Научи меня прощать

Контрастный душ, чашка кофе и постель. Сон не шел. Я ворочался, размышляя над его словами. Но говорить с ним еще и об этом не хотелось. Хватит с меня и парня-наркома, парня-суицидника я просто не вынесу. Дверь приоткрылась. За спиной послышалась поступь босых ног. Затем кровать просела под тяжестью еще одного тела, которое забралось ко мне под одеяло и, обхватив сзади, прижалось. — Я выпил таблетки. Сказать что-то стало невозможно: от такой его непривычной нежности ком подкатил к горлу, нервы сдавали не по-детски. Все же я очень устал. — По поводу окна я не серьезно. В ответ я только и мог, что накрыть его руку своей под одеялом. Горло сдавил спазм, я понимал, что не выдерживаю жизни в таком напряжении, я боялся не оправдать его ожиданий, не сдержать своих слов - снова. — Я знаю, ты теперь будешь думать об этом, но это, правда, только слова. Я не настолько ебанутый. Я все еще продолжал молчать. Слушал его ровный тон, спокойный, даже нежный голос без истеричных ноток — я понимал, как давно мы уже нормально не разговаривали. Он спрятал ради меня свои колючки, а может, и правда, просто соскучился. Было бы приятно знать, что его тяга ко мне все-таки сильнее, чем к наркоте. — Я люблю тебя, Никит, — вот оно — то, что сейчас действительно спасет — щепотка его ласки и раскаяния отогревали моё заледеневшее от обид и упреков сердце. — Прости меня: за вчерашнее, за «сдохни», в особенности, и за истерики мои тоже прости. Только не бросай меня. Прошу. Без тебя я не смогу. Я люблю тебя, очень, правда. Я бороться ради нас буду, только не оставляй меня снова, слышишь? Видимо, пришла моя очередь давиться слезами. Только он мог так меня пронять. Я лег на спину, разрешая себе на него посмотреть. — Не брошу, не бойся. Лицо серьезное, как никогда, смотрит на меня, в глазах плещется боль. — И когда только ты снова мне улыбнешься, а? — я провел пальцами по острому подбородку. — Скучаю по тебе, малыш, очень сильно скучаю. Хватит грустить, все хорошо будет, вот увидишь. Хватит… Лучше иди ко мне. — Как же я тебя люблю, — горячо зашептал он, забираясь на меня, стягивая с себя штаны и устраиваясь сверху. Зашептал нежно на французском, как раньше, когда не хватало слов выразить чувства на чужом ему языке, он всегда переходил на французский. И его признания проворачивали стрелу в моем сердце, которую он вонзил еще в школе, когда я совсем ничего не понимал и не мог разобраться в этих диких чувствах. Как же я любил его, всегда, с самого начала, все эти годы, большую часть моей осознанной жизни. Да я и сейчас понимаю, что себя до него уже не помню. — Mon amour, mon cher, mon bon*, мне очень жаль… Je suis tellement désolé, прости**… — зацеловывая мое лицо, шептал он на границе слышимости, перемежая слова хриплыми стонами. Я притянул его к себе ближе и, обнимая из последних душевных сил, позволял себя целовать. Говорить я просто не мог, но он знал, что мне херово, не мог не знать. — Не плачь, я стану лучше, я для тебя исправлюсь, — он целовал и целовал моё лицо и оторвался лишь для того, чтобы привыкнуть к члену внутри себя. Насаживался долго, старательно, замирая и приноравливаясь. А я не мог насмотреться на его голые, худые бедра на острые коленки, упирающиеся в кровать по обе стороны от меня, на его приоткрытые губы и опущенные ресницы. — Нежный мой мальчик, хороший мой, — шептал, ловя его дыхание, целуя его ладони, а потом и щеки, и лоб, и нос. Такие нежные губы, только у него такие, его поцелуи ни с чьими не спутать, я узнаю своего Поля из миллиона — по запаху, по контуру одних лишь пальцев, по рисунку вен на запястьях. Я пропал снова и уже безвозвратно, я тону и, кажется, действительно вижу, как последний сгусток воздуха несется на поверхность, оторвавшись от моих губ. Прощай, спасение, прощай, свобода. Здравствуй, моя изящная погибель. Он медленно пускает меня глубже, а я все вожу руками по этим гладким бледным в свете ночного фонаря бедрам, стараясь не вогнать в него сразу на всю длину. Запустил руку под край футболки, сквозь который проступали контуры его члена, и сжал каменный ствол. Он охнул болезненно и, наконец, принял меня полностью. Это был наш второй секс с момента выписки из больницы и первый с того же времени по его инициативе. Мысль о том, что он может думать о чем-то кроме наркоты, а именно обо мне, немного успокаивала моё горящее огнем сознание. Я сжал его голые ягодицы и, немного приподнимая, начал трахать уже сам, вгоняя по основание. Поль стонал, запрокидывая голову, закрывая глаза, и просил не спешить. Но я не мог исполнить его просьбу, нужен был выход напряжению, и его тело прекрасно для этого подошло. Кончил он быстро, почти без чувств заваливаясь на меня, и что-то шепча, будто в трансе. Я перевернул его на спину, закинул ноги на плечи и имел его уже без слов и угрызений, бесхитростно стремясь в него кончить, выплеснув вместе с разрядкой своё негодование, обиду и, конечно же, свою уродскую любовь. — Не закрывай глаза. Но он не реагировал на слова, отвернулся в сторону, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Я взял его за подбородок и осторожно повернул к себе его лицо. — Посмотри на меня, Поль, — убрал рвано остриженную челку с его лба, прикосновениями возвращая его обратно. — Иди на мой голос. Открой глаза. Он услышал, наконец. Распахнул ресницы. — Хочу, чтобы ты был здесь, — накрыл ладонью его коленку на своем плече и, входя уже медленнее, раскрыл пальцами его красные сухие губы. — Хочу заглянуть в твои глаза. Не закрывай их, смотри на меня, — палец проник в рот, а он лишь втянул его глубже, лаская языком. Ведь не хотел его любить, никогда не хотел, с самого начала бежал от него, как от чумы. Будто предчувствовал, что в нем моя погибель. А теперь себя без него не представляю, да и рядом с ним никогда не будет спокойно. Вся жизнь на пороховой бочке — напряжение, разочарование, периоды жесточайшего похуизма, сменяющиеся такими же жесткими приступами недоверия, ревности, психологического, да чего уж греха таить, физического насилия. — Научи меня прощать, — шепчу как в бреду. — Научи, Поль, ты сам просил когда-то. Он всхлипывает, обхватывая руками мою шею, кончает второй раз, кусает до боли, до кровавого следа мое плечо, тут же зализывая отпечаток. Яркий оргазм наступает в момент, когда его зубы пронзают кожу, я спускаю глубоко в его тело, самому начинает казаться, что вот-вот, еще одно резкое движение, один толчок - и порву его. Но обошлось. Он сладко и хрипло дышит мне в шею, попутно оставляя засосы. И так непривычно видеть улыбку на его лице, я и забыл, как она ему идет. Снова убираю с его глаз криво отстриженные пряди: — Жаль твои волосы. — Отвези меня завтра в салон. Пусть подстригут по-человечески. — Отвезу, только на такси. Я продал машину, солнце, чтобы ты светил ярче и только для меня. _________________________________________________ * Мой любимый, мой дорогой, мой хороший. ** Я так виноват.