А в душе я танцую

      — Эй, Кетиль!       — Что?       — А ты трогал женскую задницу?       — …Ты дурак?       — Что-о-о-о?! Друг мой, жизнь прошла мимо!       Кетиль вздохнул, намыливая ему спину.       — Эй, Кетиль!       — Что?..       — Можешь мою потрогать… — сострадательным голосом произнёс Хенрик и, не выдержав, захохотал во всё горло.       Последние дни в квартире стало оживлённо, и даже дождь, всё чаще лизавший окна и карнизы, не портил настроения так, как раньше. Косые струи с налёту ударялись в стекло и ползли вниз холодными змейками, видно, ища лазейку, чтобы пробраться в дом, где, наконец, подключили отопление. У дверей маячил ноябрь, настойчиво заглядывая в дверной проём и стеснительно вытирая ноги о коврик.       Подслеповатая госпожа Барнс, хозяйка квартиры, придя с ревизорской проверкой и обнаружив, что молодой человек в качестве сиделки квартиранта намного чистоплотнее, чем многие девушки до него, кажется, завела нового любимчика. Теперь она приходила аж каждую неделю, принося какой-нибудь гостинец и чаёвничая с Кетилем на кухне. Хенрик, наблюдавший иногда за ними из гостиной, не переставал удивляться тому, как у Кетиля хватает терпения каждый раз выслушивать про изжогу, мозоли на пятках и папилломы на подмышках. А тому, учитывая специфику его работы, это было не в новинку — нужно было лишь порой вставлять недоумевающее «Да что вы говорите!..», в меру негодующее «Не может этого быть!» или просто иногда качать головой.       Кстати, о работе. Кетиль как-то спросил, на какие шиши его подопечный оплачивает квартиру, и словоохотливая старушка тут же доверительно ему зашептала, что, скорее всего, деньги ему переводят родители. Госпожа Барнс видела их пару раз, и, хотя заглядывала к Хенрику обычно только раз в месяц, знала, что приезжают к сыну они нечасто. Непонятно, откуда она брала информацию, если жила на другом конце города, но, как и многие такие старушки, казалось, знала обо всех и вся.       Но, как выяснилось позже, квартирная хозяйка ошиблась. Хенрик занимался переводами с немецкого, в основном техническими — с художественной литературой у него не ладилось. Рабочий день Кетиля заканчивался в семь, и потому в семь его подопечный отправлялся в постель. Туда с собой Хенрик обычно брал старенький ноутбук и пару терминологических словарей и в этой компании проводил часа четыре — ночью ему всегда работалось лучше. Иногда медбрат, открывая утром дверь своим ключом, заставал его заснувшим с открытым лэптопом на коленях.       — Wir hatten sich fast ein Jahr nicht gesehen, ha-ha! — с порога услышал Кетиль из комнаты Хенрика. — Und du fragst noch, wie lange! Oh, Moment mal, bitte.*       Кетиль с любопытством заглянул в комнату — он впервые услышал, как его подопечный говорит по-немецки. Вопреки какому-то интуитивному ожиданию, немецкая речь звучала совсем не грубо, а вполне плавно и мягко, с чуть проглатываемым на конце слов «r». Шёпотом поздоровавшись, медбрат ушёл на кухню заниматься завтраком, чтобы не мешать разговору.       — Kein Problem! Aber selbstverständlich, das mache ich doch gern. Was? Ja, stimmt. Die Arbeit kostet fünfzig Euro. Aber das ist doch wirklich nicht der Rede wert. Na ja, schon gut... Aha… Alles Gute.** — Хенрик сбросил вызов и зевнул. Один из постоянных заказчиков, его приятель, позвонил чертовски рано, забыв о разнице во времени между Данией и Китаем. За разбором правок он и не заметил, как прошла пара часов.       — Приве-е-ет!.. — крикнул Хансен в открытую дверь комнаты. С кухни раздалось:       — Ты уже закончил? — Через несколько секунд Кетиль снова показался в дверном проёме. От него ужасно вкусно пахло корицей.       Хенрик кивнул и потянулся вправо, пододвигая к постели кресло. Сиделец поспешил помочь, затаскивая его на сидение, затем тот сам руками поставил на подставку свои ноги в старых мягких домашних штанах. Кетиль удивился.       — Ты сам переодевал пижаму? Зачем?       — Тренируюсь, — хитро улыбнулся парень, натягивая по пути на кухню тёплые носки. — Я и сам неплохо могу переодеться, если постараться.       Он не врал. Хенрик ужасно не любил, когда его считали совсем беспомощным, а ещё больше не любил сам себя таким чувствовать. Это не значит, что он не ценил заботу, но он считал, что полностью передать себя в руки няньки ниже его достоинства. Он ещё что-то мог сам — и это вселяло в него бодрость духа.       —…Ты испёк маффины? — вытаращил глаза Хансен, хватая с тарелки ещё тёплое угощение.       — Я что, похож на повара-кондитера? — поднял бровь Кетиль, аккуратно складывая пару кухонных полотенец и убирая их в пакет. — Мама всучила мне их, чтобы побаловать тебя.       — Но ведь мы не знакомы, — возразил Хенрик, однако это утверждение не мешало ему уминать за обе щеки.       — Ну, это не имеет для неё особого значения. — Кетиль пододвинул подопечному кружку молока. — Так вкуснее.       Так и вправду было вкуснее. Рассыпчатый гостинец таял на языке, когда смешивался с молоком, и даже изюм, который Хенрик не слишком любил, был здесь весьма к месту. Он действительно не был лично знаком с госпожой Иеннсен, но уже боготворил её золотые руки, о чём и сообщил её сыну. Кетиль довольно хмыкнул и обещал передать матери похвалу.       Сегодняшний день был как будто не ноябрьским — с ясным небом и полусухим асфальтом. Неподалёку рабочие опускали в канализационный люк какой-то шланг, перегораживая тротуар, и молодым людям пришлось идти другим маршрутом. Они решили направиться в соседний квартал с уютным двориком. Хенрик задремал, уткнувшись носом в воротник куртки, а Кетиль качался на старых качелях. Он только недавно присмотрел это место, и именно из-за качелей. За ними ещё кто-то ухаживал — старые цепи не скрипели, хотя краска давно облупилась, открывая предыдущие слои. В последнее время настоящей проблемой стал поиск таких вот старых добрых качелей, с ржавыми подтёками или без половины сидения — неважно. Всё в округе заполонило современно пластиковое убожество, рассчитанное максимум на учеников младшей школы. А как же остальные? О чём думают люди, переставшие делать детские площадки на вырост? Иногда и в сорок лет так тянет посидеть на качелях…       Кетиль положил руки на колени, продолжая раскачиваться с помощью ног: оказываясь на пике впереди, подгибал их под сиденье, а отклоняясь назад, вытягивал вперёд. Ногтем отковырял с ладони прилипший кусочек ржавчины. Кинул взгляд на Хенрика — сопит. Наверняка снова всю ночь просидел со словарями и не выспался. Вздохнув, сиделец облокотился о колено и подпер голову ладонью, рассматривая его.       Парень его приятно удивил. Кетиль до последнего ждал, что тот распустит нюни и начнёт плакаться о своей судьбе. Однако нет, он был приветлив и, кажется, принадлежал к тем людям, которые легко привязываются. Ещё сложно было судить о том, хорошо это или плохо.       Глаза скользнули к пледу на коленях Хенрика. Ещё с интернатуры у Кетиля появился ужасающий его самого интерес. Каково… каково это — не чувствовать своего тела? Как никогда не мог представить ощущения кошки, двигающей хвостом, так не мог хотя бы приблизительно описать для себя чувство отсутствия, чужеродности своих конечностей. Молодой человек задумчиво уставился на свою ладонь, повернув и так и этак. Сжал пальцы — синеватые вены на бледной коже обозначились чётче. Неужели возможно не управлять всем этим?..       Кетиль никогда за всю свою жизнь ничего себе не ломал, потому что его мать старалась оградить мальчика от всего, что могло бы ему навредить. Он рос довольно спокойным и рассудительным, потому что госпожа Иеннсен не просто запрещала ему что-либо делать или куда-либо ходить, а объясняла причину и возможные последствия его поступков. Так что Кетиль предпочитал не учиться на своих ошибках, наломав дров, а мотать на ус и по возможности избегать лишних проблем. Так ему было намного комфортнее и безопаснее.       Во дворике было тихо, не считая звонка телефона из чьего-то окна. Холодный ветер пробирался сквозь пряди волос, будто запуская в них тонкие пальцы, и Кетиль поёжился.       — Ммммгх… — вдруг раздалось с кресла. — Который час?..       Медбрат кинул взгляд на свой мобильник.       — Начало второго. Мы на улице всего чуть больше часа.       — Я замёрз, — потянувшись, посетовал Хенрик, и прикрыл ладонью зевок. — Пойдём домой?       — Ну, раз ты хочешь, пойдём.       Хенрик был доволен жизнью. За прошедшие три недели они вполне притёрлись характерами, и Кетиль открылся для него с другой стороны. Этот колючий репейник действительно не любил ходить вокруг да около, и если говорил, то выдавал прямиком в лоб. Но и его предусмотрительность, ответственность — всё было налицо. И, что нравилось Хенрику больше всего, он не лукавил. В нём не чувствовалось фальши, как и в Кэт до него. Поистине лучшая замена, которую можно было ей найти.       На днях Хенрик приглашал Кетиля на ночёвку с кино, пивом и чипсами, на что тот в обычной манере пожал плечами и ответил: «Почему бы и нет». Хенрик улёгся на диване, а медбрат, скрестив ноги по-турецки, сел на ковре у дивана. Фильм выбирали вслепую, и гадания на пульте выдали «Виноваты звёзды». Оба переглянулись и пожали плечами. Они выпили по баночке пенного и шуршали пакетами, сонно глядя на экран. После этого фильма спать они ложились молча.       — Я взял твоей пасты, — наутро крикнул ему из ванной Кетиль. Зубная щётка в чехле всегда была у него с собой.       Хенрик, не отрывая головы от подушки, пробурчал «брывлунг» и снова отключился. Медбрат не стал его будить и, убрав после себя диван в гостиной, пошёл выкидывать мусор с посиделок. Наверное, он был бы не против оставаться так иногда у своего подопечного. Встречаться с кем-либо продолжительное время у него не выходило: не с такой работой. Ни одна медсестра ему не нравилась, а слышать от мамы об обществах знакомств он не желал. Так что ему мешает завести хотя бы одного друга, с которым он мог бы настолько часто видеться?       Дожидаясь Кетиля, Хенрик лежал в тишине пустой квартиры и смотрел на угол своей подушки. Это человек, за которым хочется наблюдать. Да, Кетиль был именно таким. Никогда не знаешь, сколько ещё всяких интересных вещиц в этой шкатулке с пуговицами. Тусклые бронзовые, пластмассовые, деревянные с отколотым краем и одна — вот уж сокровище! — стеклянная, хрупкая, и потому завёрнутая в тряпицу. И почему ему вспомнились мамины закрома?..       Кетиль вернулся, почистив ботинки от снега у двери, и заглянул в спальню.       — Ты перепутал десять утра и десять вечера? Давай, соня, вставай. — Сиделец похлопал подопечного по плечу и затормошил. — Тебе обещали позвонить через час насчёт каких-то экскаваторов…       Хансену не хотелось ни с кем говорить ни о каких экскаваторах. Боже, какие экскаваторы в такой чудесный день? Поэтому он продолжал молча лежать с прикрытыми глазами, разглядывая из-под ресниц говорящее о каких-то странных вещах лицо. Он смотрел, как неторопливо двигаются бледные с мороза губы, которые пытались донести до него что-то, но ему было так хорошо, что на остальное плевал бы он с высокой колокольни.       — Я. Сказал. Подъём. — Кетиль упёр руки в бока и в нетерпении стучал мыском ступни по полу. — Мне скоро нужно будет уйти, и я не собираюсь носиться с уткой за пять минут до выхода. Живей!       — Wohin gehst du…       — Что? — Кетиль присел на корточки у кровати.       — Ты куда?       — Встретить сестру с вокзала. Она уезжала узнавать насчёт универа в соседний город.       — А-а-а, вот как. Ну, тогда так и быть.       — Как будто одолжение делаешь, — хмыкнул Иеннсен, помогая ему сесть. — К твоему сведению, я вовсе не обязан торчать у тебя целый день, как делаю сейчас. По идее, я должен просто заглядывать пару раз в день. У некоторых медсестёр вообще по два пациента.       — Но в таком случае не говори, что тебе здесь не нравится, — хитро протянул Хенрик, перебираясь на коляску. — Почему бы тебе не переехать ко мне навсегда?       — Балбес, — хмыкнул Кетиль, давая ему шутливого тумака, — тогда от тебя совсем покоя не будет.       — Эй, могу я спросить тебя кое о чём?       — Всё, что угодно, для вас, господин Иеннсен!       Они сидели в гостиной, Хенрик — на диване и с ноутбуком на коленях. Сейчас его занимала какая-то аркада. Кетиль расположился на старой подушке, приспособленной для сидения на полу, и читал. На данный момент он оторвался от книги и снял очки, которые повисли на тонкой посеребрённой цепочке.       — Давно ты… в кресле?       — Года два, — чуть прикинув, ответил Хенрик, не прекращая жать на клавиши. — А что?       — Просто ты никогда не рассказывал, что с тобой случилось. Я не стану настаивать, если ты не захочешь говорить, но… — Кетиль сам не понимал, как набрался смелости (или наглости?) спросить его об этом. Однако он оборвал фразу, не решившись добавить «Мне интересно». Ему действительно было интересно, но стремление услышать рассказ о чьём-то страдании не выглядело здоро́вым. Медбрат сконфузился, поняв, насколько это выглядело нетактичным, но слово не воробей.       — Ну… — Хенрик не отводил взгляда от экрана, но скорее из-за того, что было бы неловко в такой ситуации говорить глаза в глаза. — Это было настолько нелепо, насколько вообще возможно. Будь эта история анекдотом, я бы от души посмеялся.       Кетиль медленно протирал очки носовым платком, ожидая продолжения.       — Я жил в общежитии, пока учился, — раздался голос с дивана. — Там же жили многие мои однокурсники, было весело. Мы пили, играли в карты и приставку, слонялись по комнатам в поисках приключений. Однажды один парень, выкурив косяк, нацепил простынь через плечо, связал две доски в форме креста и стал отпускать грехи за кружку кофе. — Вспомнив об этом случае, парень прыснул. Через пару минут он продолжил. — А однажды я, пьяный в дрова, вышел на балкон проветриться. В это время дежурная решила проверить коридоры на нашем этаже, и мне пришлось забиться в угол. Я остался незамеченным, но лучше бы она сделала мне выговор тогда. Она заперла меня на балконе; на дворе был февраль, а на мне были футболка, спортивки и шлёпки. И, понимаешь, Кетиль, я был настолько невменяем, что решил выбить ногой стеклянную дверь.       Воображение нарисовало Кетилю картинку, от вида которой он сжал губы и зажмурился. Он видел в ванной эти шрамы.       — Но я не был бы полным дураком, если бы не стал пытаться перелезть через дверь в осколках. Я поскользнулся на растаявшем снеге и… Кто-то из жильцов, наверное, прибежал на мои вопли. Я уже не помню тот момент. Вот так, собственно, всё и было. — Разведя руками, Хенрик взглянул на Кетиля. Тот сидел молча, с опущенной головой.       — Эй, ну, что ты? — Парень опустил ладонь на плечо медбрата. — Так и знал, что будет такая реакция… Лучше б молчал, честное слово. Кетиль, не надо так переживать, ну, правда…       Господь милосердный, кто кого должен тут успокаивать?!.. Кетиль не понимал, почему голос этого бедняги звучал так сострадательно. Это ведь он, это он в полном дерьме, он должен плакать, а Кетиль — его успокаивать! Когда мир успел перевернуться с ног на голову?..