Scorpions — Love Will Keep Us Alive
Это было тёплое чувство. Ощущение... любования. Как нечто недостижимое, прекрасное. Идеал.
Зима обрушилась на город, как налоговый инспектор — грубо и без предупреждения, не нуждаясь в провожатых. Толстые ветви деревьев под окнами покрылись толстыми снежными шапками, откуда то и дело выныривала чёрная воронья голова и отряхивалась. Стёкла замело почти наполовину, не позволяя свету хмурого неба отгонять предрассветный мрак. В квартирке было сумрачно и тепло, из крана на кухне размеренно капала вода. Накинув на плечи плед, Хенрик сонно уставился на экран ноутбука, ища развлечений на YouTube. Он не мог понять, что не так. Вроде ведь ничего не поменялось. Только его ладони стали как будто теплее, мягче касались мёртвых ног. Хенрик замечал это, или, возможно, хотел замечать. Хенрику было плохо. Он начинал бояться себя. Своих рук, которые норовили случайно коснуться узловатых пальцев. Своих глаз, следящих за прямой, осанистой спиной и подвижными угловатыми плечами. Своего языка, который прикусывал каждый раз, как Кетиль упирался в его лицо своим спокойным взглядом и приподнимал брови. Хенрик впадал в рассеянность, и вопросы сами собой пролетали мимо его ушей. — Теперь придётся ездить на автобусе, — вдруг раздался вздох под самым ухом. — М?.. — Хенрик вздрогнул, не заметив, как к нему подошли сзади. Но, кажется, Кетиль подумал, что подопечного занимает статья в открытой вкладке Гугла. — Что ты сказал? — Говорю, снегом всё заваливает. Мопед больше не проедет. — Кетиль разматывал длиннющий шарф синевато-зелёного цвета. — Придётся просыпаться раньше, чтобы успеть на автобус. — А, вот как... — пробормотал Хенрик в ответ. Кетиль был ответственен и заботлив, но хорошо ли это было? Подсознательно Хенрику хотелось принимать это только на свой счёт. Это была слишком сильная... привязанность. Он мысленно одёргивал себя, ругал, но если бы человек был в силах так просто держать себя в узде!.. Глупое сердце ныло, как скрипящие за окном ветви. — Всё хорошо? — Кетиль с недоумением глянул на Хенрика, который пялился на значок загрузки. — Может, кофе? — С тостами? — чуть улыбнулся парень, закрывая лэптоп. — С тостами, — с явным облегчением ответил медбрат. — Ты бы попробовал днём работать, а? Ночью спать надо, а то ты с утра догружаешься долго. — На, подержи это. — Что там? — Быстрей, это важно. — Ты ведь знаешь, что я быстро тебя догоню, если выкинешь какую-нибудь штуку? — сдался Кетиль и подставил руку. — Я буду просто счастлив, — прыснул Хенрик и, раскрыв пустую ладонь, ухватился за его пальцы. — …И что ты делаешь? — Держу тебя за руку, разумеется. — О боже, ты дурак… — А я никогда не утверждал обратного. Кетиль незлобно ткнул его кулаком в лоб, но руку отнимать не стал, хоть везти коляску одной рукой ему было тяжеловато. Хенрик любил ласку, да и в общем был похож на большого лохматого кота. Даже щурился на солнце так же. — У тебя постоянно мёрзнут руки, — заметил подопечный, разглядывая синеватую, полупрозрачную кожу. Кетиль пожал плечами. — Почему ты ходишь без перчаток? — Зря спрашиваешь, не отвечу. — Видя, как поворачивается к нему озадаченное лицо, Кетиль хмыкнул, скрывая смешок. — Ладно тебе, не хмурь брови. Потерял когда-то и просто забываю купить. — Ого, — присвистнул Хенрик, в изумлении разводя руками, — наш мистер Совершенство, оказывается, обычный смертный с дырявой памятью? — Ах ты, ехидна, — хохотнул Кетиль, надвигая шапку наглецу на глаза. — Если будешь высоко задирать нос... — То?.. — с вызовом перебил тот, закидывая голову на спинку кресла и глядя на перевёрнутого медбрата. — ...то я быстро придумаю, как свести с тобой счёты, засранец. — Кетиль закатил глаза и отнял руку, разворачивая коляску в сторону дома. — А если так? — Хенрик, расстегнув куртку, пошарил за пазухой. — Сейчас, минуту... Кетиль даже замедлил шаг, с любопытством заглядывая за его голову. — Держи. В чуть потрескавшихся от холодного воздуха руках сидельца оказался пакет из папирусной бумаги, аккуратно перевязанный плетёной бечёвкой.«Mit herzlichem Dank von deinem Freund»*
— Что там?.. — Хенрик улыбнулся, видя, что Кетиль приятно удивлён. — Что-то мягкое... — Надеюсь, будут впору, — строя из себя скромнягу, проронил парень. — Открывай уже! Чёрные замшевые перчатки пришлись Кетилю как раз. Он согнул пальцы, разглядывая подарок, и выглядел растроганным. Под рёбрами у Хенрика снова отдалась эхом тянущая боль — неужели простые перчатки могли заставить его сделать такое лицо?.. Тогда бедный Хансен был готов тут же потратить все свои сбережения на покупку десятков, сотен пар! — Это так мило с твоей стороны, — наконец вымолвил Кетиль, приложив ладони к щекам и ощущая приятную гладкость замши. — Я... правда благодарен за заботу. Но... — В честь грядущего Рождества, — опередил его Хенрик. — Ты как-то рано, я даже не успел ещё ничего тебе приготовить. — Медбрат задумался, мягко постукивая пальцами по ручкам каталки. — Не ломай голову, — беспечно махнул рукой лохматый парень, и, взяв узкие ладони Кетиля, положил на свои щёки. — ...На твоих руках они кажутся ещё мягче. Кетиль с улыбкой снова закатил глаза. Медбрат Иеннсен сидел на краю своей кровати и шаркал по полу ногой в домашней туфле. Было уже заполночь, а он всё не мог сомкнуть глаз, хотя сонливость тесно обхватила его голову, как пуховая подушка. Тусклый свет фонаря из окна за его спиной удлинял его и без того узкую тень. Сжав в обеих ладонях пару чёрных перчаток, Кетиль проводил по замше большими пальцами, оставляя едва заметные круговые следы на ворсинках. Он уходил с работы в смешанных чувствах. Хотя теперь это сложно было назвать просто работой. Он не был наивным или простодушным. А вот Хенрик, похоже, был. Говоря затёртой до дыр метафорой, его можно было читать словно открытую книгу, конечно, если знаешь, как её читать. Кетилю было жаль его. Парень казался беззащитным моллюском в своей раковине с крепкой старой дверью. Кетиль не давал ему никакого повода к столь сильной зависимости. Его пугало то, с каким лицом его подопечный просыпался по утрам — сонная улыбка заставляла веснушки прыгать по выступающим скулам, а живые голубые глаза, щурясь, приглядывались к движениям сидельца. Кетилю было сложно не замечать взгляд, постоянно следующий за ним. С каждым днём ему было всё тяжелее сохранять вид беззаботного неведения. А теперь эти перчатки... Они окончательно выбили его из колеи. Такое быстрое сокращение дистанции было для Кетиля дискомфортным. Да, он искал друга, но не верного до гроба пса, который смотрит ему в рот. Кетиль привык нести ответственность за человеческие жизни, но в душу лезть ни к кому не желал. Иногда в итоге его сердце превращалось в операционную после ампутации: заляпанные кровью стены и пол, сломанные инструменты, головная боль и звенящая тишина. Отрезать от себя некоторых людей слишком мучительно. И отстранять от себя Хенрика он тоже не хотел. Потому что знал, что больнее из них двоих будет явно не ему самому. Почему-то Кетилю хотелось выглядеть перед ним максимально понимающим и бескорыстным. Просто чтобы не обманывать ожиданий Хансена. Он вновь примерил одну из перчаток и, растопырив пальцы, смотрел то на одну руку, то на другую. Бледная узкая ладонь с глубокими линиями на внутренней стороне сжалась и разжалась, затем то же повторила рука в чёрной перчатке. Достаточно тонкая, она, тем не менее, прекрасно грела и сидела как влитая. Хенрик точно угадал с размером, как это ни удивительно. Хотя... Кетиль подсел к окну, положив подбородок на подоконник. Этот коммуникабельный парень то и дело хватал его за руки. Сначала было как-то неприятно, но затем он привык к прикосновению слегка мозолистых пальцев. Кетиля пугало то, как быстро Хенрик приучил его к тесному обращению. Но бедняга, кажется, ждал слишком многого... Веки, отяжелённые сонливостью, закрылись, и молодой человек устроил щёку на подоконнике поудобнее. Перед внутренним взором предстала картинка: Хенрик, сидя перед ним в инвалидном кресле, откинул голову назад и с ожиданием смотрит вверх — ждёт его реакции. Кетиль улыбнулся уголком губ, лениво поднеся к лицу руку в перчатке и приложив к щеке. Мягко......На твоих руках они кажутся ещё мягче.
Если ему и в этот раз придётся взять в руки скальпель, это будет последняя операция. Хенрик стал... жизненно важным органом для него. Но Кетиль пока не знал, можно ли без него жить. 24 декабря. В самый разгар обеда вдруг раздался звонок в дверь, и Хенрик резко обернулся в сторону коридора. Он узнал эту манеру, когда звонок тихо и хрипло дребезжал. Кетиль отвлёкся от разговора и встал, чтобы открыть дверь. Зазвенела цепочка и чуть скрипнули петли, послышалась чья-то речь, и Хенрик знал, чья. Спустя минуту на кухне показались мама с отцом, за ними стоял Кетиль. — Спасибо, молодой человек! Как вас, простите?.. — Кетиль Иеннсен, мадам. — Какой чудный воспитанный юноша, правда, Нильс? — Да, милая.— Нильс Хансен пожал Кетилю руку.— Спасибо вам, что ухаживаете за Хенриком, он же у нас такой негодник… — Пап! — встрял Хенрик, смутившись, как смущается всякий ребёнок, когда родители говорят о нём в третьем лице в его же присутствии. — Ох, прости, дорогой! — Дорес Хансен взяла сына за руки, плечом утерев родительскую слезу.— Нильс!.. — Прости, Хенрик, вырвалось, — крякнул отец, почесав затылок, и снова повернулся к Кетилю.— Я не имел в виду ничего дурного, поверьте, но он и правда балагур… Кетиль кинул взгляд на краснеющего Хансена-младшего и тактично кашлянул. — Мадам, господин Хансен, поговорите с ним сами. Мне всё равно надо было отлучиться за покупками и заскочить в больницу. — Ах, да, конечно, у вас ведь много своих дел! Ещё раз спасибо вам за заботу, очень, очень признательны!.. Под аккомпанемент благодарностей Кетиль сдёрнул с вешалки куртку, натянул ботинки и, откланявшись, выскользнул за дверь. Он не заметил, каким тоскливым взглядом его проводил Хенрик. Привычно кутая подбородок в широкий шарф, он поплёлся по улице. — И где теперь шляться до вечера?..***
Хенрик давно не видел родителей. Они приезжали на Рождество и его день рождения обязательно и ещё пять-шесть раз в год просто так. Приезжали как-то неуверенно и робко, едва-едва нажимая на звонок и неловко, но искренне улыбаясь. Отец снимал кепи на пороге и привычным жестом чесал седой затылок, а мама кидалась с объятьями, с тихим охом нагибаясь над его креслом и растроганно целуя в обе щеки. Отец отвозил кресло в гостиную, где они и сидели все вместе. После бурного обсуждения его якобы похудевшего лица и отросшей щетины наступало молчание, во время которого каждый обдумывал, как развить разговор. Потом вдруг все как-то одновременно начинали говорить — и снова замолкали, несколько минут уступая друг другу первое слово. И большей частью поэтому Хенрик и не общался с ними так подолгу. Его родители были слишком мягки с ним, они любили своего единственного сына слишком сильно и слишком тщательно выбирали слова. Наверное, не понимали, что эти длинные паузы говорили намного значительнее слов. А ещё яснее пауз говорили их глаза. Отец и мама всегда улыбались при нём, но не взглядами. Однако Хенрик прекрасно научился их читать. «Это наша вина». «Мы должны были заботиться о тебе лучше». «Нам так жаль». Это было невыносимо. Но он улыбался им, чтобы они были спокойны. Он так же улыбался и Кэт, и Кетилю. И только взгляд Кетиля после этих улыбок ему не верил. Госпожа Хансен налила всем чая и достала из привезённой коробки свои первоклассные сладости. Разговор шёл вполне мирно и даже начал клеиться, как наконец свернул на шаткий мостик. Хенрик каждый раз надеялся, что вот уж сегодня они не заведут прежнюю шарманку, но... — Но ведь это не те люди, которым ты нужен!.. Им платят за это деньги! А мы… — Хватит! — первый раз за последние годы он сорвался на крик, и мама испуганно замолкла. — Я знаю всё, что ты сейчас скажешь! Но я не вернусь, не вернусь, слышите? Я хочу жить, а не доживать оставшиеся годы в этой рухляди! — Хенрик с силой стукнул ладонью по ручке инвалидной коляски, так, что рука отозвалась тупой болью. — Дорогой… — На глазах Дорес выступили слёзы от этой внезапной вспышки. — Мы ведь хотим как лучше… мы сможем лучше заботиться о тебе… — Мам. — Хенрик потянулся вперёд и мягко сжал её ладони. — Я знаю, что вы меня любите. И я люблю вас, но… у меня тоже есть своя жизнь. Никогда бы месяц назад он не подумал, что скажет эти слова. Ненавидимые им слова. Но сейчас они отозвались в нём легко, без прежней тянущей тоски в сердце. Потому что на этот раз их сказал он сам, теперь у него была своя жизнь. Он не смог бы сказать, в какой именно момент она появилась, но… кажется, с тех пор, как у него последний раз сломался звонок.***
Писалось под Lara Fabian – Je T`aime Encore ("Я всё ещё люблю тебя") и Lara Fabian – Le désamour ("Конец любви"), далее читать советую под них.
Кетиль обернулся в проёме двери и погрозил пальцем. — Позовёшь меня, когда надоест. И не смей засыпать на диване, я твою тушу не потащу. Хенрик с улыбкой кивнул и включил телевизор. В стиральной машинке с баюкающим жужжанием полоскалось бельё, пока Кетиль на скорую руку подметал на кухне. Чета Хансенов уехала незадолго до его возвращения, не оставив никаких следов своего пребывания, кроме тарелки с пышным пирогом. Медбрат, никуда не спеша, вскипятил чайник и заварил кофе, решив полакомиться гостинцем. На заднем плане уютно бормотал телеящик, теряя смысл слов в завывании ветра за окном. — Эй, Хенрик… Парень сидел на диване в полутьме гостиной. Неплотно задёрнутые шторы пропускали полоску мертвенного лунного света с примесью тёплого жёлтого сияния фонаря. Хенрик сидел, не двигаясь, и сжимал в кулаках края пледа. Лохматая голова отвёрнута к окну, и полоса света падает на напряжённые руки. — Почему ты не позвал меня?— Кетиль тихо подошёл к дивану, тронув подопечного за плечо. Хансен с видимой неохотой повернул к нему голову. В потёмках различались плотно сжатые губы, какое-то упрямое выражение лица и вместе с тем — беспомощное. Он не разжал рук, не откликнулся, только смотрел, словно упрекая за то, что он пришёл. — Пора спать, — проронил Кетиль, пытаясь осторожно разжать его кулак и потянуть за руку к креслу. — Завтра станет легче. Но вдруг его самого схватили за пальцы. Широкая, заметно огрубевшая от вращения колеса ладонь сжала тонкое запястье Кетиля. — А если не станет? Он не успел ничего ответить, как его дёрнули вперёд, так, что пришлось опереться свободной рукой о спинку дивана. Хенрик смотрел снизу вверх, не ослабляя хватки, и настойчиво повторил: — А если не станет?.. Кетиль понял, что его за шею медленно, но с заметной силой тянут ниже, и стал упираться, тянуть голову вверх. Пальцы у его воротника дрогнули, переставая давить и упрашивая остаться хотя бы так. — Хенрик, хватит. Это уже не шутки. Твёрдые слова подействовали, как хорошая розга. Хенрик замер, боясь сделать хоть что-то. Он чувствовал — отпусти его сейчас, и он уйдёт. Может быть, насовсем, как многие до него. Но ни о ком он не будет жалеть так, как о нём. Кетиль если не видел на лице Хансена этой борьбы, то ощущал его напряжение. Но сдаваться он не собирался. Сам виноват, что так сильно привязывается к людям. Его привязанность ещё не раз сыграет с ним злую шутку. Замерев, они смотрели на очертания друг друга, и в полосе света — схватившаяся за ускользающую руку ладонь. — Кетиль… — Нет, Хенрик. — Кетиль, пожалуйста… От тихого, с хрипотцой голоса заныло под рёбрами. Он не требовал. Просил. Запястье уже занемело, но после этих слов Кетиль знал — если потребует отпустить, он отпустит. Шероховатые пальцы бессильно сползали с его шеи, и лёгкая щекотка погнала по спине стаи мурашек. Дурак, боже мой… В гнетущей, почти осязаемой тишине грубая ладонь разжалась. Жест покорности. И внутри всё до боли сжалось в клубок. Хенрик просто перестал барахтаться и хвататься за соломинку, как всегда это делал. — Хенрик. Губы прижались к упрямо сжатым искусанным губам. Кетиль в замешательстве остановился, почувствовав солёную влагу. Затёкшие пальцы сами нашарили большую ладонь и сжали, что было мочи. — Не молчи, Хенрик… Его плечи мелко тряслись, и Кетиль снова и снова целовал мокрое от беззвучных слёз лицо. Растрёпанная голова тянулась вверх, к нему, жмурясь и слепо ловя каждое его касание. Его губы почти неразличимо шептали, пытаясь преодолеть сухость во рту: — Пожалуйста… пожалуйста, Кетиль… пожалуйста… Кетиль не мог представить, что он сейчас чувствует, но, притягивая его голову обеими руками к своей груди, он понимал— он нужен ему сейчас. И пусть пока это всего лишь жалость, он должен дать ему что-то, во что он верил бы. Кетиль чувствовал себя обманщиком, но он врал для его же блага. И хотя эта ложь могла обернуться ещё большим хаосом, Кетиль, кажется, забыл об этом подумать. Пальцы Хенрика сжимали свитер на его спине, крест-накрест вцепившись в лопатки. Ему надо было выплакаться уже давно, много месяцев назад… — Всё хорошо, всё правда хорошо… Он мог только шептать слова утешения, зарываясь ладонями в его спутавшиеся волосы и прижимаясь к ним щекой. Кетиль тихонько покачивался из стороны в сторону, словно баюкая его, и вскоре крепкие объятья стали ослабевать— Хенрик, как после кружки тёплого молока с мёдом, задремал. Иеннсен осторожно вытер рукавом его опухшие глаза в обрамлении белесых ресниц. Горячее покрасневшее лицо разгладилось, исчезла несчастная складка меж бровей и разжались плотно сжатые прежде челюсти. Сейчас он был собой настоящим, и Кетиль держал его в своих руках, грея озябшие ладони и душу.