Научи меня прощать

— Ты что сделал? — спросил Поль, усаживаясь на кровати и притягивая к груди голые коленки. Выпуская сигаретный дым в открытое окно, я отвечаю: — Машину продал, чтобы тебя выкупить. — Не стоило этого делать. Все-таки беха, единичка, и к тому же подарок твоего отца на день рождения, — как-то совсем безрадостно сказал он. — А что стоило? Вернуть тебя в рабство? — Я не об этом. Просто не факт, что, получив деньги, он отстанет. — Хочешь сказать, у него личная заинтересованность именно в тебе? — Не знаю… — как-то психованно, срываясь. — Он странно ко мне относится — это факт. Как бы не удвоил, а то и не утроил сумму выкупа. — С чего бы это? — Не знаю, как сказать. — Говори, как есть. — Короче, он на мне двинулся. Я не с ним, согласия никогда не давал и не собирался быть его… парнем и что-то типа этого. Сказал сразу, как только услышал первое предложение, что не ищу отношений, и с ним нас будет связывать только работа или максимум… — Ни к чему не обязывающий секс, я понял, — кулаки снова зачесались, но я сдержался. — Продолжай. Поль с опаской заглянул мне в глаза, понятно было, что разговаривать на подобные темы нам обоим тяжело, но все-таки было что-то, что я обязательно должен был узнать, раз уж ввязался в это, и Поль прекрасно понимал, что информацию утаивать теперь бессмысленно и даже опасно. Тяжелый выдох: — Он предложил спонсорство после нашего третьего раза. Сказал, что у меня будет все: карьера, деньги, тачки, курорты, но взамен я должен принадлежать только ему и быть только с ним во всех смыслах. Совсем охренел. Я, разумеется, отказался — ничьим козликом никогда не был и становиться не собирался. Еще раз настоял на контрактных отношениях, и он вроде отстал. Но когда я решил уйти из группы, здесь-то он меня и поймал. Остальное ты знаешь. Не смотри так — да, я сам виноват, доигрался, это и так ясно. Я знаю, Никит… — он напрягся не на шутку, я видел, как выпрямились плечи, и даже, когда я сел рядом, он нервно дернулся, отодвигаясь в сторону. Я не стал акцентировать внимание на его страхе передо мной, достаточно было просто ощущать его трепет, отчего, признаться, я получал садистское наслаждение. — Ты мне вообще собираешься объяснить, почему тебя так понесло? — пришло время задать свой главный вопрос. Прожигая взглядом подушку за его плечом, я ждал ответа. Но Поль молчал. — Ну же? Расскажи мне, что с тобой не так. Почему тебе нравится ложиться под каждого встречного? Есть ли тому объективная причина или… Просто блядство у тебя в крови? — с трудом сформулировал я. Его страх от каждого моего слова, как же он питал меня. Это энергетический вампиризм, я знаю, но лучше так удовлетворить свой гнев, чем сбить костяшки о стену. — Тебе подумать надо? Ладно, у меня времени полно. Только ответить тебе все равно придется. Вопрос я не снимаю, — я смотрел себе под ноги и ждал, пока он соберется с мыслями и духом. Ему точно было, что сказать, я это чувствовал. — Я искал замену… Тебе… И ни в ком не находил. Наркота не исключение. Теперь понимаешь? Не знаю, что со мной было бы сейчас, если бы не ты приехал за мной на той скорой. В глаза защипало — меня снова захлестывало это мерзкое и липкое чувство вины перед всем миром за его бесконечные траблы, за наши изуродованные жизни, а ведь счастье было так близко, стоило тогда просто простить измену. Смешно сказать «просто простить измену», но легкость произношения и суть самого действия априори не сопоставимы. Я не хотел этой вины, она душила меня, раздавливала, но все-таки, зная, когда он врет, я понимал, что сейчас Поль абсолютно честен: он искал мне замену, и чем больше вариантов отсеивалось, чем дальше он углублялся в поиски, тем более глубоким становилось болото, в котором он увязал. — Допустим, — произнес осторожно, чтобы не выдать дрожь в голосе. — Но в самый первый раз? Тот, после которого все пошло к чертям. После которого ты загремел в больницу, а я впервые на самом деле ощутил себя ублюдком. — У меня была депрессия. Твои родители… Они узнали про нас… Я понимал, что меня никогда не примут, что в твоей семье я всегда буду под запретом, чем-то грязным и постыдным, о чем не принято говорить за столом. Ты тогда еще рассказывал в прикол, что они как одержимые решили тебя женить, что мать сватает дочерей своих подруг. Ты смеялся над этим, а я понимал, что если мы отдалимся друг от друга, то именно так все и произойдет. Я тебя потеряю…. И мы отдалились: ты решал проблемы, искал квартиру, учился… А потом начала звонить эта Катя. Постоянно, почти каждый день у тебя на трубке бывало по восемь пропущенных от нее. И ты ничего не объяснял, отделывался от меня лживым: мы вместе делаем проект. И всё. Я запаниковал. Я же слабак, кто, как не ты, должен был это понимать? Я был, черт возьми, сам не свой ото всей этой недосказанности. И был еще этот Паша, твой одногруппник, который проходу мне не давал. И я… Ну, прости меня, Никит. Я миллион раз за это извинялся… — он вытер слезы ладошками и, крепко обхватив свои коленки, уперся в них подбородком. Я почувствовал, как на моём лице проступило нечто наподобие улыбки. — Но она, правда, была только напарником по лабораторным… На анатомии. Мы тогда к экзаменам готовились и вели наблюдения. Внутри как-то все опустошилось. Мы никогда не говорили о первопричинах, точнее, я не давал ему объясниться. Не верил, что он скажет правду или, что действительно могут существовать иные обстоятельства, помимо его блядской натуры, объясняющие весь этот ужас. — Я отпиздил тебя. Ты в больницу попал, — проскочило сквозь зубы. — Это не важно. Злая усмешка искривила губы. Всегда бесило его пренебрежение собой, его одержимое желание во всем меня оправдывать и все прощать, даже самые ужасные поступки. Наверное, это повелось еще со школы. Он всегда был таким… отходчивым, что ли? Или просто по уши влюбленным, слепым дурачком. Да он до сих пор таким и остался. — Что же тогда для тебя вообще важно? — Чтобы ты простил меня, по-настоящему, не из жалости или чувства вины. Чтобы простил и поверил — мне никто не нужен, и не был никогда нужен, кроме тебя. Никит, я люблю тебя, это единственная вещь во всей моей жизни, которую я знаю наверняка. Три года прошло, а я до сих пор наизусть помню твой номер… Ты мне до сих пор снишься каждую ночь, я не могу тебя забыть, а я старался… Очень старался, — он горько усмехнулся. — Да ты и сам знаешь. Затушив сигарету в пепельнице, что стояла на полу, я расправил плечи, смотреть на него не хотелось, точнее хотелось, но я знал, что мне снова будет больно. Видеть его раздавленным и сломленным я никогда не мог, тем более, если виной этому я. — Видишь, ты ошибся. Я все еще холостяк, — произнес, все так же глядя под ноги. — В смысле? — Ты сказал, что думал, если мы отдалимся друг от друга, я женюсь. Мы отдалились, а я не женился, — наконец, посмотрел на него. Его ступни упирались в постель, а пальцы ног едва не касались моего бедра. Я сжал его щиколотку. — Только ты… Подкатив глаза, Поль раздраженно выдохнул, прерывая меня: — «Только ты пошел по рукам», не продолжай, я знаю, что ты скажешь, я всегда и во всем виноват… — огрызнулся, как щенок. — Нет. Не угадал. Просто: только ты, — разжав пальцы, я заскользил рукой от его щиколотки вверх до колена, чувствуя под ладонью жестковатые волоски. — У меня по-настоящему есть только ты… — от колена рука прошлась по внутренней поверхности его бедра, и, цепляясь взглядом за его уже подернутый дымкой взгляд, я закончил мысль: — И если бы я решил жениться, то только на тебе, потому что никогда и ни к кому даже близко не чувствовал того же, что испытываю к тебе, — я поцеловал его в шею, потом было место под ухом, а потом и губы. Потянув меня на себя, Поль лег на спину. — Значит, ты больше не будешь называть меня шлюхой? Разведя его ноги, я уже смутно соображал, что он там шепчет, потому что возбуждение успело вышибить мозги, слух и зрение. — Да… Значит… — ответил я, заводя его ноги себе за спину. Его тело приняло меня без растяжки, и комната поплыла перед глазами. — Тогда я согласен, — его голос в моей голове. — Не совсем понимаю... — сжав тоненькие запястья, я пригвоздил их к подушке, почти полностью выйдя, оставляя лишь головку в его теле и тут же толкаясь обратно, чтобы войти еще глубже, чтобы стать еще ближе… Срывая немой стон с его губ, будто сквозь толщу воды, я слышу его хриплый голос. — Выйти за тебя, ты же сам предложил… только что, — и как только у него получается формулировать мысли в такой момент? Потому что сам я сейчас думаю только о его члене, трущемся о мой живот, и о том, что ни разу еще с момента «воссоединения» так ему и не отсосал, а хочется до безумия увидеть, как мой жадный до ласк мальчик горит и млеет под моими губами. Он любит минет слишком сильно, я помню это еще с выпускного класса. — Ты об этом? — Ты уже передумал? — Нет. Как можно? Я только за… — укладывая его на бок, сам ложусь сзади, когда так — можно еще глубже, и он совсем близко, встроился пазлом в моё тело. Под рукой круглые ягодицы, и кажется, нет ничего эротичнее его бледной, маленькой задницы, вжимающейся в самый низ моего смуглого живота с линией темных волос. Двигается сам, насаживаясь и соскальзывая, сам трахает себя моим членом, я лишь слегка придерживаю его рукой за живот, он же цепляется побелевшими пальцами в мое бедро и продолжает двигаться, упираясь затылком мне в плечо. Запах его волос разливается под кожей: запах шампуня, дождевой воды и акварели. — Скажи, что простил, — шепчет, кусая губы. — Пообещай, что больше не прогонишь, — и в голосе сомнения и неуверенность, от этого щемит в груди. Обычно после секса я просил его уйти, я и сам с трудом его отпускал, ломая себя, потом орал в подушку от безысходности и жалости к себе, а он… Он безусловно страдал, я знал это. Сколько раз он молил не прогонять его, сколько раз устраивал скандал, не желая смиряться с моими решениями? Он и сейчас боится, что я передумаю, прогоню, все это уже на подкорке, записано в реестре поведенческих привычек. Страх быть отвергнутым уже на уровне условного рефлекса, именно поэтому он лишь сильнее врезается ногтями в мою кожу и трахается неистовее. Обхватив его сильнее, чтобы без слов все почувствовал, я все же понимаю: ему нужны гарантии, хотя бы моё слово, чтобы наконец ощутить землю под ногами, чтобы успокоиться. — Я простил тебя, милый. Ты со мной теперь. Верь мне, — а самому хочется кричать о том, как сильно люблю его, и что меня самого не станет, если предаст, если обманет, если исчезнет вновь без следа. Хочется кричать, но я давлюсь стонами. Поль кончает без стимуляции от одних моих обещаний, и от его внезапно накатившего оргазма волной сносит и меня.