Процесс исцеления

— То есть, ты… — начинает Пьетро, и Эрик качает головой, с оттенком усталости, с оттенком безысходности. — То есть, ты хочешь сказать, что собираешься построить все эти странные штуковины? Пьетро наполовину горд, Пьетро наполовину в ужасе, и тому есть причина. Причина эта кроется в листах металла, наполняющих комнату Эрика, лежащих в каждом углу вперемешку с чертежами. Изображения на чертежах на придирчивый взгляд Пьетро выглядят вполне достойными быть под рукой у какого-нибудь дьявольского — дьявольски умного и дьявольски грозного — изобретателя. Отчасти Пьетро восхищается отцом, не побоявшимся закопаться с головой в устройство всех этих угрожающих машин. Отчасти же ему страшно — словно извивается внутри липкий червячок ужаса — страшно, что для Эрика искушение подчинить себе мир с помощью всех этих изобретений окажется сильнее недавнего раскаяния. — Собираюсь, конечно, — рявкает Эрик хмуро и резко, словно сам уже недоволен, что пригласил чужого в свою обитель. Пьетро таращится с испуганным изумлением, и отец, кажется, смягчается. — Разумеется, нет. Что ещё за глупые домыслы? С чего бы мне заниматься построением бесполезных махин? — Нет, подожди, — выпаливает Пьетро возмущённо и — будто словесного отрицания мало — трясёт головой яростно. — Ты же меня по-любому обманываешь! Окопался с чертежами и строишь планы по покорению мира, а меня даже не зовёшь поучаствовать. Жаль что ли? У тебя же тут целая лаборатория, для двоих работы хватит! — Эрик вздыхает в ответ, и Пьетро — быстро, стремясь скрыть недавний, ещё не ушедший страх перед мысленным образом вновь перешедшего на тёмную сторону отца, — выхватывает чертежи у Леншерра из-под локтя. — О, я знаю эти штуки! Они были тогда, в 1973. Когда ты сидел в Пентагоне. ...от воцарившейся тяжёлой тишины, кажется, звенит в ушах. - ...А потом вышел и пошёл всё крушить. Не то, чтобы это было очень круто, если хочешь знать моё мнение. — Пентагон или «всё крушить»? — по лицу Эрика пробегает тень, очень неприятная тень, и Пьетро приподнимается, тянется к отцу, чтобы хлопнуть по плечу ободряюще. Но так и не достигает цели. Стушевавшись, вместо отцовского плеча хватается за костыль. Словно так и надо. Эрик смотрит на его пальцы на ручке костыля очень внимательно, не торопится поднимать взгляд к чужому лицу. — Я против насилия, — говорит Пьетро твёрдо, и Эрик медленно моргает, вскидывает наконец глаза. — И всей этой фигни с вселенским могуществом. Десять лет назад — и сейчас, в Каире — это было ужасно, и ты сам это знаешь. А вот если попадёшь в Пентагон, я в любом случае смогу тебя вытащить, и никто не пострадает, — и добавляет, пряча смущение за бравадой. — Всё равно быстрее меня никого нет, ты же сам видел. — Видел, — отвечает Эрик. Смотрит хмуро на закованную в гипс ногу Пьетро и говорит глухо. — Мне жаль, что тебе тоже пришлось пройти через ужас Каира. И в 1973…ты ведь был совсем ребёнком, сколько тебе было? — Пятнадцать, — отзывается Пьетро гордо и следит, как Эрик сдвигает брови. — Пятнадцать, — повторяет он недоверчиво. — Тебе было всего пятнадцать. О чём, чёрт возьми, думал Чарльз?! — А я был хорош для своего возраста, а? — фыркает Пьетро, поспешно переводя тему. Не хватало ещё, чтобы Эрик нёсся к Профу выяснять на повышенных тонах ещё и этот вопрос. — Кому скажи, не поверят. В пятнадцать лет вытащил из Пентагона самого охраняемого преступника. Эрик дёргается, словно его ударили. — Я не совершал, — говорит он быстро, сквозь зубы. — Того, в чём меня обвиняют, — и отголоском былой властности. — Ты должен мне верить. Пьетро отчаянно хочется спросить, почему это он что-то должен, но резко вспыхнувшая в душе жалость к отцу с его сдвинутыми бровями, сомкнутыми крепко губами оказывается сильнее внезапного порыва вредности. — Я верю, — просто отзывается он. Доверие в семье — пусть даже и бывшей разобщённой столь долго — важнее, а политики и органы правосудия и так всё время лгут, ведь так? И — как благодарность за доверие Пьетро — Эрик улыбается, почти весело, почти открыто, тянется к чертежу в руках сына, отгибает уголок: — Ты прав. Это чертежи Стражей. Пьетро смотрит на улыбку отца с опаской, подтягивает здоровую ногу к груди, сгибая в колене: — Давай ещё раз. Ты ведь точно не собираешься снова выстроить их вокруг себя весёленьким хороводом и кричать про мировое могущество? Это было бы как минимум глупо, чувак. Если хочешь знать моё мнение. «Если ты действительно хочешь знать моё мнение». Эрик хмыкает, откладывает чертежи аккуратно и разминает пальцы с хрустом: — Согласен. Старые методы себя не оправдали, настало время поисков. А этих парней меня попросил изучить Хэнк. Ему нужно до мельчайших подробностей знать их строение. — Так мир теперь захватывает мохнатый? — фыркает Пьетро, и отец, должно быть, уже перевыполнил план полуулыбок на сегодня, как ему ещё не надоело. — Или вы как-то закорешились и скооперировались? — Это для тренировочной комнаты, — поясняет Эрик, вытягивая из чужих ладоней чертёж со скалящейся пастью Стража. — Иллюзии на пустом месте не создаются. Всё оказывается куда прозаичнее, хотя и безопаснее, и Пьетро постукивает по гипсу, надувшись: — То есть, ты не собираешься строить их в своей комнате… И Эрик приподнимает удивлённо брови в ответ: — Ты что, действительно так думал? Не заставляй меня сомневаться в твоих умственных способностях. Стражи бы не поместились в моей комнате. Я создам пару маленьких макетов для Хэнка, думаю. Для наглядности. — А как..? — начинает Пьетро торопливо, но Эрик — уже встревоженный предыдущими предположениями собеседника, находящийся на каком-то своём потоке мыслей — кажется, успевает додумать мысль за него. Сжимает губы крепко, прячет под надёжный замок весь свой арсенал весёлых мимических движений. И даже не смотрит на сына, когда отвечает — быстро и сердито: -…как Хэнк доверил мне исследование таких смертоносных махин, ты хочешь спросить? Действительно странно, верно? Вдруг я снова встану на путь зла — или что-нибудь в том же роде, столь же опасное? Листы металла, разложенные по всей комнате, взвизгивают скрежещущим железным звуком, когда Эрик встаёт со стула, сдвинув брови грозно, говорит разочарованно: — Хэнк тоже сомневался, не ты один. Чарльз настоял. Вдохновился мыслью приобщить меня к общему делу. И какая — к чёрту — осторожность, он же грёбаный телепат. Стоит одной-единственной крамольной мыслишке забраться ко мне в голову, наш вездесущий профессор тут же её обнаружит. Доволен ответом? Пьетро вздыхает так шумно и сердито, что бумажные чертежи с готовностью слетают со своего места, пикируют плавно, как большие и очень лёгкие белые птицы. — Я собирался спросить, как ты собираешься использовать все эти листы железа, — ворчит Пьетро негромко, расстроенно. — Вряд ли они понадобились бы тебе все на пару фигурок. — И добавляет с внезапно пробудившейся обидой, обидой на это неожиданное болезненное недоверие собственного отца. — Но твой монолог тоже был жутко интересен и познавателен, большое спасибо. Эрик — остывая — смотрит на Пьетро удивлённо. Холодная злость уходит из его светлых глаз, утекает по капле, уступая место неприятной неловкости. Отец пожимает плечами, и голос его звучит до обидного спокойно: — Остальной металл? Тоже для тренировочного помещения. Материал для обивки. Делаю его — как там было в заказе синего? — «тонким и очень прочным». — Использовать силы во благо круто, верно? — огрызается Пьетро, слишком недовольный, чтобы следить за словами. — Неплохо, — отзывается Эрик задумчиво, смотрит на свои руки коротко, а потом быстрым, наполненным всё той же неловкостью движением прячет их в карманы. — Тут ты прав. *** — Не пытайся сразу бежать сломя голову, — командует Хэнк, и Эрик входит в лабораторию как раз в этот момент, когда гипс крошится на пол под осторожными синими лапами, а Пьетро дёргает ногой нетерпеливо и яростно тянется помогать. — Иначе мне придётся накладывать гипс во второй раз. — Да без проблем, — отвечает Пьетро легко, и Эрик поднимает брови с потрясающей недоверчивостью. Чертежи плывут за ним сами, перевязанные металлическим шнуром, и дверь он закрывает, не касаясь, лишь поведя рукой в воздухе. Хэнк следит искоса за старым товарищем неодобрительно: — Будешь использовать силу для таких мелочей — совсем обленишься. — Или отточу навыки до совершенства, — пожимает Эрик плечами. — Я принёс тебе заметки. — Чертежи устремляются на стол, а испытующий взор Эрика — на Пьетро. — Мне показалось, или ты только что добровольно согласился соблюдать врачебные предписания? И наконец-то из его голоса, из взгляда исчезают холодные осколки их недавнего спора. — Конечно, — отзывается Пьетро звонко, откалывая кусок гипса, швыряя его на пол довольно. У Хэнка в его стерильной лаборатории, должно быть, будет грязно после этой процедуры, ну и ладно. Пьетро сам может подмести…когда сможет использовать силы, разогнать застоявшуюся кровь. — Я готов на любые условия, главное, избавиться от этой штуки. И от костылей. Я так устал. Он буравит хмурым взглядом остатки гипса на ноге и выпаливает то, что думает, то, что приходит в голову и сразу перекатывается на язык: — Зачем сразу ногу? Если уж этому египетскому хмырю так хотелось что-нибудь мне сломать, то почему было не остановиться на руке? Эрик мрачнеет мгновенно, смотрит на белые гипсовые крошки на полу в упор, хмуро и сурово, как на врага. И говорит медленно: — Потому что на какой-то миг ему показалось, что ты — с твоей великолепной скоростью — сильнее его. Разве он мог допустить такой расклад? Хэнк бросает на Эрика взгляд, полный удивлённой осторожности, но смягчается быстро — он, мохнатый, яркий и мягкий, просто не может испытывать негативные эмоции долго. Маккой улыбается Пьетро ободряюще, пока тот высвобождает ногу осторожно, перетаскивает её — бледную, вялую и прохладную — на свободное от острых крошек гипса место. — Какой я потрясающий, наверное, был в этой битве, — ворчит Пьетро. Он поднимается на ноги нерешительно — Хэнк подставляет лохматый локоть мгновенно, и обидно, что Эрик не трогается с места. — Как вы гордитесь мной, наверное… Он ставит босую ногу на пол — ступня такая холодная, что нагретый скользящим в окно солнечным светом пол кажется раскалённым пламенем — и не слышит, что говорит ему Хэнк довольно и урчаще. Потому что — сонный и светлый — голос Джин в его голове произносит: «Привет, Пьетро». *** Джин сидит в ворохе одеял — белая, будто светящаяся изнутри. У неё плотный и мокрый после душа узел рыжих волос на голове — Рейвен, убедившись, что её юная подопечная в порядке, сразу же потащила её приводить себя в порядок — а глаза блестят так ясно и спокойно, словно девушке всего лишь приснился длинный радостный сон. Пьетро и Хэнк почти вваливаются в дверной проём — не слишком галантно, зато с искренней торопливостью — и более медленный и спокойный Эрик насмешливо хмыкает за их спиной. Хэнк торопится проверить самочувствие Джин. Пьетро спешит поздороваться, посмеяться вместе с подругой над тем, как долго она отлынивала от повседневных дел и занятий. А ещё — в процессе — скорее вернуть свою ногу в форму. Расходить, как выразился Хэнк. Чарльз улыбается им — всем троим сразу — нежно, устало и довольно, и Пьетро видит краем глаза, как напрягается лицо Эрика, как поджимаются губы нервно. Скотта у постели Джин не оказывается, и Пьетро торопится занять его место в кресле. Отчасти — потому что освобождённая от гипса нога устаёт ещё слишком быстро, отчасти — потому что очень рад видеть Джин бодрой и улыбающейся. Не спящей. Джин мгновенно протягивает к Пьетро руку — слишком тонкую, слишком белую на плотном синем одеяле. — Наверное, не стоило так делать, — говорит девушка виновато. — Профессор сказал найти Хэнка, а я почувствовала, что он с тобой…и я соскучилась, поэтому позвала сначала тебя. Я напугала вас, да? — Это было довольно неожиданно, — соглашается Пьетро со смешком. — Но чертовски лестно. Я вроде как избранный… — Он поскользнулся на собственном гипсе, — насмешливо перебивает Хэнк, бережно подсчитывая пульс Джин, и та вспыхивает радостно от его слов. — Ты уже избавился от гипса? — спрашивает она, улыбаясь светло. — Я так рада за тебя! — А мы — за тебя, — басит Хэнк добродушно и разворачивается к улыбающемуся Ксавье. — Она выглядит совершенно здоровой, Чарльз. Словно только что пробудилась от хорошего крепкого сна. Как тебе удалось вернуть её? Чарльз мрачнеет на мгновение, прикрывает глаза ладонью устало, и Эрик делает шаг — маленький, почти незаметный — в его сторону. — Я звал её, — говорит профессор едва слышно. — И Скотт. Она шла на наши голоса. Джин белеет в один миг, и её маленькая ладонь холодеет в руке Пьетро. — Это был такой длинный путь, — шепчет она отважно, хоть и едва слышно. — Пустая дорога и чужие сны, чужие мысли по обочинам. Профессор всё время говорил со мной. И Скотт…должно быть, они так устали. — А где наш прекрасный принц? — фыркает Пьетро весело. — Он ведь дождался свою Спящую Красавицу. Где радостные вопли, танцы и ходьба на голове по комнате? — Я отправил принца самого спать, — смеётся Чарльз, подхватывая шутку. — Его ведь от постели было не оторвать, пришлось применить телепатию. Мне действительно неловко из-за этого. Джин смеётся, алея, но Эрик смотрит на неё мрачно, задумчиво, а потом переводит взгляд на профессора: — Что с Фениксом, Чарльз? Вопрос тревожащий, вопрос тёмный, но Чарльз улыбается слабо и ласково, словно рад уже только тому, что Эрик наконец заговорил с ним: — Я запер его. Поставил блок. Потребовалось много сил. — То есть, — перебивает Эрик строго, и Джин смотрит на него в тревоге. — Вы не справились с этой заразой? Она всё ещё в сознании Джин? — Она заперта, — говорит девушка поспешно, и Пьетро, поддерживая её, смотрит на отца сердито. — Блок профессора не даст ей выбраться. — Чарльз? — интересуется Эрик скептически, не отрывая взгляда от Джин, и профессор вздыхает глубоко. — Мой блок, к сожалению, не так прочен. Феникс найдёт выход. Но когда это произойдёт, мы с Джин будем готовы. Джин кивает согласно и поспешно, всё ещё бледная, испуганная, и Пьетро вмешивается торопливо, разбивая эту тягостную пелену молчания, воцарившуюся в полумраке комнаты. — Думаю, для готовности Джин надо сперва поесть, — говорит он твёрдо. — И меня слегка напрягает, что я единственный, кто до этого додумался. Нет, не слегка. Чёрт, я словно единственный взрослый и здравомыслящий человек здесь! Они все молча переводят на него взгляды. Джин — со светлой изумрудной благодарностью, Хэнк — со строгим одобрением, Эрик — всё с той же скептической уверенностью, что им всем до сих пор грозит смертельная опасность. Взгляд Чарльза Пьетро не расшифровать — он тусклый, тяжёлый — словно неживой — и приходится отвести глаза. Джин всё ещё смотрит на друга ласково и тепло, но — должно быть, это пагубное влияние Эрика — Пьетро не уверен, что за зелёным светом глаз подруги не прячется тёмный жадный до чужих жизненных сил монстр, которого ни за что нельзя считать побеждённым.