Научи меня прощать

Он не пришел сегодня в школу. Снова. Уже третий день я не вижу его. Это даже больнее, чем на него смотреть. Я не могу больше ждать, поэтому: — Привет, это я, — звоню ему на большой перемене. — Привет. Говорить трудно, но нужно. Пытаюсь проглотить подкативший к горлу ком, не получается. Противно переступать через себя, но иначе никак не разрубить этот узел. — Ты не ходишь на занятия. — Простудился после полетов по грязным ямам. Я виноват, виноват перед ним по жопу. И как вообще он со мной разговаривает? Зачем? — Я хотел извиниться. Мне жаль, что… — Да не хотел ты извиняться, не ври. — В смысле? — Говори, зачем звонишь. Хватит уже, давай будем честными, иначе смысл вообще во всем этом какой? Его странное произношение больше не раздражает, а даже, наоборот, хочется молчать и слушать его голос. — Поль… — Что? — Я не могу больше ждать, мне у тебя кое-что спросить нужно. — Что ты хочешь знать? — Ты просто скажи, как есть. Я не буду тебя доставать больше… — в глазах защипало, голос дрогнул, я палился, унижался, но иначе не получалось. Не было больше сил ждать личной встречи, чтобы узнать правду. Я боялся сдохнуть в неведении. — Я обещаю, что бы ты ни ответил, никто тебя больше не тронет, я обещаю… Только прошу, не ври мне. Ты все еще что-нибудь чувствуешь ко мне? Молчание на том конце, как выстрел в висок, но я хватаюсь за жизнь изо всех сил и жду. — Поль, я люблю тебя… Мне крышу от тебя снесло и уже давно, поэтому я так вел себя, понимаешь? Ты прости меня, ты прав во всем тогда был. Я идиот, Поль… Скажи, что я все еще нужен тебе. — … — Не молчи. Пожалуйста, Поль... — Ты еще помнишь мой адрес? Приезжай. *** Он сам открыл дверь. Хромая, опираясь лишь кончиками пальцев на левую ногу, отошел в сторону. Под фиксирующей повязкой было растяжение связок. — Проходи. Я пошел за ним по коридору, не сводя взгляда со светлых волос, по-девчоночьи затянутых на затылке, но длины для аккуратного пучка все же не хватало, поэтому выбившиеся из-под резинки пряди струились по тонкой, такой мальчишеской шее. Белая футболка с растянутым горлом, обрезанные до колен джинсы и этот пучок — все, что было на нем. — Мам, это Никита. Из гостиной рукой нам помахала женщина с волосами такого же цвета, как у Поля, высокая прическа, черное вечернее платье и украшения. А вот глаза ему достались от отца. Темноволосый, худой мужчина в костюме сидел на кресле и, закинув ногу на ногу, листал журнал. Я поздоровался с его родителями. Отец ответил на французском. Мама, стройная и летящая, подошла к нам. — О, Никит, давно тебя не было видно. Милый, — обратилась она к сыну. — Лекарства у тебя на тумбочке, но не злоупотребляй обезболивающими. Я ничего не готовила, не успела, поэтому, если захочешь есть, закажи еду из ресторана. Мы будем поздно, жаль, ты не можешь пойти с нами, но хорошо, что ты пригласил Никиту, так мне будет спокойнее. Не скучайте. — Жак, нам пора. Жак ответил снова на французском, мне показалось, или он был слишком резок? Уводя меня в комнату, Поль перевел: — Отец недоволен, что мама долго собиралась, обычная история, — махнул он рукой. И этот жест показался мне слишком женственным, наверное, у него это тоже от матери. Я смотрел на него. Смотрел долго. Я скучал, сильно, даже слишком. Протянув руку, стянул резинку с его волос. Расправил их по плечам, он мне позволял себя касаться так интимно после всего, что было, трогать лицо и шею. Приложив палец к губам, он потянул меня за собой и, став коленями на кровать, коснулся шнурка на своих джинсах. Узелок поддался, ослабив пояс, и я увидел гладкую, как фарфор, бледную кожу на животе — плоском, твердом, с едва заметными светлыми волосками чуть ниже маленького, с наперсток, пупка. С опаской я посмотрел на открытую дверь его комнаты, потом перевел взгляд обратно на него. Сердце стучало в горле. Он сел на колени, и уставившись на пряжку моего ремня, медленно провел по ней пальцами. Закусив губу, он расстегивал мои джинсы, и, откинув в сторону ремень, посмотрел на меня снизу вверх. Я провел рукой по светлым волосам, снова и снова. Пряди — мягкие и тонкие - скользили меж пальцев. Всегда любил его волосы. Он шепнул: — Научи меня прощать. Я наклонился, беря в ладони его узкое лицо, и уже коснулся губами его губ, но он вдруг отстранился. — Только не кусайся, как обычно, — он осекся, но тут же исправился: — Как раньше, — имея в виду наш единственный раз. Я улыбнулся. — Не буду. Тонкие руки обвили мою шею. Холодные пальцы остудили кожу, он привлекал меня к себе все ближе. И я больше не смотрел на открытую дверь, только его глаза сейчас имели значение, глаза и прикосновения. Он поцеловал мои пересохшие в мгновение губы, прикасаясь несмело и смело. Сердце замирало, я принимал его, привыкая к собственному новому «я». А потом услышал, как хлопнула входная дверь. До нас донесся щелчок замка. Квартира погрузилась в оглушающую тишину. Она обволокла нас, обезболила, поглотила. Я сжал пальцами его горло и толкнул на кровать. Он лег смирно, покорно разведя подо мной ноги. В первый раз, на той вечеринке, мы были пьяными, но я до сих пор все отчетливо помнил. И сейчас я волновался еще сильнее, ведь никакие отговорки больше не прокатят. Мы оба осознаем, что происходит, и все происходящее — добровольно. «Но с нужным человеком все всегда получается», — успокаивал я себя. А Поль — он был нужен мне, он оказался тем самым. Мои пальцы в его волосах, губы на губы, кожа к коже. Мы не знаем ничего, и одновременно все становится понятно. Тонкие дуги ребер, плоский живот, бедра, голени и стопы, он голый подо мной, и он — совершенство. Теперь я честно могу признать это, ведь от себя не убежишь. Ему уже есть восемнадцать, но на вид все еще пятнадцать, я знаю, он долго будет таким, и это понемногу меня убивает. Слишком больно обладать такой красотой, мне снова нечем дышать. С губ рвется безвольный стон, когда я вижу, как он поворачивается на живот. Уткнувшись лицом в подушку, трогает себя блестящими влажными пальцами. Раздвигает маленькие, круглые ягодицы, и я вижу узкий вход в его тело, он прикасается к нему, постанывая, и это выглядит очень развратно, но мне нравится происходящее все больше и больше. Сначала один, а потом и второй палец исчезают внутри, исчезают и появляются, появляются и исчезают. Убираю его руки, и на смену его пальцам приходят мои. Он лишь громче стонет в подушку, когда я растягиваю его, совершенно точно понимая, что у него я не первый. От этой мысли щемит сердце, а от созерцания его очевидной испорченности лишь крепче стоит. Кто сделал это с тобой? Кто сделал тебя таким? Кто любил тебя? А возможно, любит до сих пор? И любишь ли ты его? Я ревную, это плохо для нас обоих, знаю. Но я понимаю, что, скорее, убью его, чем отдам кому-то, чем позволю кому-то касаться его так же. Вставляю в его узкое тело, туго и тесно, и горячо. И с каждым новым, медленным движением я все дальше проникаю в эту влажную, головокружительную глубину. Поль стонет и скулит, кусая губы, и гладит мои бедра, и трогает свой член. Он уже движется в моем ритме. Почти кричит и открывается сильнее, шире раздвигая худые бедра, ниже и удобнее подстраиваясь под меня. И я отчетливо осознаю, что он соскучился по сексу, что его уже очень давно никто не трахал. Поэтому я вставляю сильнее, удовлетворяя и одновременно наказывая за то, что он такой, какой есть. Грязные слова приходят на ум, едва не рвутся с языка, но что-то заставляет меня молчать. На глаза наворачиваются слезы, я понимаю, что теперь я в пожизненном плену у этой малолетней шлюхи, но мне нравится абсолютно все, что происходит и как происходит, и это злит еще больше. Винить некого, я сам такой же, как оказалось. Пальцы зарываются в светлые волосы, я понимаю, что сжимаю их слишком сильно, что ему, должно быть, больно. Ничего, будет больнее. Наклоняясь, кусаю плечо, принуждая полностью лечь, и он ложится, лишь сильнее приподнимая бедра, плотнее охватывая своим телом мой член, упираясь коленками в постель. Я не могу больше так, ищу губами его губы, понимаю, что уже душу его, но не могу перестать целовать. Все слишком неправдоподобно и одновременно слишком реально: звуки, вкус, текстура его кожи под руками, запах тела, запах нашего секса, заполняющий комнату. На последнем вздохе упираюсь руками в его ягодицы, и мои ладони полностью закрывают его прозрачно-белую плоть. Пальцы мнут кожу, усиливая натяжение, он сжимается внутри и начинает кончать, и я понимаю, что за все время нашего траха, так ни разу и не притронулся к его члену, просто забыл о нем. Пара рваных толчков, несколько сдавленных криков. Мир гаснет неравномерными вспышками, я падаю сверху, шепча глупую несуразицу ему в затылок, целуя ямку за ухом и обхватывая руками дрожащее, голое тело. — Поль… — и вырубаюсь.