Научи меня прощать

Каникулы шли своим чередом, и за долгое время я мог сказать, что действительно испытываю чувство покоя — настоящего, безмятежного и расслабляющего. Мы провели тот новый год в Париже с его семьей. Его родители встретили нас в своем доме, в котором мы и остались, съехав из гостиницы. Они давно вернулись во Францию, и Поль не видел их более шести лет. Здесь все было иначе. Поль преображался день ото дня: светился, как елочная игрушка, даже кожа, и цвет глаз стал насыщеннее. Куда-то делись его болезненная бледность, тревожность и потерянный взгляд. Родные стены, родной воздух явно сказывались на нем благотворно, и таким нормальным, даже одухотворенным я не видел его никогда за все время жизни в Москве. Но в итоге его возвращение на родину предков стало для меня приговором. Отец информировал через день, держа в курсе расследования смерти Глеба. Каникулы в универе заканчивались, и нужно было возвращаться на сессию. Четвертый год обучения на лечфаке подразумевал много головной боли в плане обучения, но настоящие мои проблемы были далеки от студенческих будней. Честно сказать, происходящее было для меня вообще за гранью понимания. Обеспокоенность отца событиями в Москве не давала расслабиться и погрузиться в Новогоднюю атмосферу приютившего нас дома, да и города в целом. День проходил за ненужной мне суетой, и только радость на его лице заставляла душу понемногу оттаивать. Ночи приносили долгожданный покой и расслабление, и забвение от нашего «счастья» длилось ровно до очередного звонка из Москвы. Голос отца возвращал с небес на землю, заставляя снова вспомнить, что по моей вине погиб человек, и в какие проблемы я оказался втянут по вине Поля. Отец ненавидел его всем сердцем, считал едва ли ни монстром, а наши отношения — блажью. Изменилось лишь то, что он перестал пытаться «вправить мне мозги», нелицеприятно обличая поведение моего парня, которое привело ко всему этому. Но его улыбка, влюбленный взгляд, счастливый голос были живым доказательством правильности каждого принятого мною решения. Я всегда мечтал видеть его таким обычным, нормальным, счастливым, без этой вечной вины и боли в глазах. И здесь я видел то, что хотел — Поль обрел счастье, долгожданная гармония поселились в его душе. В последний разговор отец сказал, что все улеглось: личность последнего человека, видевшего Глеба живым, так и не установили, как не вышли на автомобиль и тем более ствол. Отец сказал, что фоторобот, сделанный очевидцами конфликта, далёк от моего портрета, так что можно благополучно забыть о случившемся и возвращаться, без подозрений приступив к учебе. Было решено мне лететь одному. Мы пришли к выводу, что Полю в Москве пока появляться не безопасно из-за круга лиц, ведающих об истинных отношениях Поля с его бывшим, ныне погибшим продюсером, и чтобы не быть втянутым в эту историю, лучше еще немного выждать, пока шумиха вокруг дела не уляжется полностью. Я видел, как Полю тяжело меня отпускать, хотя и из Парижа ему улетать не особо хотелось. Мы решили, что он вернется к окончанию моих экзаменов: я подготовлюсь в спокойной обстановке, ни на что не отвлекаясь, а Поль больше времени проведет с родными. Идея отличная только на первый взгляд. Спустя две недели после успешно сданной сессии, он, наконец, признался, почему именно тянет с возвращением. — Отец предложил мне поступить в «Парижскую консерваторию музыки»… — стало ответом на мой вопрос: «Что, твою мать, происходит?». Я извелся, не видел его больше трех недель, только в «скайпе», и считал дни до возвращения домой. — И что ты ответил? — Пока ничего. Но я хочу чем-то заниматься, понимаешь? Ты — будущий врач, а кто я? Несостоявшийся солист какой-то группы. Я даже музыкалку не закончил, и журфак бросил. — Почему тогда думаешь, что осилишь консерваторию? — я был зол, очень зол. Слышать все это было невыносимо. Он не ответил. — Прости. — Ничего, я понимаю. — В Москве тоже есть консерватории, да и в Питере, кажется… — В Питере? — Все же ближе Франции. — У отца хорошие связи в Париже, меня могут взять в середине года на второй курс. — Это очень… хорошо для тебя. Что я должен сказать? Я не люблю лицемерить, ты знаешь. — Я смогу приезжать на каникулы и праздники, или ты сможешь. Я люблю тебя, и между нами ничего не изменится. — Изменится. — Ты не доверяешь мне. — Не в этом дело, точнее, не только в этом. Я не верю в отношения на расстоянии. — Мы жили на расстоянии три года, но любить друг друга не перестали, и мы снова вместе, мне никто не нужен кроме тебя, и никогда не был нужен. Я просто… Я хочу что-то делать, заниматься чем-то важным. А музыка — единственное, чем я действительно хочу заниматься, такое образование на дороге не валяется. Это шанс для меня. — Да… Но… Это неожиданно… — Я сделаю так, как ты скажешь. Просто озвучь решение. Я завтра же прилечу в Москву, если ты захочешь. — Мне трудно сейчас что-либо решить, нужно подумать. Я позвоню сам на неделе. Не нужно… Пока не нужно тебе прилетать. Я позвоню. — Я люблю тебя и скучаю. — Я тоже, — я не верил его словам, ни единому из всех признаний. Все снова рушилось, не успев выстроиться во что-то конкретное. Похоже, так с нами будет всегда. Сколько еще я должен пройти, чтобы иметь право назвать его «своим»? *** Я отпустил его. Ломая себя, но отпустил. Он хотел этого, решил учиться, ну, я и поддержал его стремление стать лучше, совершенно точно понимая, что для нас это будет самым настоящим концом. Сколько еще любовников заведет он себе там, между нашим короткими, урывистыми встречами по праздникам? Сколько будет у него постоянных и не очень партнеров? Смешно. Я сам всегда говорил, что он должен вернуться в Париж, что там его место, и только там он будет по-настоящему счастлив. Вот и договорился, идиот, на свою голову. Сам отвез, сам оставил, сам отпустил… «А я хочу себе простого…»