Процесс исцеления

Дети выглядят невыспавшимися с утра. Кто-то хмурит брови — чуть неуверенно, словно сам не вполне понимает, на что сердится. Кто-то — особенно дети помладше — щеголяют опухшими глазами, набрякшие веки словно до сих пор полны ночных слёз. И все ученики, независимо от разнящихся эмоций, зевают с одинаковой частотой и с одинаковой мрачностью копаются в утренней каше, прокладывают ложками тоннели в горячей сладкой густоте овсяных хлопьев, золотистого мёда и твёрдых орехов. Профессор — сияющий чистым светлым лицом и хрустящей голубой рубашкой — смотрит на своих растерянных птенцов обеспокоенно. Перед ним — горячая, дымящаяся ароматным и густым кофейным облаком чашка, и Рейвен пристраивается по правую руку, заглядывает в глаза брату обеспокоенно, предупреждает каждое движение. Рейвен, кстати, выглядит лучше всех в столовой. Она, принявшая этим утром свой человеческий облик, уложившая с милой небрежностью в косу медовую копну волос, — точь-в-точь симпатичная, искренне весёлая девчушка с фотографии в комнате Чарльза, недавно восстановленной Джин. Силы Рейвен дают ей устойчивость к телепатическим атакам — даже к атакам Феникса — и потому ничто не мешает девушке выглядеть неотразимо. Эрик появляется неслышно, проходит с привычной бесшумностью к своему месту по левую сторону от Чарльза, и дети — привыкающие к тесному и постоянному соседству с бывшим террористом — здороваются нестройно и сонно. Эрик кивает им, всем сразу, отрицательно качает головой на протянутую Рейвен тарелку каши, и смотрит на Чарльза вопросительно. Пьетро готов поклясться, что эти двое общаются телепатически прямо в этот момент, и парень уверен даже, что знает причину появления встревоженного блеска в острых глазах Чарльза и поминутной привычки отца строго поджимать губы. Потому что Джин не появляется за завтраком. Потому что Скотт не поднимает глаз от собственной тарелки, и нетронутая каша в ней постепенно остывает, перестаёт исходить ароматным паром. Потому что Пьетро до сих пор чувствует на своей шее холод врезающегося в кожу металла цепочки из страшного сна. Наверное, довольно глупо было надеяться на спокойную жизнь после победы над Апокалипсисом. Разве у таких, как все собравшиеся в столовой особняка, — таких странных и удивительных — может вообще быть спокойная жизнь? Должно быть, Чарльз получает эмоциональные импульсы от всех детей, импульсы тревожащие, всё ещё наполненные отголосками ночных кошмаров. Потому что Пьетро не успевает придать своим нервным мыслям осознанную форму — его разума словно касается мягкий край тёплого одеяла, укутывает, успокаивает по-матерински заботливо. Одновременно Ороро опускает со вздохом на стол ложку, которую сердито вертела в пальцах до этого, и Скотт поднимает наконец взгляд, устало трёт пальцами веки под очками. — Не думайте о плохом, — говорит Чарльз нежно, и это ментальное воздействие явно его рук дело. Эрик не сводит взгляда с друга, и Пьетро надеется, что и отец получил свою долю успокоения. — Дурные сны неотделимы от ночи, а ночь неизменно заканчивается, когда восходит солнце. — Но также неизменно ночь наступает снова, — бормочет Скотт рядом с Пьетро, почти не стараясь понизить голос, и Чарльз смотрит на него печально. — А значит, снова придут и сны. Эрик вздыхает шумно, ложка в его чашке позванивает раздражённо, а профессор склоняет голову на бок, говорит, успокаивая одновременно и Скотта, и Леншерра: — Мы справимся с этим. Проблема кажется проще, если знаешь её причину. Проблема совсем не кажется простой, считает Пьетро, — и, должно быть, это костыль и вынужденное замедление делают его мысли такими унылыми, — проблема совершенно не кажется простой, если причина её возникновения — Джин. Джин обладает слишком большой силой, и осколки души и тела Апокалипсиса, разлетевшиеся по Вселенной, — яркое тому доказательство. После завтрака — пока Чарльз обговаривает с Хэнком возможное сокращение занятий в этот день — детям ведь нужен отдых, они не выспались, они слишком грустны — а Рейвен смеётся весело и звонко над тем, как ловко Курт собирает со стола тарелки, подравнивает стопку хвостом и телепортируется с ними к раковине, — Эрик ловит сына, догоняет и молча подстраивается под медленный шаг. — Ментальная терапия Чарльза не действует? — интересуется он с привычной насмешкой в голосе, словно и не встревожен складывающейся ситуацией. — Я знаю тебя не так давно, парень, но где твоя обычная раздражающая жизнерадостность? Сегодня тебя словно подменили. Откуда столько мрачности? — Не выспался, — отзывается Пьетро, старается заглушить фальшь в голосе монотонным стуком костыля. — И устал от этой чёртовой тяжести на ноге. Можно я уже избавлюсь от гипса? Эрик пожимает плечами. Это вовсе не похоже на жест заботливого отца, но — если искать положительные стороны — никто не собирается ограничивать свободу Пьетро. Это ведь то, что нужно, то, чего всегда ждёшь от родителей, так? Эрик пользуется молчанием Пьетро, щелчком пальцев, не касаясь ткани брюк руками, вытягивает из кармана что-то тоненькое, звенящее. — Да ладно? — фыркает Пьетро изумлённо, и Леншерр улыбается краем губ. — Что это за широкий жест? Надоело чинить дом? Отлыниваешь от реально нужной работы, чувак. — Замочек сломался, когда ты едва не задушился вчера, — поясняет отец, пока Пьетро недоверчиво смотрит на свою собственную цепочку, серебристой змейкой обвивающую чужую ладонь. — Я подправил немного. — Мог бы прямо тогда, — хмыкает Пьетро. — Это разве не раз плюнуть для тебя? Цепочка кажется неуместно тонкой в широкой ладони Эрика, но каждое серебряное звено позванивает с готовностью в ответ на малейшее движение пальцев. — Раз плюнуть, — подтверждает Леншерр, улыбаясь, и Пьетро не может отделаться от подозрения, что все его действия неизменно смешат Эрика. Это привычно, удивительно было бы, если бы кто-то устоял, не улыбнулся. Но всё же приятная мелочь — развеселить именно отца. — Но тут работа была тонкая, не стоило торопиться. Цепочка перетекает из ладони Эрика в протянутую руку Пьетро, отец улыбается, и, наверное, надо поблагодарить его, сказать спасибо за тонкую работу… — А подвески из металла ты делаешь? — живо интересуется Пьетро вместо этого. Металл цепочки греет крепко сжатую ладонь, и Эрик выглядит озадаченным. — Подвески? — Сделаешь мне? На заказ. Ты дико крут, чувак! Отец чешет затылок задумчиво и кажется собирается сбежать: — А своровать не можешь? Это же не проблема для тебя. — Куда я, — отзывается Пьетро, и — тяжёлая артиллерия идёт в ход — звенит костылём. — С этим. Так мы договорились? Сделай мне в форме буквы «М», окей? Максимофф, моя фамилия. А ещё это первая буква в имени Магнито. Но с чего бы Пьетро цеплять на цепочку опознавательные знаки бывшего врага, назовите хоть одну чёртову причину. *** Цепочка давит на горло, и новый замочек держится крепко. Слишком крепко, чтобы Пьетро мог сломать его и спастись. «Так вот зачем ты починил замок,» — собирается сердито крикнуть Пьетро. Очевидно, для того, чтобы проще было убить хозяина цепочки. Но из горла не вырывается ни звука, только сдавленные хрипы. Апокалипсис улыбается сухими, холодными синими губами, каждой залёгшей в них вековой трещинкой, а у Эрика жуткая тёмная пустота в глазах. …На этот раз Эрика не оказывается рядом, когда его сын просыпается. С одной стороны, это хорошо, Пьетро не совершает глупость, бросаясь спросонья отцу на шею, — тогда это было действительно неловко. И не приходится ничего сбивчиво объяснять. С другой же стороны, вокруг Пьетро только молчащие стены, и некому заверить его, что это был всего лишь дурной сон. *** Пьетро не ищет Эрика целенаправленно. Просто ему действительно нечем занять себя, в комнате сидеть без дела надоедает быстро, а от занятий с Хэнком парень отлынивает, ссылаясь на острую боль в ноге, упрыгивает по коридору на своих костылях от пыльного запаха книг, от ворчания Маккоя и мягкого шуршания его синей шерсти. У Хэнка действительно крутая шерсть и крутое рычание, но Пьетро не привык к долгим нудным занятиям. К тому же, его место быстро занимает Рейвен. Проскальзывает в класс золотистой тенью, устраивается на первой парте рядом с засмущавшимся Куртом и, кажется, намеревается весь урок не отрывать нежного взгляда от Хэнка. Пьетро вовсе не ищет Эрика. Просто он, кажется, привыкает — привыкает слишком быстро — проводить с отцом большую часть свободного времени, заваливать его историями из собственной жизни, изредка смеяться с ним над какими-то мелкими глупостями, происходящими в доме. Он привыкает к вечно хмурому выражению лица Эрика, к его острой, скальпельной улыбке — она действительно пугающая у чувака, кто-то должен сказать ему. Привыкает к тому, что, похоже, сам создал себе что-то вроде семьи. Пьетро, конечно же, не ищет Эрика. Но почему-то всё равно находит. Находит в парке, и замирает в отдалении со своим костылём. Потому что отец не смотрит на него, не бросает даже взгляда в его сторону. Эрик ходит размашисто, широко вокруг кресла Чарльза, рассказывает что-то, сопровождающееся такими бурными жестами, которых Пьетро никогда у него не видел. Эрик останавливается то и дело на полуслове, на полушаге, наклоняется к Чарльзу резко, кладёт бережно и осторожно крепкие ладони на покрытые пледом колени профессора и добавляет к своей пылкой речи короткую убеждающую часть. У Пьетро никогда не было проблем с вторжением в чужое личное пространство. Но в это гармоничную картину ему вторгаться не хочется. Хочется только отступать назад, так незаметно, чтобы его не засекли. Должно быть, атмосфера Школы Ксавье портит его. *** Оказывается, лекции Хэнка прогуливает не один Пьетро. В том же парке, под одним из вековых деревьев Ртуть находит Скотта. Непривычно молчаливого Скотта, непривычно тоскующего, непривычно уткнувшегося в собственные колени. Пьетро садится рядом — конечно же, только потому, что ноги подкашиваются, а таскать с собой костыль порядком надоедает. — Проваливай, — бурчит Скотт, как только друг опускается на тёплую, нагретую солнцем траву рядом. И это уже больше похоже на старого доброго Саммерса, Пьетро даже приободряется, толкает товарища острым локтём в бок. — Проваливай, я сказал. — Распилишь меня пополам плазменным лучом? — интересуется Пьетро весело. — Погоди, погоди, только сделай фото на память, ладно? Скотт мотает головой, не отрывая взгляда от собственных коленей. Он мрачный, растерянный, взъерошенные волосы, и Пьетро затихает. Только на миг. Он не может молчать дольше. — Думаешь, она проспала лекции синего? — спрашивает он осторожно. — Дрыхнет, небось, без задних ног. Скотт дёргает покатым плечом сердито, бурчит что-то себе под нос. Пьетро разбирает что-то вроде «Джин никогда не спит так долго» и, кажется, вновь «проваливай, а». Слова про Джин кажутся более значимыми, следовательно, и сосредоточиться необходимо на них. — Да ладно, — говорит он нарочито весело. — Отдохнёте друг от друга, это ещё никому не вредило. И Скотт наконец поднимает голову. — С большим удовольствием, — отрезает от мрачно. — Я отдохнул бы от тебя. Ты когда-нибудь молчишь? — Мы не можем сидеть тут в сердитом молчании, — отвечает Пьетро рассудительно. — Кому-то из нас всё равно придётся говорить, и лучше это буду я, потому что ты всё равно ничего путного не… — Мне снился брат, — прерывает его Скотт едва слышно. Пьетро умолкает мгновенно, потому что друг упоминает брата первый раз после того дня, и, должно быть, он пребывает в полнейшем раздрае, раз заговорил об этом. И Пьетро предпочёл бы всё-таки не касаться этой темы. Он виноват, он не успел, не спас… — Он снится мне уже вторую ночь, — продолжает Скотт растерянно, и Пьетро чувствует спиной прикосновение плеча Саммерса, ощущает вибрацию пробивающей друга нервной дрожи. — И это я…я убиваю его во сне, это я виноват. Пьетро не знает, что ответить, он убежал бы сейчас с большим удовольствием, задействовал бы все силы, чтобы привести Чарльза, Рейвен, Хэнка — кого угодно, кто сможет помочь, утешить Скотта. Но он не может встать, может только сидеть и ёжиться, ощущая, как дрожит его собственное плечо от бесшумных судорог, сотрясающих тело Саммерса. — Хэнк и профессор говорили, что эти кошмары — её рук дело, — бормочет Скотт потерянно, из последних сил пряча имя Джин за безликим «её». — Она не могла так поступить, не могла, ведь так?..