав, проник в другую, более горячую глубину, нежели ласковые воды этого сказочного озера. Шерлок согласно прогнулся в пояснице, его возбуждение уже упиралось мне в живот, мой же грузный орган пока только раскачивался на подъём. Я добавил второй палец и, растягивая тесный вход круговыми движениями, ощутил, как вода вслед за пальцами попадает внутрь. На мгновение я растерялся: нужна ли смазка или достаточно воды?.. Нелепо познавать подобные тонкости в столь зрелом возрасте, но стыдиться мне было недосуг. Во время этих приятных манипуляций моё достоинство набрало силу и мощь и, настырно встревая между нашими прижатыми животами, норовило оттолкнуть Шерлока в сторону. Мой чуткий любовник не стал противиться грубой силе этого мужлана, а, развернувшись ко мне спиной, развёл ноги и слегка присел, уравнивая нашу разницу в росте. Я снова прикоснулся к отверстию, палец входил без затруднений, но я всё же медлил.       — Шерлок, если будет больно, скажи, ведь мы совсем без смазки…       Холмс нетерпеливо фыркнул.       — Джон, не робейте! Будет невыносимо — вы услышите мой дикий вопль, и молитесь, чтоб от него не сошла лавина в горах. Давайте же!       Плавно, не спеша, мелкими толчками раздвигая тесноту желанного нутра, я вошёл по самое основание, как нравилось нам обоим, и замер. Рукой, держащей Шерлока за шею, я чувствовал, как у него перехватило дыхание и ускорилось биение сердца. Я знал, что ему больно, но он мне об этом не скажет. Он сказал другое:       — Джон, как бы мне хотелось прожить всю жизнь вот так, с вами внутри… Этот самый миг… Нет ничего столь же… захватывающего, настоящего, необходимого… Это лучше, чем самая увлекательная загадка для мозга, лучше, чем эйфория от иглы шприца…       В довесок к этому трогательному признанию он изнутри сжал меня в ещё более тесные горячие объятия, вырвав этим самым из моей груди непроизвольный стон. Я благодарно положил голову ему на плечо и прижался щекой. Но Холмс не был бы Холмсом, если бы кратковременное обнажение души не сопроводил последующим язвительным уколом.       — Ватсон! Я не имел в виду, что отсчёт бесконечности начинается прямо сейчас! Не умирайте во мне! Вы мне нужны живым и бодрым.       Он напомнил о моих обязанностях пробным толчком туда-сюда, отчего я мгновенно вышел из ступора и вспомнил, для чего мне, собственно, дан половой орган.       По водной смазке двигалось не так гладко, как по маслу, но после раскачки мы вошли во вкус, Шерлок изогнул свою длинную шею, и мы даже смогли обмениваться поцелуями. При этом я нежно щипал его соски, а он притягивал меня за бёдра. Вода колыхалась вокруг нас, круги расходились по водной глади, тишина нарушалась только плеском наших разгорячённых тел и рваным дыханием. Неожиданно Холмс снялся с меня, отошёл к берегу и улёгся на песок спиной, при этом головой на суше, а ногами в воде. Приглашающе развёл поднятые колени. Я с готовностью опустился перед своим божеством в преклонённой позе. Очевидно, моему затейнику захотелось припомнить все наши любимые позиции, а может, всё было прозаичнее, и у него просто устали ноги от напряжения. Как бы то ни было, мне не пристало роптать на скуку и однообразие в соитиях, когда у меня в любовниках находился самый изобретательный ум Королевства. Закинув ноги этого величайшего ума себе на плечи, я вновь заполнил собою расслабленное нутро и продолжил прерванное наслаждение. Двигаясь мощными толчками внутри обожаемого тела, я невзначай создал волну, набегающую миниатюрным прибоем на берег и колышущую рассыпанные на песке тёмные пряди волос. Красочно представив, каково заниматься любовью в настоящем морском прибое, когда шипящие волны омывают горячие тела пенистой прохладой, когда светлокожий Шерлок розовеет от солнца и удовольствия, выгибаясь подо мною в самых бесстыдных желаниях и… я достиг разрядки быстрее, чем к ней приблизился объект моих фантазийных мечтаний. Сражённый сладостным упадком сил, я опустился на возбуждённого Шерлока, не снимая с плеч его ног, и тем самым согнув его пополам. Как всегда в подобных случаях не одновременного удовлетворения, мы истинно по-джентльменски доводили отстающего партнёра до необходимого освобождения, только лишь «освободителю» требовалась малая толика времени для отдыха. Шерлок обнял меня за спину мокрыми руками и утешающе погладил.       — Джон, дальше я справлюсь сам, слезайте с меня.       Я внутренне возмутился: неужели он считал меня настолько эгоистичным и чёрствым любовником? Да разве мог я оставить его распалённое тело без своего участия? Пусть в моём насытившемся органе уже спадала кровь, но я же буквально сегодня освоил новый чудодейственный способ!       Я решительно поднялся с Холмса, его ноги опустил в воду, но колени так и оставил согнутыми, лишь разведя их шире, и невольно замер в восхищении перед открывшейся неповторимо чувственной картиной: истомлённый желанием красавец-мужчина, пригасив томный взор веками, лежал предо мною в самой откровенной позе, вода покрывала его руки ниже локтей, плоский живот, ягодицы… И только блестящее и гордое, прямое как стрела естество возвышалось меж расставленных бёдер. Я не удержался от комплимента.       — Холмс, вы настолько прекрасны, что прикасаться к вам могут лишь лепестки цветов и лучи вечернего мягкого солнца. Трогать вас руками — кощунство.       В ответ он вымученно простонал:       — Ватсон, ваша тяга к поэзии неуместна на данный момент. Не хотите трогать, тогда смотрите, как я буду кощунствовать и осквернять своё тело сам.       Я улыбнулся и склонился лицом к его мокрому достоинству, возвышающемуся над водой подобно бутону розовой кувшинки.       — Я не буду прикасаться руками, вы же не против? — И, не дожидаясь очевидного согласия, я сомкнул губы на желанном цветке.       Утренний урок я усвоил на отлично, а потому нынешнее задание выполнил с блеском: языком работал гладко, горлом вбирал глубоко, щёки втягивал предельно, полученный результат заслуженно присвоил себе. И при этом сдержал обещание — руками не прикасался.       Блаженствующий Шерлок раскинулся, колени опустил, а руки и ноги развёл в стороны наподобие «Витрувианского человека» да Винчи. Я лёг с ним рядом, приобнимая за грудь. Тёплая вода уютно ласкала наши ноги, прохладный весенний воздух овевал мокрые плечи. Солнце не могло пробиться к нам сквозь высокие вековые ели и сосны, оставляя берег в глубокой тени. Я повернул лицо Шерлока к себе и поцеловал в улыбающиеся губы, он с готовностью ответил. С интересом я спросил:       — Не знал, что вы так хорошо плаваете, Холмс, нам с вами никогда не приходилось отдыхать у воды. Где вы научились?       — Я бы мог спросить вас то же самое.       — И я легко отвечу: бурная молодость, отдых в деревне у моря, я даже ходил на шхуне с рыбаками и помогал ловить рыбу. И в детстве я вырос у речки. Так что, со мною всё ясно. А с вами?       — Я тоже в детстве много плавал, причём именно в сельской местности. Море я увидел только будучи студентом, сам поехал… к морю…       — Почему только в студенчестве? Насколько я знаю, ваша семья не бедная.       — Но и не богатая. Захолустные помещики на грани разорения. У нас с братом не имелось ни няни, ни другой прислуги, мы были предоставлены сами себе. Я даже плавать научился самостоятельно, когда упал в реку с моста, проводя эксперимент по промеру глубины русла.       Я невольно издал смешок, представив долговязого подростка с самодельным лотом в виде аптекарской медной гирьки и красной нити, украденной из маминого вязания. Холмс продолжил:       — Ох и влетело мне тогда от матушки!.. За потерянные ботинки. Я честно сказал, что утопил их в реке. А одежду я просушил на солнце, чтобы дома не догадались, где я вымок. А то, что грязный и царапанный, так я всегда был такой, — Шерлок усмехнулся на это. — Даже в пять лет я соображал, как надо выкручиваться.       Я ужаснулся.       — Пять лет? В столь юные годы вы в одиночестве плутали по округе?       — Плутал я и в более раннем возрасте. Брат старше меня на семь лет и ему было неинтересно со мной. А другие дети мне казались неимоверно глупыми. Поэтому я был один.       — Но река, в которую вы упали, надеюсь, не была глубокой, вы не могли утонуть?       — Ватсон, утонуть можно даже упав лицом в лужу. А я, не умеючи плавать, оказался в полноводной мартовской реке, ещё и в одежде. Но, как видите, не утонул. Зато научился плавать. Потом летом уже осознанно лез в пруд и познавал основы движения в воде.       Я вздохнул, на миг представив, что Шерлока могло не быть на этом свете. Моей натуре не было свойственно причитать по поводу давно минувших дней, и я, как всегда, предпочёл высказать похвалу.       — Вы превосходно усваиваете всё, за что берётесь. Ваше тело идеально подчиняется гениальному мозгу. Но в одном вопросе вы прогадали…       Холмс заинтересованно скосил на меня глаза.       — В чём, хотелось бы знать?       — Зря вы отказались от русалочьего хвоста. С ним вы плавали бы гораздо лучше.       Мой друг мгновение соображал, о чём это я говорю, вспомнил вчерашнее утро и «клейстер» и рассмеялся глубоким низким смехом.       — О да! Но у меня пока не утеряна возможность этот хвост заиметь? Вы ещё промажете мои бёдра достаточным слоем… клея?       Я прижал его к себе и заверил:       — Всё, что в моих силах — для вас, мой дорогой Холмс. В таком случае нам необходимо заниматься проклейкой на суше, поскольку вода разжижает концентрацию.       — Вы правы. Я чувствую, как во мне булькает сложное химическое соединение. Однако, мне весьма понравилось принятие водных процедур совместно с вами. Желаете продолжить? Или предпочтёте отобедать?       Я пропустил мимо ушей привычную подковырку про моё желание есть — между прочим, абсолютно естественное! — и, со словами «Я уже слегка перекусил с вашей помощью», утянул Холмса за лодыжки глубже в воду, в тепло.       — Мы будем мыться! Шерлок, сиди здесь, я принесу мочалку и мыло.       Как обычно, по скучным бытовым вопросам мой друг не возражал, был покладист и послушно исполнял команды.       Я вышел из озера, при этом краем глаза отметил, что Холмс с любопытством повернулся в мою сторону. Я невольно втянул живот, хотя поджимать было нечего. Сожительствуя с Холмсом долгие годы, я оставался в хорошей физической форме, повсюду сопровождая своего быстроногого детектива по городам и весям, куда нас призывали расследования и загадки. Однако умеренная семейная жизнь значительно расслабила моё тело регулярными сытными обедами и ужинами, а душу — спокойствием. За дни «континентального изгнания» я порядком исхудал, что мне шло только на пользу. Впрочем, тягаться с античным сложением Холмса, с его гибкостью и изяществом я не пытался, это равно как репе гнаться за парковой розой. Но как и репу господь создал с великим промыслом, так и я сознавал свою нужность в этом мире. Пусть я не обладал умопомрачительной фигурой и выдающимся разумом, тем не менее моя душа, наделённая средним интеллектом и мирным характером, вполне сносно уживалась с обычным мужским телом.       Уверенно держа осанку, я прошествовал до нашего багажа, отыскал мыло в жестяной мыльнице и нарвал охапку сухой прошлогодней травы для мочалки. Также я захватил револьвер и под насмешливым взглядом Холмса положил на берегу, ближе к нам. Перефразируя его вчерашние слова про токующих тетеревов, можно сказать, что ныне мы были похожи на пару гусей в тихой заводи. Мыльницу я оставил на песке, а мыло бросил Холмсу, который легко его поймал, словно опытный уикет-кипер. Вновь ступив в тёплую озёрную воду, я испытал чувство, словно поутру вернулся в мягкую нагретую постель, где меня ожидал соблазнительный любовник. Я опустился на колени напротив сидящего по-турецки Шерлока и с любовью окинул взглядом его подводную часть. Вода доходила ему ровно до пупа, от дыхания вливаясь и выливаясь из него. Прозрачная, она ничего не скрывала, и я с гордостью перевёл взгляд на своё большое достоинство, ничуть не уменьшенное оптическими законами физики. Ах да, пока наши неутомимые достоинства отдыхали, нужно было успеть помыться. Я взял мыло из рук Шерлока и попросил окунуться в воду, чтобы по новой намочить подсыхающие волосы. Не распрямляя сложенных ног, он опустился спиной назад, целиком скрывшись под водой, и так же грациозно восстал вновь — возможно, он намеренно демонстрировал силу своих мышц и гибкость, тем самым меня впечатляя. Впечатлённый, я притянул его мокрую голову к себе, не выспрашивая позволения на проведение помывки. Мочалку я сунул себе под колено, дабы она не уплыла.       Намыливать чужие волосы оказалось для меня делом новым, до этого мне ни разу не случалось кого-либо мыть: детей у меня не было, с женщинами я не вступал в банные отношения, и даже супруга, как я упоминал, не допускала меня к своей ванне. Итак, сегодня у меня день открытий и познаний. Впрочем, в этом самом смысле голова Холмса мало чем отличалась от моей собственной: волосы без намёка на облысение, разве что длиннее и гуще; два уха, пара зажмуренных глаз. Взбив густую пену на гениальной голове, я помассировал виски и затылок, чем вызвал довольное мычание своего подопечного. Шерлок выпрямил ноги и придвинулся ближе, расставив их по сторонам от меня, так нам стало гораздо удобнее: мне — не тянуть руки, ему — не гнуть шею. Пропуская мыльные прядки сквозь пальцы, лаская эту умную голову, я жалел, что нам выпала такая печальная судьба, мы не можем быть вместе, нам нельзя вот так мыться, нельзя обниматься, целоваться, вместе спать и просыпаться в объятиях. Почему раньше мы не догадались «уходить в горы»? Изредка, под видом дела мы отлучались бы на несколько дней в те же Альпы или ещё куда, отводили души и насыщали тела, потом терпели до следующего «дела». Таким образом, может, и не пришлось бы нам расставаться, а мне удалось бы избежать необратимого шага — женитьбы. Но я себя осадил: думать в этот приятный момент о столь грустных вещах не пристало, ведь в моих заботливых руках находилось желанное нагое тело, пусть пока только верхней своей частью, но не за горами мгновение, когда мои скользкие мыльные ладони огладят любимые выпуклости, а пальцы проникнут в потайные места.       Закончив процесс очищения гениальной головы, я велел Шерлоку самостоятельно умыть лицо мылом, и затем смыть всю пену. Беспрекословно подчиняясь моим приказам, он, так и не открывая зажмуренных глаз, отполз на четвереньках в глубь озера и скрылся под водой с головой. Затем моему зрительскому вниманию было представлено короткое выступление, которое я мог бы озаглавить «Как уметь потрясающе плавать, не имея рыбьего хвоста». Согласен, зрелище мелькающей гибкой спины и задорного зада впечатлило моё воображение своей изворотливостью. Натешившийся Холмс, сияющий по-детски счастливой улыбкой, вернулся ко мне и уселся в ожидании дальнейшего омовения. Я окинул его строгим взглядом, на что он улыбнулся ещё шире и разве что не показал мне язык. Пред настолько лучезарным сиянием я не смог удержать серьёзное выражение лица и жизнерадостно расплылся в щеках. Не убирая с лица глупого выражения, я намылил пучок травы и приступил к очищению любимого позёра.       Я нежно тёр его шею, боясь смыть драгоценные родинки; крепкие плечи — сильнее; широкую грудь не жалел, нарочно теребя возбуждённые соски. Шерлок также не оставался безучастным объектом обихода, он скользил ладонью и куском мыла по моим плечам и груди, обходя бугристый шрам стороной, зная, как мне неприятно прикосновение к этой уродливой военной метке.       Я хотел было развернуть его спиной, чтобы обмыть красивейшую часть его скульптурного тела, но он проявил строптивость и вырвал у меня мочалку.       — Джон, теперь моя очередь.       Не думая противиться, я развернул грудь во всю ширь, подтверждая согласие. Настаивать на своей позиции было бы глупо, когда представилась возможность быть оглаженным восхитительными музыкальными руками. Шерлок вновь намылил мочалку, сунул мыло под себя и принялся за моё очищение. Мочалка оказалась в меру жёсткой, её прикосновения дарили долгожданное ощущение чистоты. Тонкие пальцы другой руки порхали по чувствительным точкам моего тела и недвусмысленно побуждали на новое соитие, они шаловливо наглаживали шею за ухом, подмышку, сосок, внутренний сгиб локтя, запястье, а затем скользкий указательный палец нырнул в мой пуп. Я чувствовал, будто мной овладели, ведь свершаемые движения были теми самыми, любовными: поначалу неспешными, протяжными, затем частыми, жадными. При этом похотливые острые глаза, завешенные мокрыми волосами, вперились в мои невинные, широко открытые очи и не отпускали взгляд ни на секунду, проникая в самое сознание. От столь необычного акта совокупления дыхание у меня сбилось, ток крови ускорился, а достоинство очнулось и показалось из воды. Я постарался выровнять дыхание и придержал руки Шерлока за запястья.       — Надо немного сбавить шаг. Давай сначала домоемся, а после я отомщу тебе за насилие над моим пупом.       От этих слов блудливый взгляд разгорелся пуще, Шерлок кивнул и, отдав мыло с мочалкой, предоставил свою спину в моё распоряжение. Подрагивающими от возбуждения руками я вымыл это мраморное произведение искусства. Что касалось моей собственной помывки, она меня уже не волновала, хотелось только одного — проникнуть в жар бесценного тела, заполнить собою жаждущее отверстие, растянуть его до боли, слиться воедино и брать, брать, брать… Никогда ни с кем до Шерлока мне не хотелось совокупляться с такой частотой и страстью, даже в юности, в пору необузданных желаний и чувств, даже с самыми красивыми и распущенными женщинами. Дьявольское желание застлало мой разум, в памяти нашёптывал утренний голос «…я хочу вашей грубости, отбросьте стыд и церемонии, сделайте мне больно…» Я смотрел на беззащитную намыленную спину, на мокрый завиток волос, на хрупкую цепочку позвонков на шее, на коленопреклонённую позу, а тёмная крупная головка моего полового органа хищно смотрела на пару трогательных ямочек на пояснице вожделенной жертвы и капала слюной предсемени. Я огладил своего горячего зверя мыльной рукой и неожиданно с силой толкнул Шерлока вперёд. Мгновенная реакция спасла его от падения лицом в воду, он успел подставить руки и тем самым оказался в идеальной для меня позе. Одной рукой я взял его за горло, а другой моментально развёл ягодицы и приставил головку ко входу. Уверен, что этого времени ему с лихвой хватило бы, чтобы меня утопить, возникни у него такое желание. Но он не предпринимал ни малейших попыток сопротивления, смиренно ожидая моих дальнейших действий. И очень сомневаюсь, что в этот момент он чаял услышать от меня историческую поэму или получить массаж шейного отдела позвоночника. Я сделал то, что ожидалось — протолкнул взмыленный ствол сразу на всю длину. Болезненный крик Шерлока вовсе не отдавал артистизмом, но я тешился мыслью, что у талантливого актёра так и должно быть. Как доктор и опытный любовник я понимал, что сильной боли быть не должно, поскольку вход ослаблен недавним совокуплением и обильно увлажнён «сложным химическим соединением» из минеральной воды, семенной жидкости и мыла. Разумеется, столь грубое проникновение всё же причиняло боль, но, собственно, не её ли жаждал мой непостижимый любовник?       Шерлок так и стоял на коленях и локтях, склонив лицо к самой воде и, сотрясаемый глубокими яростными толчками моего одичавшего естества, тихо постанывал. Я поддерживал его за шею и под живот, насаживая на себя с такой силой и небывалой мощью, что казалось, будто достигал неизведанных ранее сладчайших глубин. Конечно, это было не так, все мыслимые промеры мы совершили ещё в первые месяцы познания друг друга, а мой измерительный прибор вряд ли вырос с тех пор. Ничем другим, окромя пальцев, внутренний мир Холмса мы не тревожили, хотя я не был уверен, чем занимался мой экстравагантный учёный, пребывающий в скуке и одиночестве, и куда его могла завести пагубная исследовательская страсть.       Переложив руку на возбуждённый орган Шерлока, я убедился, что насилие ему по нраву, и решил добавить остроты ощущений. Собрав средним пальцем мыльную пену с подневольной спины, я аккуратно просунул его в дополнение к работающему поршню. До предела растянутое отверстие с трудом поддалось, Шерлок при этом восхитительно заскулил, свесив мокрые кудри в самую воду, а я переместил палец, нащупал простату и принялся её массировать в едином ритме с движением ствола. От столь оглушительной атаки Шерлок тут же капитулировал, совершенно непритворно дрожа и жалобно всхлипывая. Я подхватил его слабеющее тело под мыльный живот и за несколько торопливых толчков излился внутрь.       В изнеможении мы упали в воду, сил хватило лишь на то, чтобы отползти головой на мель. Я боялся смотреть Шерлоку в глаза, но он сам нашёл мой взгляд и ободряющее подмигнул. У меня отлегло от сердца: мы поняли друг друга, слова нам не были нужны.       Чуть отдышавшись и придя в ясное сознание, я вспомнил о своих врачебных обязанностях и провёл обследование sphincter ani мистера Холмса на предмет — не дай, боже — повреждений. Шерлок, не отводя чистых глаз от не менее чистого неба, играя нетипичную для себя роль покладистого пациента, послушно раздвинул ноги. Я поднял его зад из воды и положил себе на колени. Натруженное отверстие покраснело и припухло, под прикосновением моих чутких пальцев оно пульсировало и подтекало мутной светлой жижей, но кровяных выделений не было и в помине. Я заботливо погладил его и для успокоения совести спросил:       — Шерлок, непривычных болезненных ощущений не испытываешь?       Мой истомлённый любовник перевёл небесный взгляд на меня.       — Доктор, у нас впереди ещё сутки, успеете поделать лечебные примочки.       С этими словами ехидный страдалец снял свой зад с меня и поднялся на ноги, что-то высматривая в воде.       — Ватсон, вы подлежите трибуналу! Куда вы дели мыло? Мы же ещё не домылись.       Я округлил глаза в недоумении: я действительно не помнил, куда могло подеваться мыло. Про мочалку я и не думал, травы росло в избытке, а вот мыла жаль, этот кусок был у нас единственный, а я даже не успел вымыть волосы.       Благо, течения и волн в тихом озере не наблюдалось, заветный брусок нашёлся неподалёку от места разврата, и даже не успел размокнуть. Я так ему обрадовался, что сразу намылил свои волосы, потому как отныне не доверял самому себе и боялся оказаться подверженным необузданному любовному припадку во всякий момент времени. Шерлок тем временем задумчиво сидел у кромки воды и лениво шоркал ступни песком. Вымыв голову, я с удовольствием плескался в тёплой ласковой воде, отфыркиваясь и вытряхивая воду из ушей. Мочалка плавала рядом, так что не пришлось рвать новую. Я навёл гигиену ниже пояса и тщательно промыл ноги, а вот со спиной мне нужна была помощь. Искоса я поглядывал на Шерлока, флегматично скучающего на мокром песке. А впрочем, что ещё ему делать, мыло-то было одно. Он заметил мою проблему сам.       — Джон, идите сюда, мне лень вставать.       Я присел перед Шерлоком тыльной стороной, отдав ему мочалку и мыло. Предсказуемо услышал насмешливые слова:       — О! Смелый капитан, вы не боитесь поворачиваться ко мне спиной.       На это я не стал даже отвечать, лишь презрительно дёрнул раненым плечом — понятно же, что Холмса интересует только мой фронтальный фасад.       Он старательно вымыл мою спину и, конечно же, не устоял перед соблазном мелкой провокации — скользнул пальцем между ягодиц и прикоснулся к моему отверстию. Я вежливо перехватил его озорную руку и переложил на свой солидный половой орган. С нарочитой важностью сказал:       — Вот ваша вотчина, владейте безраздельно.       На что мы с Холмсом одновременно рассмеялись.       Разморённый любовью, он позволил себя домыть, вальяжно распластавшись на берегу и поднимая поочерёдно ноги для облегчения моего отнюдь не каторжного труда. Я осторожно обмыл его гениталии, чтобы ненароком не возбудить ни его, ни себя, а затем перевернул податливое тело и с замиранием сердца прикоснулся к моей персональной святыне, многократно осквернённой мною, а именно — упругому белому заду. Мыть старой травой и простым мылом предмет моих страстных мечтаний и жарких ночных сновидений категорически не подобало, но бархатной губки и восточных благовонных притирок под рукой не имелось, потому пришлось обходиться чем есть — собственными трепетными ладонями. Напоследок раздвинув сакральную впадину, я невесомо погладил нежную припухшую кожу и маленькую тайную родинку, запрятанную по соседству.       Намыленный Шерлок не выказал желания подняться на ноги, чтобы смыть с себя пену, а просто перекатить его аморфное тело глубже в озеро я посчитал слишком грубым поступком. Он вновь развалился, будто курильщик опиума в притоне, вперив затуманенный взор в невидимые дали. Что ж, настало время для очередной демонстрации силы. Я нагнулся над ним, подхватил под колени и спину, рывком оторвал от земли и поднял на руки. Он с готовностью обвил мою шею руками, словно того и ждал. Ах ты, хитрый ласковый бес… Я занёс его глубже в воду и нырнул вместе с ним на руках. Под водой мы расцепились, Шерлок поплыл прочь от меня, я, естественно, за ним. Догнать эту стремительную рыбку оказалось невозможно, я его потерял и вынырнул на поверхность. Он появился через мгновение и вновь рядом со мною. Тяжко играть в догонялки пескарю с угрём. Но и пескари бывают коварными. Я сделал вид, что плыву к берегу, Шерлок нагнал меня и поплыл рядом, тогда я извернулся, ухватил его поперёк туловища и поволок на дно.       Рыбьи брачные игры ожидаемо закончились подводными поцелуями и объятиями, а затем негой на мелководье.       Как же нам не хотелось покидать воды волшебного озера, но мысль о горячем обеде выгнала нас на сушу. Я надеялся, что, подкрепившись и отдохнув, мы ещё хотя бы раз возмутим водную безмятежность своими грешными распутными телами.