"Ткань жизни" (The Fabric of Life)

Шерлок? Он десятки раз изо всех сил старался забыть, как впервые послал точно такую же смс: в те дни сразу после прыжка Шерлока, когда все было кувырком, потом набрал его номер, и на том конце провода бодрый и до крайности чужой голос отрапортовал: «Абонент больше не обслуживается». «Пожалуйста, перезвоните», - вещал все тот же голос каждый раз, когда Джон пытался набрать знакомый номер, идя на поводу у снов, в которых Шерлок просил его связаться с ним, потому что – «все это просто фокус, Джон». Он изо всех старался забыть, как почти невыносимо было видеть это имя в смс-ке, впиваться в него тяжелым взглядом сухих глаз, и этот вопросительный знак, швыряющий тебя в бездну Ничто, из которой не доносится даже эха, где один лишь неподвижный, вечный, мрачный сон смерти. Но теперь ведь все изменилось. Все нормально. ШХ И затем немного посущественней: Одно дурацкое дело. ШХ Только выдохнув с облегчением, Джон понял, насколько был взвинчен. Прости за то, что я наговорил. Вот-вот буду дома. Шерлок не ответил, но узел вины внутри Джона (в нем переплелось их несколько – за Шерлока, за Мэри, за себя самого) всё равно немного ослаб. А потом он разозлился на Шерлока, на Мэри и себя самого. Хотя главным образом на Шерлока. Боже, почему он просто не может наорать на него, как раньше? Откуда между ними взялась эта непреодолимая пропасть? * Прежде чем вставить ключ в замочную скважину 221В, Джон помедлил и мысленно окинул себя взглядом: череп, ребра, руки, бедра, колени, пальцы ног, мозг, сердце, печень, кровь, кожа, шрам, хромая нога. Как странно, после всего он все еще представляет собой единое целое и все еще жив. Ему хотелось плакать. Он быстро повернул ключ в замке и скользнул внутрь – ему остро хотелось скрыться с поля битвы под названием "улица" в убежище дома, даже если здесь тоже была своеобразная зона военных действий; против опасностей, подкарауливающих тут, он не имел ничего против. Шерлок сочинял – звуки плыли по коридору навстречу Джону. Одна и та же трель из трех нот – раз, два, три, потом повторение, пауза и снова – раз, два, три - глиссандо*, новая нота и снова пауза. Потом шел более законченный отрывок; какая-то смутная грусть, последняя нота чуть фальшивила – прекрасно, с легким надрывом. Джон нахмурился. Если Шерлок сочинял, то чаще всего это означало – у него неустойчивое и почти непробиваемое эмоциональное состояние. Джон поднялся по лестнице, стараясь урезонить дурное предчувствие. Шерлок в халате и пижамных брюках стоял с ногами на диване. Распахнутый халат обнажал грудь с длинными полосками шрамов. Закрыв глаза, Шерлок водил смычком по струнам; он мычал про себя в такт нотам, подбирая мелодию на слух. Наполовину исписанный нотный лист валялся на полу. Он не очень-то отреагировал на появление Джона и начал снова – ноты, раз, два, три, четыре, потом снова пауза, импровизация и обрывки в такт его голосу – сегодня удивительно чистого, глубокого, приятного тембра. Шерлок пел. Можно добавить еще один факт в список событий, невиданных прежде, а теперь творящихся прямо на глазах. Однако Шерлок не казался несчастным, и Джон выдохнул с облегчением, зная, насколько при соответствующих обстоятельствах он может уйти в свою музыку. У него даже в лучшие времена были непредсказуемые отношения с эмоциями, а в музыке он прятал острую потребность в утешении. И потому Джон не сказал ни слова, чтобы вырвать друга из задумчивости, а просто повесил на вешалку куртку. Он немного постоял, пытаясь придумать себе какие-нибудь будничные дела, которые позволят выиграть время и привести в порядок все те чувства и мысли, что обуревали его последние несколько часов. Мытье посуды – вот что могло таить в себе поистине неисчерпаемый потенциал. Он пошел в кухню, открыл кран с горячей водой, мысленно укоряя себя за то, что тарелкам и чашкам впору бы уже зацвести. Все более и более очарованный странной, неземной красотой мелодии, сочиненной Шерлоком, Джон героически сражался с остатками грибка, который Холмс выращивал в чашках Петри, а потом, когда все стало развиваться по совершенно обычному, а значит, скучному сценарию, он, не церемонясь, вылил в раковину. Джону стало смешно – как будто от того, что он ототрет эти чашки, зависит что-то важное в его жизни, и тут по наличнику дверного проема (дверь была открыта) постучала миссис Хадсон. - Ку-ку! – весело воскликнула она. Шерлок сразу перестал играть – видимо, сегодня он все же не настолько глубоко ушел в музыку, по крайней мере, не как в тот раз, когда Джон по непонятным причинам обнаружил его со скрипкой в душе посреди ночи. Это было так давно, целую жизнь назад (в буквальном смысле: жизнь Шерлока), и Джон тогда на секунду испугался, что у друга передозировка или еще что-то непонятное, потому что тот дрожал в каком-то помрачении, толком ничего не отвечал и только играл, пылая каким-то потусторонним огнем. Никаких наркотиков, была просто музыка, одна только музыка, пытался объяснить ему на следующий день Шерлок с необычной для себя неловкостью. Музыка отвлекает забитый до отказа верхний слой его мозга и заполняет его так сильно, что на какие-то редкие, мимолетные, волшебные мгновения действительно заслоняет весь остальной мир. Такую необыкновенно и пугающе красивую вещь стоило узреть, но Джону удалось это только однажды. - Здравствуйте! – крикнул Джон в ответ, радуясь возможности хоть с кем-то немного поговорить нормально, не то, что с Шерлоком, ублюдком. Он давно уже не болтал с миссис Хадсон, и она теперь видела их не так часто, как раньше; может, ей тоже еще не до конца верилось в то, что происходит в 221В. Может, ей тоже было трудно вот так нос к носу сталкиваться с призраками давно минувших дней. Она заглянула в кухню и вместо приветствия широко улыбнулась. - Для тебя посылка, Шерлок, дорогой, - сказала она, поворачиваясь к Шерлоку, размахивая небрежно завернутым в потрепанную бумагу пакетом, перевязанным обрывком разлохмаченной бечевки. На кругом заштампованном пакете были наклеены несколько марок, будто он прошел через множество рук и миновал не один десяток границ. Шерлок легко соскочил с дивана, с глупым предовольнейшим видом взял посылку и склонился над рукой миссис Хадсон, чтобы насладиться ее смущенным хихиканьем. Джон, несмотря на свое настроение, улыбнулся - он рад был лишний раз увидеть дурашливость Шерлока, которая всегда имелась у него в запасе для миссис Хадсон; но потом Шерлок с вытянувшимся лицом посмотрел на пакет и, не говоря не слова, скрылся в спальне. Джон, посмотрев ему вслед, покачал головой. - Хотите чаю, миссис Хадсон? – спросил Джон из кухни, продолжая отскребать особенно упрямые пятна грибка. - Спасибо, дорогой, - откликнулась она и потом так же обыденно, как и всегда, принялась делать себе чай, вызвав у Джона улыбку. - Я и сам мог бы вам налить, - сказал он, но она быстро и укоризненно отмахнулась, будто он сказал нечто неприличное. На долю секунды в порыве какой-то немного истерической иронии ему представилось, что она отреагировала бы точно также, скажи он ей: «Мы с Шерлоком, наконец, оправдали все сплетни - открыли радости секса друг с другом». Боже, ему надо было как можно скорее поговорить с кем-нибудь, чтобы все случившееся обрело реальность, перестало быть странной причудой буйной фантазии, в любую минуту способной рассыпаться в прах. - Глупости, дорогой, - сказала она, - ты занят, а я сама прекрасно могу налить себе чаю. Джон посмотрел на нее, растаяв от благодарности – она единственная, кто хотя бы оценил его труды; она ответила ему добрым взглядом. Он сдался на милость беспощадным грибкам, избегая мысли, что это еще одна подходящая метафора его существованию, сел за стол и убрал с него химические приборы Шерлока. - Как поживаете? – спросил Джон миссис Хадсон. - О, как обычно, - бодро подхватила она, - вам совершенно не о чем беспокоиться. - Не знаю, иногда «совершенно не о чем» значит, что нам лучше быть начеку. Миссис Хадсон передала ему чашку чаю, приподняв брови с таким видом, который ясно говорил: «Для тебя, может, так оно и есть, но не для второго обитателя этой квартиры». Улыбнувшись, Джон молча согласился с ней. - Хотя последние недели у нас было как-то потише, правда? – спросила она, размешивая чай. - Да… наверное, - сказал он, сдаваясь и впиваясь взглядом в затворенную на сто замков границу – закрытую дверь спальни Шерлока. Там было тихо, почти устрашающе тихо – такой контраст по сравнению с тем, когда я орал на Шерлока или мы занимались сексом на диване, невесело подумал Джон. - Я так рада, что он уговорил тебя вернуться сюда, дорогой, - более серьезным тоном сказала миссис Хадсон, когда он очнулся от своих мыслей. – Первые пару дней без тебя здесь было так плохо – такого я еще не видела. - Да? - О да, - сказал она, и ее будто передернуло. – Он кричал всю ночь. Колотил по стенам часами напролет. Я не знала, что у него на уме и в первое утро даже немного боялась попадаться ему на глаза. Он уставился на нее. - Хотя он извинился, - сказала она, но на лице ее было ясно написано «и от этого стало только хуже». – Оправдывался какими-то ночными кошмарами, – она печально покачала головой. – Кто знает, что с ним на самом деле случилось. Джон посмотрел на нее. Они мало виделись в годы отсутствия Шерлока; она звонила ему время от времени и пару раз приходила его навестить (а он чувствовал тогда, что совершенно не готов прийти к ней, отвергая Бейкер-стрит без Шерлока), всегда с утешительным гостинцем в виде печенья. Он робко делился с ней толикой своего горя, она интуитивно понимала, что здесь скрыто что-то большее, но ни о чем никогда не расспрашивала. А теперь он вдруг вспомнил, что она тоже потеряла Шерлока и тоже вновь его обрела – и сейчас, наверное, как и Джон, пыталась как-то свыкнуться с этим и заново встроить его в свою жизнь. Миссис Хадсон отпила чай и сказала, как ему показалось, в ответ на его встревоженный взгляд: - Больше этого не повторялось, не волнуйся, дорогой. Ты всегда действовал на него успокаивающе. Он повертел в руках кружку. Так ли это? Последние недели Шерлок вел себя очень тихо – раньше он его таким еще не видел. И спал Холмс с того самого первого утра, когда Джон обнаружил его сидящим рядом с дверью своей спальни, почти столько, сколько положено всем нормальным людям. Ничего похожего на то, что описала миссис Хадсон, не случалось. Шерлок даже больше не спорил, когда Джон пичкал его едой. Так что, может, это и правда. Но он не мог отделаться от ощущения, что Шерлок прятался за маской обманчивого спокойствия, защищаясь от сил, с которыми не мог справиться, - ведь где тонко, там и рвется. Джон не знал, что ему делать с тем, что рассказала ему миссис Хадсон: неужели кошмары были такими страшными, что Шерлок даже не кричал, а буквально вопил и колотил по стенам, и не раз? Он часто так делал, когда ему было скучно, но чтобы часами… Чем он может ему помочь, если не знает, что творится в гениальной, несравненной, так неумолимо наглухо закрытой голове Шерлока? Господи, да что с ним случилось? Она заметила, как он задумался, и слегка похлопала его по руке. – Ты молодчина, - сказала она, и на него накатил такой мощный прилив любви к ней, что пришлось на секунду закрыть глаза. - Спасибо, - наконец сумел он выдавить из себя. - Не стоит благодарности, дорогой, - так искренне отозвалась она, что он крепко схватил ее за хрупкое старческое запястье – наверное, ей стало даже немного больно. Чай они допивали в необременительном молчании. Когда миссис Хадсон, наконец, встала и хотела уже спускаться к себе, Джон сказал: «Заходите в любое время». Она кивнула, и он увидел в ее глазах что-то вроде облегчения. * Вскоре после ухода миссис Хадсон в гостиной появился Шерлок, улыбнулся Джону слабым подобием ничего не выражающей улыбки, прихватил с собой скрипку и ноутбук и опять скрылся в спальне, словно бы подчеркнуто аккуратно закрыв за собой дверь. Джон осознал, что с тех пор, как он переступил порог дома, они не обмолвились ни словом. * Шерлок не выходил весь вечер – на памяти Джона такое случалось первый раз. Непривычную тишину в его спальне изредка прерывали всплески музыки, которые Джон тоже слышал впервые, незаконченные обрывки мелодий – Шерлок до сих пор сочинял. Наконец, Джон не выдержал, подошел к двери и постучал. Спокойный голос ответил: - Я занят, Джон. И больше ничего. Джон страшно разозлился, но только лишь швырнул свой телефон в запертую дверь – от этого легче ему не стало, и никакой реакции на его выходку не последовало. Он проклинал себя за то, что не решился быть более настойчивым, не сказал: «Эй, скотина, я твой друг, и в данный момент ты мне очень нужен» или: «Мать твою, выйди и поговори со мной, я только что ради тебя порвал со своей девушкой». Взять себя в руки надо было раньше – раньше, еще до всего этого: до того, как Шерлок спрыгнул с крыши; до того, как его самого два года засасывало в омут на самое дно жизни; до того, как он старался выплыть, а его раз за разом накрывало с головой; до того, как небо опрокинулось на землю после возвращения Шерлока; до того, как Шерлок подтолкнул его к пропасти и отдал ему свои губы и тело так, как никто и никогда не отдавал. Джон включил телевизор и около получаса бессмысленно в него пялился – перед глазами плыл красноватый туман. Потом он понял, что ни секунды не может больше находиться в этих стенах, и вышел прогуляться. Шерлок никак не отреагировал на его вспышку, и гнев улетучился – теперь Джону стало страшно. Он и сам не знал, чего боится. Шерлока, так подчеркнуто захлопнувшего перед его носом дверь? Себя самого, у которого духу не хватило вышибить эту хренову дверь? Себя самого, ведь он знал, что должен позволить событиям течь так, как предначертано, пусть бы даже это добило бы его, снова, только на сей раз до конца, чтобы, когда придет время, он возродился полноценным человеком? Себя самого, ведь он пошел к Мэри и порвал с ней, не имея ни малейшего понятия, было ли то, что произошло между ним и Шерлоком, на самом деле, повторится ли оно, во что оно выльется, есть ли у них какое-то будущее? (Сейчас кажется, что с того момента, когда Шерлок сказал в душе: «Я ничего не понимаю», и между ними не было никаких преград, кроме невесомой завесы потока воды, прошла вечность). Джон шел мимо знакомых улиц и домов – он долго избегал этого района, и теперь чувство, что он вернулся в прошлое, только укрепилось. У него появилось неловкое, виноватое желание написать Мэри. Но, конечно, он не стал этого делать, сегодня он и так уже достаточно вел себя с нею по-скотски. А может, не только сегодня. Уже давно. Он вздохнул и вместо этого написал Йену. С нетерпением жду завтрашней встречи. Кажется, мне действительно не мешает выпить. Д В быстром ответе Джону послышался грустно-ироничный голос Йена: Мне тоже, господин доктор. Мне тоже. Йен Вернувшись домой, Джон долго топтался перед спальней Шерлока, чувствуя, несмотря ни на что, как его взбодрила реальная осязаемость города, и в то же время, пытаясь подавить беспомощное желание постучаться и попроситься этой ночью опять спать вместе. Шерлок никак не дал понять, что хочет этого, и непроницаемая преграда двери была красноречивее любых слов. По крайней мере, Джону так казалось. Он поднялся к себе в спальню со знакомым уже чувством, что время растянулось до бесконечности, что у него нет ничего, кроме имени – Джон Уотсон без прошлого, снова как в глупом романе. Он был немного зол, немного задет, но больше всего, честно говоря, расстроен, а потом – обеспокоен самим фактом того, что расстроился там, где прежде бы обиделся, психанул, с полным правом наорал бы на Шерлока за такое скотское поведение. Да вообще он должен чувствовать что угодно, но только не эту ужасную, непоправимую растерянность. * Оттого, что Шерлок не вышел к завтраку, оттого, что всю смену в больнице в голову Джону то и дело стукало нескончаемое, лихорадочное и несколько запоздалое: «Джон Уотсон, ты занимался сексом с Шерлоком Холмсом», он, наконец, сдался и написал Грегу. Джон подумал, что из всех друзей Грег поймет его лучше всего – он знал, каково ему было после смерти Шерлока, видел его в самые тяжелые, невыносимые минуты, стал свидетелем его тайны, когда у него неконтролируемо вырвалось: «Грег, Я люблю его, люблю, люблю, а он умер, черт, Грег, что же мне теперь делать, чтожечтожечтоже». Ты не поверишь (а может, и поверишь), но мы с Шерлоком переспали. Сам не знаю, что со мной творится. Д Прежде чем отправить, Джон долго смотрел на смс, прикидывая, не будет ли это чересчур, не перейдет ли все границы их с Грегом отношений? Конечно «мы трахнулись» звучит менее шокирующее, чем «я люблю его», но люди ведь относятся к сексу по-разному. Но Грег – всегда отзывчивый малый – ответил так: Я на работе. Приходи, когда захочешь, ребята тут сами справятся с дерьмом, которое мы сейчас разгребаем. Грег Джон сказал Саре, что у него возникли чрезвычайные обстоятельства – по правде говоря, он не так уж и соврал. Всё равно в больнице сегодня было спокойно, и она отпустила его без возражений. Джон и сам не знал, что скажет Грегу, кроме: «Что за хреновня происходит?», но чувствовал, что в разброде последних дней разговор с ним даст ему хоть какую-нибудь точку опоры. * - Ну, так что? – спросил Грег вместо приветствия, откинувшись в кресле и водрузив ноги на письменный стол. Джон тяжело опустился в кресло напротив. - Я даже не знаю, - сказал он. Грег смотрел на него, приподняв бровь. – Счастливым ты не выглядишь. - Я… нет, - покачал Джон головой. Грег опустил ноги со стола и подался вперед, подперев рукой подбородок. – Почему? – как всегда, вполне невинный вопрос таил в себе нечто гораздо большее, сейчас он подразумевал: «А я думал, что после всех мучений, неразделенной любви и ужасных сожалений о том, что он умер, и ты не успел ему признаться, что всегда любил его и хотел трахнуть, ты должен быть вне себя от восторга. Так в чем же дело?» - Потому что он повел себя как ублюдок, - сказал Джон, - и вот оно, наконец, то знакомое, почему-то успокаивающе действующее на него раздражение против Шерлока, которое временно потерялось где-то в том хаосе, что царил у него в голове. Грег поморгал. – Он трахнул тебя, а потом выставил из постели, что ли? Джон покачал головой, потому что на самом деле все было не совсем так. У Грега вытянулось лицо. – Только не говори мне, что он внезапно превратился в паиньку, принес тебе завтрак в постель и все такое. Джон покачал головой и не мог удержаться от смешка, представив такую картину. – Нет, слава богу, нет. Это было бы еще хуже. - Что же тогда? - Он просто… молчит, - сказал Джон. Грег уставился на него. – И что же тут особенного? - А то, что после секса он ни разу со мной толком не поговорил, - с жаром выпалил Джон. Насмешливое выражение сползло с лица Грега, он посерьезнел, будто только теперь понял, что сказал Джон. – Я… да. Думаю, тут есть от чего расстроиться. Джон вздохнул. – И главное, он ведь… разговаривал. Вчера утром у нас был целый разговор, и он сказал, что… ну, в общем, что хочет этого, – он решил опустить «а потом для пущей убедительности отсосал мне». – Потом у него было маленькое дурацкое дельце, которое его порядочно взбесило, я ненадолго уходил, а теперь он полностью ушел в себя. А я… я совершенно не знаю, как до него достучаться. Грег посмотрел на него своим всегдашним сдержанным, но проницательным взглядом. – Ты не уверен. - Да, - согласился Джон, - раньше я бы просто сказал ему, что он скотина, он бы не стал возражать, мы бы чуть поорали друг на друга или поговорили или не стали бы разговаривать и пошли в китайский ресторан, да что угодно, и, в конце концов, все было бы нормально, но теперь… я не знаю. - Теперь ставки слишком высоки, - закончил за него Грег. - Да, - тихо согласился Джон. - Врежь ему, - сказал Грег, помолчав. Джон моргнул. - Я серьезно. Врежь ему. Ты до сих пор еще не преодолел того, что случилось. Врежь ему и посмотри, что он станет делать. Джон облизал губы. – Грег, я не собираюсь лупить его только потому, что он со мной не разговаривает. Судя по тому, что я знаю, ему действительно пришлось несладко. - Тем больше причин напомнить ему, что ты рядом и реален, - абсолютно серьезно сказал Грег. – Я тебе говорю: врежь. Это помогает. - Советуешь, исходя из собственного опыта? – спросил Джон, выгнув бровь. - Да, - сказал Грег, - не знаю, рассказывал он тебе или нет, я познакомился с ним на месте преступления – он как лунатик околачивался поблизости, до одури накачавшись кокаином. Таким общительным я его с тех пор не видел, – он криво усмехнулся. – Мы его арестовали, но он сорвал нам всю работу и всех без разбору обзывал. А потом нам пришлось гоняться за ним по всему Лондону, когда оказалось, что он был прав насчет того, кто убийца. После отходняка от очередной дозы он был полубезумен, совершенно невменяем и безразличен ко всему – тогда я ему и врезал. И он пришел в себя, – Грег казался очень довольным собой. Джон задумался. Слова Грега его не удивили, он уже привык собирать по крупицам рассказы о Шерлоке-наркомане. Невозможно было поверить в другое: в Шерлока, который не контролирует себя и находится во власти какой-то потусторонней, исходящей не от его причуд, силы. Под ложечкой противно засосало, когда Джон попытался представить это. Он покачал головой. – Сейчас немного другая ситуация, тебе не кажется? - Разумеется, нет. Но я потом еще пару раз ему двинул, когда он был уже чист, но приходил в это свое дебильное состояние и на самом деле не помнил, что окружающие – тоже люди. Так обычно бывает, когда он чувствует себя уязвимым и ему хочется забыть, что другим может быть тоже больно, и потому он ведет себя просто отвратительно, а люди видят только то, что на поверхности. Слова Грега были так проницательны, что Джон на секунду задумался. - Я не знаю, - сказал он. - Это просто совет, - словно бы небрежно заметил Грег. Потом он немного подался вперед и вперил в Джона пристальный взгляд. – Как всё случилось? Можно без подробностей, - добавил он, однако тон его звучал так, будто подробностей он жаждал. - Гм, - промычал Джон, потом подумал: «Ну и хрен с ним, к чертям всё». – Кажется, мы оба перебрали лишнего. Грег моргнул. – Боже мой, я знал, - сказал он. – Я знал, что этой ночью что-то случится. - Ты тоже был пьян, Грег, - парировал Джон, чувствуя, как лицо заливает краска. Он хотел добавить: «Ты даже сказал, что любишь нас обоих», но не стал, да и зачем? Ведь это была правда, это был Грег, его спокойная, незыблемая сила так долго не давала сорваться Шерлоку и поддерживала Джона после шерлоковой смерти - здесь не над чем было шутить. - Не настолько уж пьян, чтобы не ощутить напряжение между вами - и не такое, как обычно. От вас даже воздух электризовался, а это кое о чем говорит, – на лице у него появилась ухмылка. – Черт, так и знал. Трах по пьяни, да? Никогда не думал, что Шерлок на такое способен. Джон слегка поморщился. – И я тоже. Но тем не менее. - И он сам… Ну, ты понял? - Да, - ответил Джон, и, наверное, было в его тоне что-то такое, отчего лицо Грега осветилось, и ухмылка стала еще шире – может быть, он на секунду представил себе Шерлока. Не прошло и минуты, как улыбка Грега погасла. – Мне жаль, что вышло не так, как ты хотел, - искренне произнес он. - Я сам виноват, - сказал Джон, пожимая плечами. - А ты бы сказал «нет», если бы заранее знал, что это случится? – спросил Грег, вновь откинувшись на спинку стула и водрузив ноги на стол. - Нет, - тут же откликнулся Джон. - Понятно, - сказал Грег, - ясно. - Я просто… не знаю, чего он хочет от наших отношений, - сказал Джон несколько секунд спустя, чувствуя себя как на исповеди. Грег вздохнул. – Да черт его знает, что он вообще хочет от чего бы то ни было. Но я точно могу сказать тебе, Джон, - он бросил на Уотсона многозначительный взгляд из-под ресниц, - ты ему небезразличен так, как никто больше. Это была правда, и Джон это знал. Ему немного полегчало. Какое-то время они сидели в задумчивом молчании, потом Джон сказал: - Я даже рад, что смог с кем-нибудь поделиться. Так больше верится, что это случилось на самом деле. Грег сочувственно вздохнул, потом сказал: - Не знаю, чем это все обернется, но вы двое самая бестолковая, странная, непостижимая, мать вашу, пара, которую я только знаю. Но вы созданы друг для друга. Мне так кажется. Джон фыркнул. – Мы с Шерлоком? Боже мой. - Ну да, - вполне серьезно отозвался Грег. – Помнишь твое первое дело, сумасшедшего таксиста-серийного убийцы? Денек тогда выдался еще тот: мы устроили облаву на наркоту в вашей квартире, он крыл нас всех без разбора. Ты тоже был с нами и потребовал разъяснений – и он просто ответил тебе, без всяких пререканий. Я тогда подумал: эти парни должны пожениться. Джон не смог справиться со смехом. - И за все годы я еще не раз так думал, - продолжил Грег, улыбаясь уголком рта в ответ на смех Джона. – Последний раз – когда он тем вечером назвал тебя микроскопом. Наверное, это самое прекрасное, что я слышал от него по отношению к кому бы то ни было. Джон помолчал, обдумывая всё сказанное. – Да, наверное, ты прав, и мы… Раздался стук в дверь. Вошла Донован, робко улыбнувшись Джону, он ответил ей – наполовину искренне, наполовину по привычке, из вежливости. - Труп в южной части Лондона, - сказала она. – Скорее всего, убийство в состоянии аффекта, но тебе велено выехать проверить. - Ладно, - сказал Грег, убирая ноги со стола. Джон встал. Когда Джон уже собирался уходить, Грег хлопнул его по плечу и многозначительно повторил: «Врежь ему». Донован выгнула бровь, наверное, поняв, что они говорили о Шерлоке, но ничего не спросила. И Джон, чувствуя себя немного карликом, немного великаном и немного и тем и тем другим одновременно, слабо улыбнулся и вышел. Только пройдя половину пути, он осознал, что Грег так и не спросил о Мэри, и почувствовал благодарность вперемешку с виной, вспомнив, как обманывала Грега жена до того, как они развелись. Черт, какой же Лейстред замечательный друг. * Йен немного опоздал; Джон уже заказал для него пинту. - Привет, господин доктор, - тепло поздоровался Йен. Джон улыбнулся. – Привет. Сегодня ты меньше смахиваешь на одного из моих пациентов, чем в прошлый раз. Йен пожал плечами. – Мне немного лучше. Джон улыбнулся, искренне рад слышать это. – Билл не придет? - Нет, он занят с дочкой… У них школьная пьеса или что-то такое. - Вот и хорошо, - сказал Джон: Билл как-то обмолвился, что если и винит себя за что-то, так это за то, с каким трудом ему приходится перебарывать апатию, чтобы искренне интересоваться своими детьми. Для него, отца-одиночки, это было одним из самых сложных испытаний, которые приходилось терпеть. В довершении ко всему у него были, по-видимому, крайне напряженные отношения с бывшей женой и, конечно, пустота, которую оставил после себя единственный настоящий друг. В последнем Джон понимал Билла лучше всего. - Надеюсь, он сумеет сдержаться и не начнет прямо во время пьесы советовать, как исправить диалоги, - сказал Йен, и они с Джоном обменялись горькими усмешками. - Ну, - сказал Йен, отпив глоток пива, - рассказывайте, как вы. А то в прошлый раз я солировал со своим нытьем и соплями. - Не начинай, - серьезно сказал Джон. – В таком деле строго отведенного времени для нытья не бывает, а в прошлый раз тебе было очень плохо. - Да, - кивнул Йен, - но это не значит, что плохо только мне одному. Джон уставился в свое пиво, потом посмотрел на Йена, пытаясь прикинуть, сколько готов рассказать. Это настораживало, потому что он всегда мог почти всем поделиться с ним, Шэрон и Биллом – они все были в одной и той же перевернувшейся, покореженной лодке, которая шла ко дну, и никто из них не знал, как на этом дне выжить. А что же теперь? Теперь вот так, в лоб, не признаешься. - Это просто какой-то бред и мне, черт побери, так страшно, - наконец сказал Джон, решив остановиться на такой полуправде, вместо того чтобы сказать: «Несмотря на то, что все это так сложно, я так бесконечно рад, что у меня появился второй шанс» или «У нас наконец-то был секс, и так ужасно, что ему пришлось умереть, чтобы мы на это решились». - Ты что, побывал на зомби-апокалипсисе? – быстро вставил Йен – видимо, ему действительно стало лучше. Джон рассмеялся такому неожиданному обороту. – Вроде того, учитывая, что за мной постоянно исподтишка наблюдают, я так себя и чувствую. Йен окинул его взглядом. – Вы так и не помирились? - Нет, - сказал Джон после минутного колебания. – Не совсем. Ничего такого сверхъестественного, но все же. Вы были правы, ребята – всё может начаться снова. - Не стоит говорить плохо о живых, - сказал Йен, снова отпивая из своего бокала. - И уж тем более о мертвых, - сказал Джон. - Ну да, - мягко согласился Йен, - они не могут защититься, так что это немного другое. Джон задумался. – Вот за это я и люблю нашу маленькую компанию. У нас есть то, чего нет в больших. Мы не носим маски. Мы можем сказать: Боже, те люди, которых мы потеряли, порой вели себя как порядочные ублюдки, но мы все равно знаем, что любим их от этого не меньше. - Эллен порой была настоящим кошмаром, - тут же вставил Йен. – И то, что я помню, какой она была хорошей в остальное время, этого не умаляет. Джон посмотрел на него. Йену лучше, да, но где же его былое остроумие? - Ты в порядке? - Я же сказал, что сегодня вечером мы будем говорить только о вас, - сказал Йен. – Но – да, доктор. Со мной все в порядке. Просто мне бы хотелось, чтобы она была здесь, со мной, пусть даже настоящим кошмаром. - Это не просто желание, - невольно вставил Джон, думая о Шерлоке, о том, как реальность переплелась с мечтами, задавила их и воплотила наяву так, как никто, никогда и ни при каких обстоятельствах и вообразить не мог. Так значит, правда, что это лежало уже вне области подвижных, гибких границ языка: во сне с людьми происходят невероятные вещи, но как возможно, что наяву может случиться что-то еще более невероятное? И как он мог не понимать тех сигналов, которые Шерлок порой подавал ему на языке тела – своего вновь обретенного физического облика, новой жизни внутри него? Наверное, Джон был неспособен различать намеки, внимать без слов. - Да, - тихо согласился Йен. Сердце у Джона заколотилось. Он часто думал, есть ли еще на этой планете человек, который знает, каково это, когда кто-то вернулся к тебе из той загадочного нечто, откуда нет обратной дороги. Это вам не: «не слышал о нем уже лет тридцать», «слышал, она теперь живет во Франции» или «она мне как-то сказала, что у нее есть дети, но точно не знаю», а по-настоящему, без остатка, безвозвратно: «Я видел, как он умер. Я буквально кожей чувствовал его последние минуты, так он ко мне никогда еще не взывал, но я ничего не мог поделать. Я слышал его прощальные слова». Своего рода граница, предел; пусть даже это был фокус, всего лишь хитрый ход, как мнилось Джону в лихорадочном полусне – но знал ли кто-нибудь, сколько раз опрокинулось солнце и повернули вспять ветры, прежде чем он смог найти способ пережить это? Так что Джону было нечего сказать Йену, кроме: - Всё это такая хренотень. Йен рассмеялся, потому что был Йеном. В угрюмом согласии они чокнулись бокалами. Джон все-таки не сказал Йену, что на самом деле произошло между ним и Шерлоком, но это и к лучшему, потому что за сегодняшний день и без того много всего случилось. Просто было здорово провести остаток вечера в этом пабе, отпуская едкие комментарии то по поводу дерьмового шоу, то наполовину продутого матча по регби, который показывали по телеку в баре, бросаться орешками и время от времени обмениваться фразами, которые выражали простые чувства. Ладно, хорошо, а как ты на самом деле, не вешай мне лапшу на уши, расскажи, как ты проводишь ночи, те часы, что затеряны между закатом и рассветом, о пропасти, которая разверзается у тебя под ногами, когда ты идешь по улице, расскажи мне о своих снах, о кошмарах, тех, в которых она сама больше не кошмар, расскажи мне о себе, о том, что тебе до сих пор кажется, что ты ощущаешь ее прикосновение – все это было сказано другими словами и выражалось в осторожных взглядах и обыденном: «Ну, так как дела?» В таком свободном общении без слов и заключалось самое невероятное в дружбе Джона с Йеном. Йен спросил: - Как ты думаешь, алкоголь делает людей откровеннее или нет? Он был задумчив, с ним иногда такое случалось; он легко переключался от ироничности к созерцательности и теперь скорее с меланхолией, чем с тоской, рассматривал свой бокал. - Не знаю. Надеюсь, что да, - сказал Джон, вспомнив: «Я люблю тебя, Джон» в пабе и «Не надо, Джон. Не сейчас». Вот оно опять, снова – его кредо, его миф, а что ему остается? Неужели «in vino veritas»? Шерлок бы поднял его на смех, да и сам он уже не знал, где эта пресловутая истина. По тому, как едва различимо дернулся правый уголок рта Йена, он мог отгадать, что тот хотел сказать ему: «Ты знаешь, что я сомневаюсь, смогу ли еще раз полюбить?», но не мог – что значило это «ты». Да и кто он такой, чтобы уметь отгадывать? Но Йен сказал: - Эй, док, я хотел, чтобы вы рассказали о себе, а не всё время пялились в пространство, – и он бросил в Джона арахисом. Господи, как ему повезло, что эти люди есть в его жизни. Ему во многом просто чертовски потрясающе везло. * Шерлока дома не было. Открытая дверь спальни извинялась за него так, как он сам бы никогда ни за что не смог. Джон немного подождал, потом написал: И где тебя носит? Вышел прогуляться ШХ Это вызвало у него одновременно облегчение и раздражение. Шерлок не ответил на его: Ладно, тогда я ложусь. И Джон отправился спать, чувствуя, будто внутри его одновременно сидят несколько личин. Он проснулся среди ночи и на мгновение страшно запаниковал, почувствовав, что рядом с ним кто-то лежит – это слишком напомнило войну. Но потом от осознания, что это Шерлок, паника переросла в такое ошеломляюще-сильное чувство счастья, что Джону пришлось пощупать себе пульс, чтобы вернуться в реальный мир. Надеясь, что это не сон, он осторожно подвинулся назад, поближе к Шерлоку. Тот не спал и сразу же откликнулся, уткнувшись лицом в шею Джона, обняв его и прижавшись голым торсом к облаченной в футболку спине. - Всё хорошо? – пробормотал Шерлок уже полусонным голосом. И Джон почувствовал, что у него снова есть право разговаривать на языке Шерлока, обнял его крепче и прошептал: - Ты такой идиот, разве это непонятно? Шерлок в ответ прижался к нему теснее, и Джон ощутил, как слегка изогнулись в улыбке его губы где-то у него на шее. А потом Шерлок потерся носом о ямку под затылком Джона. * И опять, пусть даже только на это мгновение, все снова было хорошо. Шерлок долго молчал, а потом начал бормотать Джону в шею, перемежая слова длинными паузами. Обрывки фраз на английском и испанском, иногда что-то еще – может, слова на каких-то других языках или звуки – искры-всполохи от скорости, с которой работал его спящий мозг. Иногда Джону даже казалось, что он может разобрать собственное имя, и тогда что-то внутри него оттаивало – он даже и не знал, насколько глубока эта рана. И если Шерлок видел его во сне, значит, что всё это… на самом деле с ним происходит, хоть в это так упорно не верится. И опять, пусть даже только на это мгновение, все снова было хорошо, потому что разговор, который у них так и не состоялся, («Итак, э-э, то, что случилось между нами»; «Я порвал с Мэри и вроде как сделал это из-за тебя»; «Э-э, в твои планы входит снова заниматься со мной сексом?»; «Что происходит?»; «Я опять так тебя хочу»; «Э-э, у нас отношения?»; «Ты можешь перестать вести себя как последний ублюдок и хоть иногда разговаривать со мной?»; «Значит, с тобой все в порядке»; «Э-э, так что же случилось с тобой в Перу?»; «Гм, мне кажется, я влюблен в тебя, а ты?») уходил в темноту ночи, в ткань жизни, которая растягивалась вокруг них в этот на редкость мирный час. Шумел за окнами Лондон; ругань и крики перерезали загазованный воздух городского дня; легкий ветерок играл волосами девушек, на которых оседали частички смога; где-то в маленьком парке одно дерево всё лето изо всех сил тянулось листьями к свету - его заслоняла громада зданий у ограды; где-то на нитях паутины, опутывавших дорожный знак, еще блестел свет и, хоть никто его и не замечал, сидел паук: в конце концов, ведь в малом и заключаются чудеса. В поцелуях Шерлока был вкус его, ванили и его самого, гения, пронзившего темную материю миров сверхновой бытия, день за днем, ночь за ночью, вспыхивая внутри Джона искрящимся пламенем того самого «да». Ткань жизни стала светлой и прозрачной; некий флёр, одновременно скомканный и набросанный невпопад, окутывал часть жизни Шерлока, но и дураку было всё ясно – по тому, как он тянулся к Джону и вместо слов прижимался губами, по этому уверенному «ты», странный поток мыслей, хлынувший Джону на ум. *Глиссандо - музыкальный термин, штрих, означающий плавное скольжение от одного звука к другому; даёт колористический эффект.