Спонсор этой главы Tokio Hotel — Pain of Love
I Кетиль метался по комнате как загнанный зверь и никак не мог найти себе места. Он не мог присесть ни на минуту — его тут же охватывала судорожная лихорадочность, мысли с такой силой кружили и сжимали его голову, что он не в состоянии был переваривать их сидя. Домашние туфли тихо скрипели, когда он выходил за пределы ковра, и кроме этого скрипа вкупе с шорохом одежды не раздавалось ни единого звука. Весь дом давно был погружён в сон, а Кетиль всё скрипел и шуршал. Так, в безмолвии и бессоннице, проходили вечерние и утренние сумерки, изредка перемежаясь урывками лихорадочного сна. Тёмные круги под его веками напоминали срез дерева-долгожителя — с каждой ночью к мешкам прибавлялся ещё один круг, как годовое древесное кольцо. Он снова оказался один на один с полутьмой больничных коридоров и сигнальными лампами. Он снова был один на один со слабым лепетом паралича. Он уже успел отвыкнуть от всего этого, и ему было жутко каждый раз, как нога его переступала больничный порог. Никогда кофе в автомате не заканчивался так быстро. Потёртая софа в сестринской и третий стакан карамельного латте. Зачем он только купил эту переслащённую гадость?.. А, всё равно. Только бы что-то пить. Кетиль вздрогнул, ощутив вибрацию телефона в кармане белого халата. Холодные пальцы еле смогли выудить мобильник.«Ты не вернёшься?»
Кетиль прикрыл глаза и сжал губы, вновь блокируя экран. Ещё одна в «коллекцию». Каждый день ему приходило смс. Одно-единственное и неизменно одинаковое. Терпеливо, гнетуще, как падают капли воды на каменный пол темницы и со временем оставляют в нём углубление, так эти сообщения день за днём оставляли вмятину на его психике. Кетиль ломался и крошился. Он не отвечал навязчивому отправителю. И не добавлял его номер в чёрный список. Не мог. Если Хенрик не сможет больше писать ему, если в один прекрасный день обнаружит, что последняя связь оборвалась, что он сде..? Нет. При одной мысли о последствиях Кетиля бросало в дрожь. Он сумасшедший. Но медбрат не презирал его, не испытывал к нему обиды или злости. Он просто хотел отделаться от этой навязчивости. Дружба, в которой один переступил через край и тянет за собой второго, слишком опасна. Для них обоих. Кетиль столько раз повторял эту мантру, что почти уверил себя в этом. Почти. Но изоляция не помогала. Хенрик не собирался сдаваться, медленно и планомерно вынося ему мозги. Кетиль боялся однажды проснуться и понять, что тоже сошёл с ума. Что берёт в руки телефон и пишет «Я вернусь». Что звонит и спрашивает, как у него дела. Что позволяет вливать в свои уши этот пылкий бред. Кажется, снова температура, и щёки... такие горячие. Кетиль понял, что задремал, только когда его потрясли за плечо. Настойчивая рука впилась в выглаженный белый халат, и чей-то хмурый голос произнёс над его головой: — Иеннсен, вас уже десять минут как вызывают в шестнадцатую палату. Вам платят не за то, чтобы вы оглашали коридор своим храпом. Кетиль нехотя открыл глаза, невольно морща нос, — доктор Левски был не самым приятным зрелищем, как и его вечно текущий нос с влажными усами под ним. Бррр... Кажется, доктор появлялся всегда в тех местах, где кто-то что-то нарушал или в чём-то провинялся. Медсёстры посмеивались, что у него встроенный телепорт, реагирующий на малейшее попрание устава. А кроме телепорта Левски обладал неприятным, скользким взглядом и резким голосом. — У меня нет проблем с дыхательными путями, доктор, — холодно отозвался медбрат, с нажимом массируя тяжёлые веки. — И я всего лишь ненадолго задумался. Прошу меня простить, я сейчас же загляну в шестнадцатую. — В который раз я уже это слышу? То, что вы шляетесь по ночам и не высыпаетесь, только ваша проблема, вы это уяснили? Пациенты — ваша обязанность, а не подружки, к которым вы можете прийти, когда у вас появится настроение! — ...Моя личная жизнь вас не касается никоим образом, доктор, — негромко, но с явно поднимающейся угрозой проронил Кетиль, оборачиваясь. — Если вы уже не можете отвечать запросам даже самых непритязательных дам, то диски в помощь. Не стоит завидовать, в вашем возрасте сильные переживания могут плачевно сказаться на организме. Пожалейте свои последние волосы. Злорадствуя в душе, Кетиль с выражением искреннего сочувствия на лице похлопал побагровевшего Левски по плечу и улизнул из комнаты отдыха, быстрым шагом направившись к нужной палате. Он испытывал мрачное удовлетворение, смешанное с горечью. Как бы он ни отнекивался, ему не хватало тех безобидных шуток и выходок, от которых уголки губ сами собой складывались в улыбку. Скучал? Да, чёрт возьми, он скучал. Знал ведь, что нельзя привязываться, и всё равно вляпался. Хенрик вертел в руках телефон. Тот молчал. Ни единого оповещения, кроме спама. Молодой человек закрыл глаза и снова представил бесстрастное лицо Кетиля. Бледное, внезапно строгое и... испуганное? Да, возможно. Интересно, каждый раз, когда ему приходят смс, у него такое же лицо? Ты не вернёшься? Ты не вернёшься? Ты не вернёшься? Ты не вернёшься? Ты не вернёшься? Ты не вернёшься? Ты не вернёшься? Ты не вернёшься? Почему было не позвонить? Звонок легче игнорировать. И ты не успеешь ничего донести до того, как нажмут отбой. Но сообщения... Даже если он захочет их удалить, взгляд невольно прочтёт эти слова. Это было так странно и маниакально. Хенрик видел и понимал это, но продолжал посылать одно за другим, не зная, чего хочет добиться. Он хотел... чтобы его жалели? Чтобы его боялись? Чтобы он был предметом раздражения и ненависти? Чтобы о нём не забывали, и неважно, какой ценой? Он снова становился эгоистом. Он страшился своих порывов, своего жадного желания заставить Кетиля мучиться от угрызений совести. Хенрик ненавидел его из-за этого предательства, но не мог выковырнуть из сердца эту колючую, когтистую, цепкую и совсем не тёплую любовь. Он чувствовал постоянный дискомфорт, когда приходила Делла. Сиделка тоже не была особо счастлива, потому как оказалась здесь уже во второй раз. Но с тех пор парень поутих, это сразу бросалось в глаза. Они не мешали друг другу — Делла заглядывала к нему пару раз в сутки, и остальное время Хенрик проводил наедине с собой. Вдруг в один из дней позвонила Кэт, теперь уже чья-то счастливая жена. Расспрашивала его о жизни. Ну что он мог ей сказать? Она и сама всё прекрасно знала. Хенрик слушал её щебетание о хлопотах, свадебном путешествии, о тесной комнатке, которую они с мужем недавно сняли, о каких-то жёлтых занавесках — а в общем-то, о всякой ерунде — и кусал костяшки пальцев, уставившись в тёмный дверной проём. Немного искажённый голос, доносившийся из мобильника, и ледяной ветер за окном были единственными источниками звука в мире. Комната обступила Хенрика со всех сторон, как будто подслушивая все эти радостные глупости и смеясь над его искусанными губами. Темнота всегда смеялась над ним. Холодный мрак этой квартирной тюрьмы обнажал свои пустые дёсны в беззвучном, и оттого ещё более жутком хохоте. Ночник перегорел. Через незанавешенное окно не было видно даже света фонарей — просто потому что с той стороны фонарей никогда не существовало. Ужас подкатывал к горлу комком свалявшейся шерсти, заставляя его задыхаться и царапать скрюченными пальцами дрожащую грудь. Хенрик хрипло дышал, открыв рот и широко раскрыв глаза, следя, чтобы эти липкие чернильные щупальца не потянулись к нему. Кэт не замечала. Она не могла бы понять. — ...Хенрик? Ты здесь? — Наконец Кэт поняла, что из телефона не доносится ни звука. Хенрик отключился. Замёрзшие пальцы отчаянно искали в списке контактов одно-единственное имя.«Помоги мне.»
Кетиль только-только беспокойно задремал, как раздался приглушённый звук оповещения, и медбрат с досадой чертыхнулся, ища глазами слабо светящийся экран. Ему лень было вставать и идти до письменного стола ради какой-то рекламы. Но звук сообщения повторился. И снова, и ещё раз... Нехотя Кетиль приподнялся на локтях и сел, нашаривая тапочки. Голова была ужасно тяжёлой, и он не мог дождаться момента, когда положит её обратно на подушку. Когда телефон оказался в его руках, как раз пришло ещё одно сообщение. Кетиль снял блокировку и вперил ошарашенный взгляд в экран.«Помоги мне.» «Кетиль» «Если ты не поможешь сейчас...» «...мне больше никогда не понадобится помощь.»
Эти слова пригвоздили его к полу. Хенрик никогда не писал ничего подобного. И сейчас Кетиля охватило острое предчувствие беды. Он ведь не наделает никаких глупостей?.. Но в этот раз... кажется, сейчас это была не глупость. Он сильно напуган чем-то. Он на взводе. Кетиль принялся звонить ему, но длинные гудки неизменно заканчивались фразой «Абонент не отвечает. Пожалуйста, перезвоните позже». Безжизненный и бесстрастный голос, произносивший эту фразу раз за разом, заставил бледный лоб покрыться холодной испариной. Открыв новое сообщение, Кетиль быстро набрал: «Стой, я уже в пути». Схватив со стула брюки от рабочего костюма, он натянул их поверх тёплых фланелевых штанов и, открыв дверь комнаты, бесшумно прокрался по коридору к прихожей. Засунув босые ноги в зимние ботинки, он лихорадочно соображал. Как до него добраться? Транспорт не ходит — давно за полночь. Такси? Слишком долго ждать... Накинув поверх пижамы куртку и обмотавшись шарфом, он вдруг вспомнил про свой мопед. Если после дворников улицы не успело сильно замести... Кетиль, скрипя ботинками, забежал обратно в комнату, схватил ключи и, натянув шарф до носа, выскользнул из дома. На ощупь открыл дверь гаража и включил свет. Обычно мопед зимой не использовался и стоял под чехлом до весны. Медбрат, обнаружив отцовскую канистру с бензином и сдёрнув брезент, заправил бак и завёл мотор. — Прогревайся скорее... — бормотал он, дыша на ладони. Похлопал по карманам куртки и выудил перчатки. При виде чёрной замши в сердце впилось острое чувство вины. По спине колко пробежали мурашки. Кетиль боялся увидеть его. Но ещё больше боялся, что увидит слишком поздно... На улицах маленького городишки было безлюдно и тихо. Негромко тарахтящий мотор будил собак, и те, озадаченные внезапным шумом, провожали спешащего чудака дружным лаем. Колёса часто вязли в снегу, и мощности едва хватало, чтобы преодолеть подъём улицы. Взбесившийся ветер забирался под одежду, давил стеной, как невидимый в ночной темноте барьер из плёнки. Он торопился, прислушиваясь, но телефон по-прежнему не издавал ни звука. Влажные ресницы заледенели, раздражая глаза. Он уже почти уверился в том, что опоздал, и хотел только свернуть в ближайший сугроб и упасть туда лицом. Возможно, стоит сразу вызвать туда скорую?.. Хенрик лежал, распластавшись на полу, и шарил рукой под кроватью. Плечо противно ныло от удара — он неслабо приложился об открытый ящик тумбы, когда падал. Телефон беспрестанно звонил, и на светящемся дисплее высвечивалась фотография Иеннсена в пальто и с кленовым листом в руке. Но мобильник был слишком далеко у стены, и Хенрик в отчаянии сдирал зубами кожу с губ, пока вдруг звонки не прекратились. Затем одиноко тренькнуло сообщение, и вновь воцарились тишина и темнота. Озноб сотрясал всё тело, скрючившееся на холодном полу. Хенрик боялся шелохнуться, впившись безумным взглядом в пространство под кроватью. Где-то там Кетиль. Там его голос, который он не может услышать. Плевать, что он сказал бы. Быть может, что Хенрик его откровенно за#бал. Писать такое ему посреди ночи... Он точно рехнулся. Он хотел испугать Кетиля, чтобы тот примчался сюда. Чтобы обнял. Утешил. Сказал, что больше не уйдёт. Беспомощный, бесполезный, никчёмный, жалкий!.. — Господи, почему я не могу даже ползать перед ним на коленях?!.. — Захлёбываясь в стуке зубов, он выл и скрёб короткими искусанными ногтями проклятые доски пола. Истерика набирала оборот, с лёгкостью охватывая измотанное, измученное кошмарами сознание. Он не хотел умирать. Но если бы решился, то даже это вряд ли получилось бы у этого немощного тела. А если ему суждено пролежать вот так не один день и не одну неделю?.. Забытый миром и медленно умирающий в вакууме этой безумной беззубой чёрной комнаты. Так и не сумевший добраться до телефона и прочитать свой приговор. В горячке этого бреда ему послышалось, как заскрипел от поворота ключа замок деревянной входной двери. Волосы на голове Хенрика стали дыбом. Перед выпученными в пустоту глазами уже вырисовывалось чудовище, пришедшее, чтобы облегчить его помешательство. Что-то громко бахнуло, упало, полетели на пол какие-то предметы и вдруг посреди всего этого раздалось громкое и дрожащее: — Хенрик?!.. — И в дверном проёме вспыхнул яркий свет. Бедняга вскрикнул, заслонив глаза рукой. Быстрые шаги затихли прямо у его ног, и Кетиль схватил его за локоть, со страхом вглядываясь в такое же перепуганное лицо. С минуту они, тяжело дыша, в молчании смотрели друг на друга, а затем в тишине раздался громкий и сочный шлепок. Щека Хенрика мгновенно вспыхнула, а Кетиль схватил его за грудки, встряхивая и крича: — Мать твою, ты издеваешься?!.. Что ты творишь?! Я думал, чокнусь, пока еду!.. Крепкие объятья, прижимающие лохматую голову к холодной ткани зимней куртки. Ощущение щекотки замши на шее, у самой линии роста волос. И громкий хрипловатый шёпот в волосы. Из-за плеча Кетиля резало глаза сияние лампочки. Хенрик с силой ткнулся горящей щекой в его плечо и с благодарностью обхватил его руками. — Я так рад, что ты пришёл... Господи... — Идиот, чёрт бы тебя побрал... Я был готов прибить тебя, если застану невредимым... Что это за шутки?!.. — Кетиль, — только крепче прильнул Хенрик, жадно вдыхая запах мороза и домашней стряпни, которой пропах воротник, — я хотел увидеть тебя. Очень, очень хотел... — ...Мне даже нечего возразить, — со вздохом облегчения проронил Кетиль, растроганно гладя немытый затылок. Сейчас с его души свалился настолько тяжёлый груз, что он физически почувствовал, как заныли плечи. — Ты... не злишься? Кетиль, мне было страшно... Я знаю, это всё глупости, но я правда свихнулся, я донимал тебя, я проклинал тебя... я любил тебя... — Речь его была сбивчива; он бросал одно слово и хватался за следующее, боясь не успеть сказать всего, что не смел доверять сообщениям. — Кетиль, я знаю, я эгоист. Кетиль... Как я люблю это имя, ты знаешь? Ни черта ты не знаешь, но это так... Медбрат слушал всё, что выдавал этот парень, и, закрыв глаза, проводил узкой ладонью по сгорбленной спине. Сейчас он готов был слушать всё, что угодно, произнесённое его голосом. Чувствуя, как унимается его дрожь, Кетиль успокаивался сам. Он скучал по всему этому. Он так скучал. — Давай подниматься, — мягко проговорил он, слегка отстраняясь и снова всматриваясь в покрасневшие белки голубых глаз. Хенрик пытался понять, что у него на уме, но лицо Кетиля было в тени. В молчании Кетиль помог бедняге перебраться обратно на кровать, приложив немало усилий и сноровки. Завернул его в одеяло, выудил из-под кровати злосчастный телефон со свежей трещиной на экране и, сняв перчатки, положил ладонь на вспотевший лоб с торчащими бровями. — Замёрз? — Медбрат сел на край постели, положив руку поверх одеяльной гусеницы. — Я... рад, что ты жив. Хенрик кивнул и тут же недоуменно нахмурился. — Раздеваешься?.. — Что-то не так? — Ты остаёшься? Тут? — Когда Кетиль снял куртку, парень не удержался от приступа хохота. — Пижама, реально?! — Нихрена смешного, — хмыкнув, добродушно отозвался тот, щёлкнув Хенрика по носу. — К тебе спешил вообще-то. Пока Кетиль, повесив одежду, ставил чайник на плиту, Хенрик уткнулся в подушку, скрывая отчаянно пылающее лицо. Даже уши предательски горели, как будто стесняясь того, что услышали. — Так ты... вернулся? — негромко спросил он, когда сиделец возвратился в комнату. В ответ на это Кетиль молча протянул руку, сжатую в кулак. — На. Подержи. — Что там?.. — Скорее, это очень важно. Хенрик опасливо высунул руку из-под одеяла, остановив под кулаком Кетиля. Ладонь медбрата медленно раскрылась и мягко, стараясь не испугать, обхватила пальцы Хенрика. Оба смотрели, как чуть вспотевшие от волнения ладони изучающе, с лёгкой щекоткой гладят друг друга, и не решались поднять глаза. — ...Что ты делаешь? — Держу тебя за руку, разумеется. Что же ещё.