Процесс исцеления

Коридор полон детей, и Эрик шагает среди них, высокий, прямой, статный. Дети не расступаются, не освобождают ему дорогу в поспешной испуганной предупредительности, которая имела место ещё недавно, позволяют брать себя за плечи, осторожно отодвигать, и, должно быть, это довольно высокая форма доверия. — Расходитесь по своим комнатам, — поспешно говорит Хэнк, торопящийся за Эриком. — Пожалуйста, расходитесь. — Вам не кажется, что это слишком опасно? — строго интересуется маленький Джон Эллердайс*. Парень превосходно обращается с огнём, играет с ним, как с послушным пушистым щенком. Мальчишка стоит рядом с Пьетро, и тот будто кожей ощущает бурлящую в ребёнке силу огня. — Это ведь снова Грей, да? Ребёнок произносит слова, видимо, где-то слышанные от взрослых, произносит с той самой детской жестокостью, которая не имеет под собой никакого враждебного подтекста, просто выражает здравые мысли, не покрывая их мягкой, ретуширующей вуалью. Хэнк замирает на месте встревоженно, но Эрик продолжает путь вперёд, не оборачивается даже. Его присутствие в Школе тоже опасно, если взглянуть на все прошлые деяния Магнито. Джон продолжает вглядываться пытливо в лицо Хэнка, торопливо подбирающего слова. Скотт стоит рядом — в белой майке и пижамных штанах, сонный и встрёпанный — и Пьетро подталкивает Джона в сторону спальни, едва завидев, что лицо Саммерса каменеет при упоминании Джин. — Брысь в кровать, — говорит Пьетро звонко, обращается не только к Джону, но и к остальным детям. Они смотрят на него как на героя в дневное время, пожалуй, иногда можно пользоваться своим положением. — Разберутся и без малявок. Он перехватывает поудобнее костыль, бредёт по коридору за Хэнком и видит краем глаза, как пристраивается сбоку Скотт, как стискивает зубы мрачно. — Хей, — говорит Пьетро успокаивающе. — Проф с этим справится, приятель. Не кисни. Он, наверное, не очень убедителен. Слова Пьетро оказывают на детей влияние — а может, ситуация перестаёт быть интересной в глазах учеников — но коридор пустеет, только у спальни Джин замирают мрачными истуканами Эрик, Хэнк и почему-то приютившийся за мягкой синей шерстью Маккоя Курт. Курт почти невидим в полутьме, только глаза поблескивают янтарно-жёлтым, как у кошки, белеют зубы острыми вспышками, и вокруг хвоста нервно вибрирует, подрагивает ночной воздух. — Что там? — спрашивает Пьетро шёпотом, пробирается ближе к отцу, задевает его локоть, наталкивается на острый взгляд. — Чарльз не может разбудить её, — отвечает за Эрика Хэнк. — Я не уверен, — отзывается тот недовольно и очень встревоженно. — Что он может разбудить даже себя. В комнате Джин распахнуты все окна, и ночной свежий воздух заполняет комнату мягким лесным запахом, впускает белые паутинки влажного тумана. Туман растекается по стенам, путается в огненно-рыжих волосах Джин, разметавшихся по подушке, оседает на её сомкнутых ресницах. Чарльз держит свою ученицу за руку, и в полутьме они оба кажутся причудливой фигурой, созданной из одного цельного материала, неразделимой. — Что будем делать? — бормочет он на ухо Эрику, словно они способны что-то изменить, вмешаться в безмолвный разговор двух телепатов. Но Эрик не успевает ответить — Скотт решает всё сам. Покачнувшись, словно дерево на ветру, он делает короткий шаг в сторону кровати, переступает порог, протягивает руки: — Джин! И Джин открывает глаза. Открывает мгновенно, словно только и ждала, когда раздастся зов друга. Тяжёлые локоны вздрагивают на подушке, словно потревоженные ветром, но под веками — тёмная затягивающая пустота. Джин молчит, не подбадривает Скотта на дальнейшие действия, но он всё равно — словно завороженный — делает ещё шаг к ней, и ещё. — Джин, — бормочет он торопливо, взволнованно. — Джин, это я, Скотт. Джин не поворачивает голову, в комнате по-прежнему темно, но Пьетро чувствует на себе чужой острый взгляд, пугающий, тяжёлый. — Это как-то жутко, — сообщает Пьетро. Эрик, наверное, ощущает то же самое, потому что ведёт плечами, словно ему неуютно, сходит с места вслед за Скоттом. — Чёртовы чувства, — выпаливает отец мрачно. — Стой, Саммерс. Хэнк успевает ещё схватить Эрика за плечо торопливо, встревоженно, Курт успевает пискнуть что-то быстрое и испуганное за их спинами. Чарльз остаётся всё таким же неподвижным. Джин вздрагивает от резкого голоса Эрика. И вместе с ней, кажется, вздрагивает весь мир. *** Тесный проём дверей спальни Джин сменяется пространством более просторным, более светлым, но атмосфера остаётся неизменно тревожной. Вокруг них ласково шумит лес, Хэнк по-прежнему цепко держит Эрика за плечо, а Курт нервно сжимает обеими руками собственный хвост. Скотт стоит в отдалении, и его спина вздрагивает напряжённо, словно он готов в любой миг броситься в атаку. — Что за чертовщина? — спрашивает он резко. — Что происходит? Пьетро не знает ответа. Он ощущает только, что раненая нога вновь слушается его, что в костыле больше нет надобности. Он может ходить. Он может бегать. — Отлично, — говорит Пьетро звенящим от нетерпения голосом, и это, должно быть, звучит чересчур радостно для непонятной ситуации в которой они оказались, поскольку товарищи смотрят на него изумлённо, и холод сковывает ледяной корочкой глаза Эрика. — Я могу бегать. К чёрту костыль. Он отшвыривает ненужную деталь, наслаждается её звоном, потягивается, разминая затёкшие мышцы. — Не будь таким самоуверенным, — чеканит Эрик холодно. — Иллюзия может исчезнуть в любой момент, и тогда тебе понадобится костыль. Пьетро фыркает. Они и так оказались в непонятной пугающей ситуации, не стоит нагнетать обстановку. — Ты просто старый зануда, — говорит он решительно, фыркает, когда Эрик удивлённо приподнимает брови. — Знаешь, как я устал от медлительности? Он срывается с места, наслаждается скоростью, наслаждается привычной послушностью собственных мышц и оказывается прямо перед Эриком — нос к носу — как раз к тому моменту, когда тот говорит предупреждающе: — Я понимаю, как ты устал от костылей. Но не слишком расслабляйся. Помни, где ты находишься. — А где я нахожусь? — интересуется Пьетро, пока Курт наклоняется удивлённо, трогает шевелящуюся под его пальцами траву, всматривается вдаль, где острым серебряным блеском сверкает озеро. — На природе? Школьная вылазка в лес? — Полагаю, — отвечает Хэнк напряжённо. — Мы в разуме Джин. — Почему разум Джин выглядит как лес? — интересуется Курт живо. Солнечный свет скользит мягко по его блестящей коже, накручивает виражи среди причудливых узоров. — И озеро. У Джин красивый разум, но… — Мне не нравится, — отрезает Скотт грубовато. Он подходит к самому берегу озера, встаёт, утопая в золотистом песке, так, чтобы серебристо-слюдяные крошечные гребешки волн, набегающих на берег, не касались его босых ступней. — Тут словно когда-то происходило со мной что-то плохое. Эрик мрачно пинает камешек, пинает равнодушно и машинально, но Пьетро подхватывает игру живо, разгоняет камень, словно импровизированный футбольный мяч. Возможно, он действует опрометчиво и легкомысленно, но он так устал от неподвижности, что радуется каждому движению мышц. К тому же, берег кажется мирным, и солнечные лучи расслабленно плещутся в блестящей глади волн. — Это всё равно не объясняет, — говорит Эрик, наблюдая сердито за перемещениями Пьетро. — Каким образом нас сюда занесло. — Должно быть, голос Скотта спровоцировал в сознании Джин какой-то эмоциональный всплеск, — предполагает Хэнк задумчиво. — И — поскольку её силы значительно возросли за последнее время — нас просто затянуло внутрь. — Как в водоворот, — подтверждает Эрик мрачно. — Но если мы в разуме Джин, значит, где-то здесь должен быть Чарльз, который вытащит нас… Он не договаривает, замирает на полуслове, вглядывается напряжённо вдаль, и в глазах его — в стальных глазах Железного Эрика — Пьетро с изумлением различает отблеск самого настоящего страха. — Что там? — спрашивает парень торопливо. — Что ты видишь? Потому что если что-то смогло напугать даже его непоколебимого отца, то стоит ли остальным надеяться на лучшее?.. Лесная природа с её солнечным светом, тихим шёпотом деревьев за спинами, блеском озёрной глади пропадает так внезапно, что они не успевают опомниться. Пьетро спотыкается от неожиданности, сжимается внутренне, ожидая, что неподвижность ноги вернётся, но нет — его движения по-прежнему легки и быстры. Свежий лесной воздух словно вымывает из лёгких, выталкивает, заменяет спёртым и густым духом пыльного кабинета. Ласковое пение птиц сменяется быстрым стрекотанием чужеземной речи. Немецкой, как понимает Пьетро, опомнившись, прислушавшись. Он видит мутное небо, затянутое серыми тучами — или серым непроглядным дымом — за решётчатым окном, видит тусклый блеск на военных касках прямо перед собой. А потом мимо него, обдавая мёрзлым воздухом чего-то неживого, не существующего, стуча каблуками военных сапог, проходит человек, высокий и белый, с подвижным лицом, словно прилипшей к губам ледяным картофельным очистком улыбочкой и холодными рыбьими глазами. Человек останавливается напротив Эрика, замершего, словно вросшего в грязный пол цвета бутылочного стекла. Человек протягивает длинную холёную руку с цепкими пальцами. Человек — или что это за существо? — бесцеремонно треплет Эрика- непоколебимого, смертоносного Эрика — по щеке. — Эрик, — говорит незнакомец неестественно звонко и ласково. — Эрик, моё дорогое дитя. Как хорошо, что ты заглянул. Пьетро не успевает шевельнуться, не успевает пискнуть. У Эрика дрожат губы, и рука дёргается судорожно. Металлические решётки слетают с окон, вырываются с корнями и в мгновение ока смыкаются на шее незнакомца. — Эрик, — сдавленно выдыхает Хэнк. — Эрик, это иллюзия! Пьетро не может сказать даже этих коротких слов. У него перехватывает дыхание, и лёгкие словно опоясывает стальной обруч. Его отец убивает человека на глазах своего сына, в двух шагах от него. Однако, они все торопятся с выводами. Металлические прутья сжимают шею незнакомца словно ошейник, но не причиняют ему никакого вреда, не сбивают с губ открытую улыбку, и Эрик выглядит совершенно растерянным. — Эрик, — говорит незнакомец ласково. — Что же ты делаешь, мой милый мальчик? Ты ведь даже не можешь сдвинуть с места металлическую монету. И тогда Эрик кричит, громко, яростно, срывая голос: — Ты мёртв, ты не можешь быть здесь, чёртов ублюдок! Хэнк с рычанием срывается с места, стоит последнему слову слететь с дрожащих губ Леншерра, повисает всем телом на незнакомце, вцепляется синими лапами в бледную шею. Курт вскрикивает шепчет что-то себе под нос, торопливо и сбивчиво, у Скотта стучат зубы, а Пьетро не может даже сойти с места, словно врос в землю. А потом Эрик замирает, словно выпивают из него вмиг всю жизнь. Потому что в кабинет вводят женщину, тоненькую, маленькую, в потрёпанном платье, с запавшими светлыми глазами. Эти глаза словно вспыхивают изнутри, заливают всё мрачное помещение ярким светом, когда женщина видит Эрика. Она рвётся вперёд, и даже чужая крепкая хватка на её руках не может вытравить невероятную нежность из тонкого голоса: — Эрик, сынок… Как же ты вырос, любовь моя… У Эрика трясутся губы, прыгают, и уцелевшие решётки в окнах дрожат, словно в лихорадке. Незнакомец сбрасывает Хэнка на пол, словно невесомый тряпочный лоскут, и его улыбка остаётся неизменной: — Ты даже не можешь сдвинуть с места металлическую монету, Эрик. Пьетро не видит, откуда появляется пуля, но она маленькая, быстрая, она несётся к замершей женщине, чей жадный, наполненный любовью до краёв взгляд прикован к Эрику. «Я остановлю пулю, » — думает Пьетро торопливо. Он не знает, кто эта женщина, но она смотрит на его отца так, словно он составляет смысл всей её жизни. И значит, Пьетро должен спасти её. Остановить пулю — это раз плюнуть. Пьетро выполнял уже этот трюк, тогда в Пентагоне, когда спасал заключённого по просьбе Чарльза — спасал, как оказалось, своего отца. Пуля не может быть быстрее Пьетро, поэтому он срывается с места, оказывается в мгновение ока возле крошечного свинцового шарика и с опрометчивой поспешностью думает, что дело сделано. Пуля действительно оказывается не быстрее Ртути. Но она проскальзывает между его пальцами, словно скользкая медуза, уворачивается от касаний, не меняет направление. Тогда Пьетро пытается отодвинуть женщину с линии полёта пули, но пролетает сам сквозь тонкое тело, словно через зыбкую рябь, через призрака, спотыкается, падает, теряет скорость. Женщина падает на пол через мгновение, словно в замедленной съёмке, и Эрик кричит, кричит страшно, будто разбудив всю застарелую гневную боль. И кабинет исчезает вместе с его пыльными стенами, сухим запахом и неживой улыбкой бледного незнакомца. Они вновь на речном берегу. Пьетро обнаруживает, что его бьёт крупная дрожь, только когда Хэнк склоняется над ним, сидящим на песке, щекочет мягкой шерстью, гладит по голове утешающе. — Какого чёрта? — кричит Пьетро, растерянно, сердито, и чувствует на собственных щеках тяжёлые горячие капли. Он не плакал, наверное, лет с десяти, ему и не положено, единственный мужчина в семье. Но сейчас горечь, разочарование, боль за отца, собственное бессилие наваливаются на плечи тяжёлым грузом. — Почему я не смог остановить эту грёбаную пулю? — Это была иллюзия, Пьетро, — отзывается Хэнк тихо. — Это была всего лишь иллюзия. Пьетро смаргивает слёзы с глаз, честно пытается взять себя в руки. Он видит краем глаза ворот рубашки Эрика, его ухо и кончики выгоревших волос. Эрик сидит на песке, и Хэнк загораживает его своей широкой спиной. — Я пытался помочь, — Пьетро переходит на шёпот, и Маккой поджимает синие губы расстроенно. — Я так пытался помочь… Я снова не сумел спасти человека. — Ты не спас бы её. Она умерла очень давно. Курт — примолкший, дрожащий, обвивающий себя хвостом как шарфом, — прерывает Хэнка полувскриком, полуписком. Он сидит на песке, в двух шагах от Эрика, а между ними плавно, в мягком облаке красного света материализуется фигура. Её очертания неясные, расплывчатые — а может, в глазах у Пьетро просто рябит от слёз. Но Хэнк узнаёт неожиданного пришельца мгновенно, ахает растерянного: — Не может быть, этого не может быть… Неожиданный гость теряет зыбкость очертаний, выпрямляется в полный рост. Он напоминает Курта, только мощнее, мускулистее, плечистее, и в ярко-жёлтых глазах ни капли страха или неуверенности, только мрачные вспышки гордости. И — в отличие от успокаивающе синего Курта — незнакомец оказывается блестяще-алым. Он стоит на песке неподвижно какое-то время, словно решая: включаться ему в происходящее на берегу или отправиться восвояси. А потом Скотт не выдерживает, и голос у него вздрагивает нервно: — Кажется, это ночной кошмар Курта. Боишься стать большим и красным, дружок, или что? Незнакомец поворачивается к Саммерсу медленно, с достоинством существа, которое не привыкло тратить время на сопливых детей, и Курт поспешно вскакивает на ноги, дёргается неуверенно, словно сомневаясь, защищать ему от незваного гостя Скотта или себя. — Я не знаю, — бормочет он растерянно. — Я не знаю, кто это, но он, он снился мне уже! Эрик подаёт голос неожиданно. Он поднимается тяжело, вытирает покрасневшие глаза тыльной стороной ладони, и песок облепляет его открытые запястья, прилипает к подолу рубашки. — Я знаю, кто это, — говорит Эрик изумлённо, по-прежнему растерянно. — Азазель… Незнакомец разворачивается так резко, словно готовится к бою. И чёрт возьми, на этот раз, если потребуется, Пьетро сумеет остановить эту иллюзию и защитить отца. Ведь на озёрном берегу совсем нет металла. — Азазель, — повторяет Эрик, делает шаг вперёд, протягивая руку, словно приручает дикое животное. Или пытается вымолить прощение у давно забытого товарища. — Азазель, друг мой. Прости меня, я не смог тебя спасти. И тот, кого Эрик называет Азазелем, узнаёт его, замирает и смотрит, качая крупной алой головой. И голос у него хриплый, словно незнакомец молчал всю свою жизнь: — Леншерр. Я пришёл не к тебе. — А к кому? — кричит Скотт агрессивно. Он на грани, на грани истерики, на грани срыва. — Чей ты ночной кошмар? Азазель оборачивается, но оборачивается не к Саммерсу. Он смотрит на Курта, на замершего, сжавшегося испуганно Курта, и крупные черты алого лица смягчаются: — Я пришёл к нему. — Зачем? — вновь нападает Скотт, сдвигается, заслоняет собой друга. — Зачем? — повторяет Курт, спрашивает храбро, хоть и растерянно, даже делает короткий шаг вперёд. У него подрагивает хвост испуганно, и Азазель смотрит на этот хвост с коротким ласковым смешком. — Зачем вы пришли ко мне? Кто вы? Азазель не отвечает. Азазель исчезает так быстро, что Пьетро сомневается даже, что это ему не привиделось. Курт бросает быстрый тревожный взгляд на замершего, опустившего руки Эрика, подаётся вперёд: — Вы знаете, кто он? Вы знаете его имя, скажите, зачем ему был нужен я? — Я не уверен, — говорит Эрик, тускло и мрачно. — Я не уверен. Я не знаю. На берег короткими шуршащими серебряными всплесками накатывают волны. Лес шумит за спиной Пьетро, но шумит иначе, не так, как раньше — медленнее и тише. — Она устаёт, — говорит Хэнк задумчиво, и они все поднимают на него глаза — одинаковые тёмные пятна на белых усталых лицах. — Она не может генерировать иллюзии так быстро. Вы видели, каким нечётким и неясным было видение Азазеля? Совсем не таким, как первое. Должно быть, на Шоу она потратила все силы, Эрик. — Лучше бы она не делала этого, — отзывается Эрик с мрачной решимостью, и Скотт вмешивается агрессивно, выглядывая из-за плеча Леншерра. — Кто устаёт? — огрызается мальчишка. — Джин? Вы о ней? Я не верю, что это она может так испытывать нас! — Это не Джин, — отрезает Хэнк мрачно. — Это Феникс пробует свою силу на тех, кого сумела захватить. Надо держаться, если она будет вымотана иллюзиями, Чарльз найдёт нас в глубинах сознания Джин и вытащит. Скотт отшатывается от Хэнка, отдёргивается, отбегает к кромке воды. — Зачем ждать? — спрашивает он быстро и лихорадочно. — Если эта Феникс устаёт, можно самим найти… Джин! Последнее слово он кричит, выпаливает громко, звонко и яростно, кричит в яркое светлое небо, кричит в сторону леса, кричит навстречу ветру. А потом сдёргивает решительным жестом очки с глаз, распахивает глаза и выстреливает огненным лучом в собирающиеся на озере волны. И небо словно трескается пополам, сливается с озером, опрокидывается на землю дождём. Пьетро мгновенно промокает насквозь, синяя шерсть Хэнка слипается в один тяжёлый меховой ком, Курт дрожит под струями ливня, широко распахнув глаза. Озеро словно расступается в том месте, в которое выстрелил Скотт, выпускает — как из водяных ворот — две высокие фигуры. Они сливаются с дождём, они меняют форму на ходу, они колеблются, как желе. — Нечёткая иллюзия, — бормочет Хэнк рядом, бормочет почти торжествующе. — Она теряет силы! Но слова всё же замирают на его синих губах, повисают недосказанной насмешкой. Потому что из озера выходит, не утруждаясь отряхнуть тяжёлый плащ от капель, не смаргивая дождь с немигающих тёмных глаз, Апокалипсис. Апокалипсис побеждённый, Апокалипсис исчезнувший навеки. Фигура же, шагающая за Апокалипсисом, кажется недостроенной, словно слепленной из сырого теста, она меняется на ходу, застывает на воздухе, и Пьетро вскакивает с песка изумлённо, когда видит наконец готовый вариант. Перед ним возвышается Эрик — отец — в бордовом плаще, с которого даже тяжёлые струи дождя не смывают египетскую пыль, с блестящим шлемом на голове и безжизненным холодным взглядом. Настоящий Эрик — не муляж — стоит совсем рядом, вглядывается настороженно, яростно в свою копию, но Пьетро видит своего настоящего отца не так ясно, как его бездушный макет, видит словно за какой-то пеленой. И всё идёт по выверенному сценарию двух ночей, только боль в ноге чувствуется яснее и ярче, чем во всех предыдущих иллюзиях. Пьетро кричит, извивается на песке, видит смутно — словно в театре теней — как бегают и беснуются за этой странной мутной пеленой его товарищи. Он не знает, что они делают, он не знает, пытаются ли они спасти его. Он не знает, существуют ли они на самом деле. Цепочка захлёстывается вокруг шеи Пьетро привычным движением, обвивает кадык, срывает хрипы с губ. И Пьетро больно и страшно, Пьетро забывает, кто из стоящих перед ним Эриков настоящий, родной. Пьетро забывает, что всё происходящее иллюзия. Пьетро помнит только одно: отец не может убить своего сына. — Стой, — говорит Пьетро торопливо, отчаянно. — Стой, пожалуйста, ты же мой отец, ты не можешь!.. Апокалипсис держит цепкой хваткой Пьетро за волосы, тянет его голову назад, но парень рвётся, рвётся вперёд, пытается взглянуть в пустые ледяные глаза Эрика, стоящего напротив него, сжимающего пальцы медленно, управляющего смертоносной цепочкой. У Пьетро во рту скапливается вязкая слюна, горло сжимает так, что невозможно дышать, и лёгкие, кажется, готовы разорваться. Но он дёргается, падает на колени со сдавленным воем и, пытаясь тянуться к этому ледяному, чужому Эрику, не отдавая уже себе отчёта в том, что говорит, хрипит, выдавливает, скулит, напрягая голосовые связки. И затрата последних сил не проходит напрасно, крик выходит неожиданно громким, хоть и хрипящим отчаянно: — Стой… Стой, пап, нет!.. И тогда из-за туманной завесы, из-за чужеродной пелены доносится яростный крик Скотта. — Хватит! — кричит Саммерс, надрывая, надсаживая горло. — Хватит! Луч разбивает белёсую преграду между Пьетро и его товарищами, пронзает насквозь холодное подобие Эрика Леншерра, разбивая его, рассеивая, врезается острой алой стрелой в небеса. Хватка Апокалипсиса исчезает с волос Пьетро, цепочка разматывается, повисает безобидной тяжестью. Пьетро хрипит, кашляет, судорожно царапает ногтями холодный мокрый песок. Хэнк хватает его под локоть с одной стороны, Курт подлетает юркой встревоженной фигуркой с другой. — Пьетро, — спрашивает Хэнк, часто и раздражающе повторяя его имя. — Пьетро, ты как? — Порядок, — ворчит Ртуть, предпринимая попытку вырваться из чужих рук, хотя нога вновь перестаёт слушаться, а горло словно сдавливает изнутри колючий ошейник. — Чёртовы иллюзии, кому они вообще нужны… — Пьетро, — говорит Хэнк тяжело и медленно. — Пьетро, Эрик слышал. Пьетро замирает на полуслове, проглатывает недосказанное вместе с вязкой слюной. Потому что Эрик стоит очень близко, смотрит прямо в глаза и выглядит изумлённым, ошеломлённым, растерянным. И очень злым. Из того, что Эрик мог слышать в последней иллюзии, только одна фраза представляет собой нечто важное. Очень важное. — Какого чёрта? — спрашивает Эрик тихо и гневно. И, наверное, в этот раз поздно обращать всё в шутку.