А в душе я танцую

      Хенрик долго не мог проснуться. Кажется, раньше такого никогда не случалось, чтобы сознание плыло, балансируя на грани сна и яви сияющим бензиновым пятном. Ему не снилось что-то конкретное, это было больше похоже на то, будто некто с силой раскачивал его кровать, бесконечно, монотонно, как люльку. От этой качки его тошнило, но заставить себя сойти с этой карусели Хенрик не мог.       Наконец сквозь тошнотворную пелену его позвали. Но сознание предупреждало: лучше не просыпаться.       — Эй! Эй, Хенрик! — Его трясли за плечо. — Всё нормально?       Хансен с трудом открыл почему-то слезящиеся глаза и в предрассветных сумерках увидел склонённое над ним обеспокоенное лицо. Обросший одеялом Кетиль, похожий на гигантскую черепаху в плюшевом панцире, нахмурившись, трогал его мокрый лоб.       — Слышал бы ты, какие звуки издавал, — хмыкнул медбрат, заметив непонимающий взгляд, и пододвинул ночник ближе. Хенрик с сожалением проводил глазами его прохладную руку. — Решил тебя разбудить, вдруг кошмар. А у тебя температура, друг мой.       Хенрик просто наблюдал за ним, едва находя силы держать веки приоткрытыми. Кажется, Кетиль ждал ответа или хоть какой-то реакции, и Хенрик открыл рот для какой-нибудь дурацкой фразы в стиле «Просто я горячей исландских гейзеров!», но едва не принялся кататься по кровати от жуткой боли в горле. Разделанные на тёрке голосовые связки буквально корчились в мучениях. На глазах бедняги выступили слёзы.       Конечно сиделец всё понял.       — А я говорил, что надо чаще из дома выползать, — цокнул языком он, копаясь в коробке с лекарствами в поисках градусника. — Естественно у тебя иммунитет будет ни к чёрту.       Хенрик поджал губы, молча прикрывая глаза. Даже если бы ему было, что ответить, он не стал бы рисковать. Поэтому он просто усиленно изображал страшные мужицкие температурные страдания. Кетиль, подойдя к кровати, даже немного проникся его искусной игрой и смягчился.       — Ладно, мученик, обещаю, что ещё протянешь лет этак дцать. — Медбрат засунул термометр подопечному под язык и непроизвольно хохотнул от одной промелькнувшей мысли. — Неужели несколько дней я единственный буду сотрясать здешний воздух? Какая досада, правда?       На эту подколку Хенрик только надулся, демонстративно отвернув голову к стене. Он бы посмеялся, если б это было не с ним.       — Ну, раз я приобрёл такую монополистическую привилегию, то вдоволь ею наслажусь. — Поглядывая на часы, Кетиль зевнул и лукаво улыбнулся. — Нет, я не хочу сказать, что мне как-то мешало беспрерывное чесание языка о воображаемый забор двадцать четыре на семь, но согласись, это немного утомляет, и прежде всего — твои голосовые связки. Так что дай им передышку наконец.       Число на шкале градусника выглядело неутешительно, и Кетилю даже стало совестно, что он так подтрунивал над беднягой.       — Мда... Здесь нужен опытный человек. — Чуть подумав, медбрат нашёл в списках контактов госпожу Иеннсен и написал короткое сообщение: «Мам, перезвони мне, как прочитаешь это. Целую». — А пока обойдёмся тем, что есть.       Когда позднее зимнее солнце наконец лениво вывалилось из своей снежной берлоги, Хенрик наконец снова задремал после жаропонижающего. Сонный сиделец задёрнул шторы в его комнате и, напоследок ещё раз бросив взгляд на лихорадочно разрумянившееся лицо, тихо вышел.       Ещё поспать? Мать увидит смс только через час-полтора, так почему бы и нет. Или всё же кофе? Это был сложный выбор, действительно сложный. Состояние лёгкой сонливости было достаточно «средним», чтобы хотеть спать, но не очень, и вообще, день уже вроде как начался, так что было бы глупо тратить свободные от дел часы на сон, когда он, кажется, был не особо и нужен. Пораскинув мозгами над этой дилеммой в обществе своего отражения, Кетиль направился на кухню.       В хмуром восьмичасовом полумраке запах крепкого кофе был тем, что придавало этой атмосфере особый уют. Кетиль вернул к жизни старенький радиоприёмник спецприёмом «потряси или попробуй поменять батарейки», и из динамиков тихо раздалось:

My love will grow black if your heart gets stolen Just promise to keep your heart One day I'll come back if the door's still open Just promise to keep your heart broken Days go by like the wind And this life is too short It makes no sense to give in To release you from my thoughts I promise to write you, I'll always remember I promise I'll try to be back 'til December I said I must go, I must face this disaster I said I would come after you ever after*

      Молодой человек задумчиво мычал под знакомую песню, не помня всех слов, но желая приобщиться к прекрасному. Длинная чайная ложка легонько звенела, ударяясь о горлышко турки и создавая маленький водоворот из пузыристой пены. Густой, будто бархатный аромат заставлял пустой желудок нетерпеливо урчать.       Кетиль налил кофе в кружку, в одиночестве сел за стол, где его уже ждала тарелка овсянки, и, надев очки, раскрыл книгу левой рукой. «Убийство на улице Морг» — чем не компания мирному завтраку рядового медика? Скудного света из окна едва хватало, чтобы более-менее освещать страницы, но на Кетиля напала такая благодатная лень, что он не мог заставить себя встать и включить свет на кухне.       Из спальни послышался слабый стон. Медбрат поднял голову и прислушался. Кажется, Хенрик просто хрипел во сне. Однако, поколебавшись с минуту, Кетиль всё же понял, что его совесть ещё не сточила свои клыки, и пошёл проверить дела своего подопечного.       Тот, с головой скукожившись под одеялом, дрожал в ознобе. Снаружи были видны только влажные спутавшиеся волосы; слышалось приглушённое тяжёлое дыхание.       Кетиль покачал головой, присаживаясь на краешек постели. Конечно ему было жаль парня, да и отчасти в его болезни была доля вины самого медбрата. Но вчера было действительно весело — играть в догонялки и швыряться снежками, как в школе...       Из горла сидельца вырвалось непроизвольное «кхе», когда шаловливое сознание подкинуло ему вчерашние записи с внутренних видеокамер. Да, как ни стыдно было признавать, но Кетиль был отчасти даже рад состоянию Хенрика. Потому что так он мог переключиться в «служебный режим». Потому что так он мог избежать ещё большей неловкости, чем та, что когда-либо была между ними.       — Что-то мама не звонит, — пробормотал под нос Кетиль, проверяя телефон. Он хотел попросить у госпожи Иеннсен пару рекомендаций по лечению простуды, ведь кто, как не медсестра со стажем и мать двоих не в меру оберегаемых детей, может в два счёта справиться с любым заболеванием?              — Так что ты там... говорил про иммунитет? — сделав титаническое усилие, ехидно поинтересовался Хенрик.       Кетиль вяло шлёпнул его по животу и страдальчески вздохнул, закатив глаза. Изначально он просто в очередной раз присел на кровать, чтобы проверить подопечного, но в какой-то момент понял, что уже лежит, не в силах подняться. По телу разливалась свинцовая тяжесть, голова ощущалась шаром для боулинга. Похоже, он всё-таки поспешил с выводами, когда решил, что смог противостоять болезни.       Симптомы приветственно помахали ручкой после обеда, и постепенно уровень работоспособности Кетиля полз к нулевой отметке, а головная боль, боль в горле и температура играли в «камень-ножницы-бумага», определяя, кто из них нанесёт первый удар. В итоге у медбрата просто не осталось сил, и он остался лежать на кровати, наполовину свесившись с неё, чтобы его подопечный был прямо под рукой и к нему не надо было подходить по сто раз.       Мать всё ещё не позвонила, что беспокоило Кетиля. Он даже сам пробовал ей звонить, но линия была занята. Наконец, видимо, вдоволь наговорившись, госпожа Иеннсен перезвонила сыну и несколько виновато спросила, что случилось. Но не успел парень объяснить ситуацию и попросить совета, как был настойчиво перебит.       — Господин Иеннсен-младший, мне не нравится ваш голос! Что за хрипы? — Даже Хенрик слышал её голос, из мягкого ставший обеспокоенно-повелительным. — Твой пациент болен, говоришь? Да и ты, я слышу, хорош!.. Не оправдывайся, лапочка, меня не проведёшь. Я сейчас же приеду.       — Мама, не нужно приезжать, я только хотел спросить... — Кетиль скорчил Хенрику рожу, увидев, как тот беззвучно хехекал над «лапочкой».       — Никаких оправданий, юноша. Скажи мне адрес, пока я не заявилась к тебе на работу и не перетрясла всех в поисках тебя.       Иеннсен-младший вздохнул и вопросительно взглянул на подопечного. Тот пожал плечами и кивнул головой.       — Хорошо, мама, хорошо, записывай... — Не было ещё ни единого раза, когда Кетиль мог бы противиться материнскому голосу, менявшемуся так разительно. — Я оставлю дверь открытой.       — Вот так бы сразу, — проворковали на том конце. — Уже лечу, дорогой. Ждите в ближайшее время.       Сиделец нажал на «отбой» и откинул голову на подушку. Он совершенно не думал о таком повороте событий, и мама в этой квартире совершенно не входила в его планы.       — Ха, она такая энергичная, — подмигнул Хенрик, всё ещё посмеиваясь.       — О да, — отмахнулся медбрат, поднимая с пола бутылку воды и жадно глотая прямо из горлышка. — Хочешь?       Они выдули полтора литра воды на двоих ещё до того, как госпожа Иеннсен, постучав для приличия (чего всё равно не было слышно), зашла в квартиру. От неожиданного скрипа двери Кетиль вышел из режима температурной гибернации, вздрогнул и едва не скатился с постели.       — Кетиль, где ты? Это мама! — раздалось из коридора, где гостья, скинув пальто, теперь, по-видимому, искала тапочки.       — Мы в дальней комнате. — Парень отозвался с явной неохотой, потому как на него разом навалилась ужасная неловкость, и прежде всего это касалось материнской манеры говорить с ним.       Ингвилд Иеннсен, бодрая женщина не старше сорока пяти лет, с достоинством вплыла в комнату. В руке её был небольшой медицинский чемоданчик, а на лице желание нести людям добро и аспирин.       — Ну, мальчики, теперь у вас нет другого выхода, кроме как выздороветь в ближайшее время, — деловито провозгласила она, надевая на лицо медицинскую маску и доставая из чемоданчика ещё две. — Уж я вами займусь.       Кетиль ни секунды не сомневался, что мать серьёзно займётся ими. Он покорно надел протянутую маску и нацепил такую же на немного ошалевшего Хенрика. Лучше было не сопротивляться и следовать указаниям.       Госпожа Иеннсен принесла с дивана одеяло Кетиля и плотно укутала обоих, после чего раскрыла окно, чтобы впустить свежего воздуха. Порывистые движения были неотъемлемой частью этой закалённой медсестры с внушительным стажем. Она не ходила и не бегала — она передвигалась профессионально, без суеты и лишних жестов, степенно и с осознанием своей необходимости. Она была похожа на большой и важный пароход, легко идущий наперекор житейским бурям.       Пока мать хлопотала, Кетиль неуютно ёжился под одеялом. Он явно не планировал в ближайшее время знакомить её с Хенриком, потому что знал обоих достаточно хорошо, чтобы понимать: эти двое, любящие его до умопомрачения, либо не поделят его, либо сговорятся и начнут его обсуждать, чего самому Кетилю вовсе не хотелось бы в собственном присутствии.       Мать медбрата Иеннсена была настоящей королевой гиперопеки, повелительницей мегазаботы и просто очень хорошей женщиной с явной зависимостью от потребности помогать каждой божьей твари на своём пути. С таким отношением неудивительно, что если вы являлись сыном вышеупомянутой леди, то рисковали до конца жизни прожить, пользуясь пластмассовым ножом («металлические ножи так опасны!»), делая странную на вид и вкус смесь из овощных соков («профилактика авитаминоза важна, как никогда!») и надевая тёплые подштанники зимой («я ещё хочу понянчить внуков!»). Поэтому Кетилю с ранних лет приходилось придумывать способы защиты от материнской доброты. Однако, сколько бы он ни пытался, единственное, чего он так и не смог добиться, так это научиться врать ей.       Пока Кетиль вздыхал в раздумьях и ожидании градусника, Хенрик всё это время наблюдал за ним. Парень чувствовал, как изменилась атмосфера с приходом госпожи Иеннсен. Кетиль был напряжён, будто готовясь дать дёру в любой момент, и старался не смотреть ему в глаза. Он как будто отдалялся, отчуждался, старательно делая вид, что у него настолько сильная слабость, что он вынужден был упасть на первое подвернувшееся и пригодное для лежания место, которым по случайности оказалась кровать Хансена.       Хенрика это не устраивало. Даже мучаясь головной болью и опухшим горлом, он видел, как холоден вдруг стал Кетиль. Это пугало. Будто он пришёл в себя, пристыженный видом матери, и проклинает то сиюминутное наваждение.       Горячая вспотевшая ладонь сжала длинные пальцы Кетиля. Тот, ушедший с головой в мрачные раздумья относительно всяких «лапочек» при совершенно незнакомых матери людях, даже вздрогнул.       — Что ты делаешь? Совсем с ума сошёл, мы не одни!.. — зашипел он, пытаясь освободить ладонь.       — Госпожа Иеннсен на кухне, чем-то гремит. — Хенрик и не думал уступать. — А это всего лишь моя рука и то под одеялом. Ничего страшного, правда?       — Отпусти по-хорошему. — Кетиль постарался вложить в свой взгляд максимум суровости, но через несколько секунд сам же отвёл глаза.       — Чего ты боишься? Я ведь не собираюсь огорошить твою мать, заявив что-нибудь в духе «Очень приятно с вами познакомиться, я парень вашего сына».       Медбрат закашлялся, от возмущения подавившись слюной. Наглое заявление!..       — Ещё бы ты хоть попробовал заикнуться о таком, — просипел он. — Я откручу твою дырявую голову и буду ставить у крыльца на Хэллоуин.       — Сме-е-ело... — протянул Хенрик, недвусмысленно косясь на дверь. — Ты ведь понимаешь, что я вполне могу такое сказать, а? Я не боюсь её реакции.       — А моей? Обо мне ты подумал? Ты вообще хоть когда-нибудь мозги включаешь, эгоист?!.. — В маске Кетилю стало ужасно жарко шептать. — Шантажировать меня вздумал? Чем я заслужил такую честь?!..       — Это ни в коем случае не шантаж, — вынув градусник изо рта и откашлявшись, покачал головой парень. — Я просто не понимаю, что предосудительного в том, что я держу тебя за руку. Этого даже не видно.       Пока Кетиль собирался ему ответить, в комнату вдруг заглянула госпожа Иеннсен. Кетиль в панике принялся отчаянно выдёргивать свою ладонь из хенриковской. Он действительно испугался, не уверенный, что их переплетённые пальцы были незаметны для посторонних глаз. Ему всегда казалось, что мать может видеть и через бетонные стены, а не только через жалкое одеяло.       — Всё в порядке, мальчики? Скоро вернусь с полосканием, — почти нараспев произнесла добродушная женщина, подмигнув им и вернувшись к своим таинственным алхимическим опытам на кухне.       Медбрат перевёл дыхание, с яростью впившись взглядом в лицо упрямого Хенрика.       — Что ты за осёл такой, скажи мне!.. — в сердцах выдавил он.       — Эй, Кетиль.       — Что ещё?       — Если поцелуешь меня, то обещаю быть пай-мальчиком.       «Сейчас совсем не время для игр!..» — едва не воскликнул сиделец, в который раз поражаясь непробиваемости своего подопечного. Он чувствовал себя ужасно, ощущая, как наваливаются тревога и страх перед внезапным разоблачением. Да, именно так, потому что в глазах матери нечто подобное выглядит действительно преступным и... мерзким. Кетиль никогда в жизни не хотел бы рассказать хоть одной живой душе о том, что видели стены этой дешёвой квартирки. Всё это было слишком интимным, слишком болезненным.       Но Хенрик, кажется, был серьёзен и до сих пор обхватывал его запястье. Медбрат прикрыл глаза, вдохнув и медленно выдохнув, спустил маску под подбородок и приподнялся на локте. Прислушался: щёлкнул шпингалет уборной.       — Обещай, что после этого будешь тише воды ниже травы.       — Обещаю.       Кетиль осторожно наклонился и чмокнул Хансена в уголок губ. Тот вопросительно изогнул бровь. Чертыхнувшись про себя, Кетиль поцеловал его чуть настойчивее, но отстраниться не успел: чужая рука обхватила его за шею, останавливая. Обветрившиеся губы Хенрика крепко прижались к его губам.       Всё существо медбрата обдало жаром слившихся паники, страха и невольного наслаждения. Кетиль безуспешно дёрнулся, что было сил ударив наглеца по груди свободной рукой, но одеяло заглушило удар. Краем уха сиделец услышал, как отомкнулся шпингалет, и похолодел. Хенрик хрипло ойкнул от сильного укуса, выпуская тяжело и гневно дышащую добычу как раз в тот момент, когда госпожа Иеннсен показалась на пороге комнаты.       В лихорадочной попытке найти объяснение их позе — Кетиль всё ещё слишком близко нависал над лицом Хансена — медбрат схватил упавший на подушку термометр и сунул в рот, поворачиваясь к матери. Та только недоуменно хлопала глазами, глядя на это.       — Дорогой, ты бы хоть протёр его спиртом, прежде чем после другого больного в рот тянуть...       Поняв, что сделал, Кетиль медленно и широко раскрыл рот и осторожно, словно что-то острое и травмоопасное, достал градусник, принимаясь с остервенением протирать его ваткой со спиртом.       — Прости, мам, этот идиот щекотаться начал, не хотел отдавать. — Кетиль метнул выразительный взгляд на жующего губу Хенрика. Тот неловко отвёл глаза.       — Ох, вы ещё такие дети, честное слово, — рассмеялась госпожа Иеннсен, ставя на тумбу две кружки с каким-то отваром. — Как немного подостынет, прополощете горло, вот таз. Я оставила на холодильнике бумажку с рецептом, лапочка, на будущее. — Теперь она говорила уже Хенрику, который от этого ласкового обращения расплылся в широкой лыбе (иначе не скажешь). Сиделец под одеялом гневно ткнул его пальцем в рёбра, от чего парень так дёрнулся, что ударился затылком о стенку. Хоть смеяться над этим было не слишком хорошо для человека, посвятившего себя медицине, но Кетиль ничего не мог с собой поделать, мстительно хехекая.       — ...Ну Кетиль.       Тишина.       — Да-да, я идиот. Но если бы ты не парился так...       Снова нет ответа, только лёгкий кашель из гостиной.       — Так и будешь дуться, кха? — Хенрик откашлялся и прочистил горло: говорить было по-прежнему тяжело. — Ну правда, я признаю, что повёл себя как дурак. Молю о помиловании. Только твой голос, произносящий «захлопнись и иди к чёрту», сможет вернуть мне уверенность в завтрашнем дне.       Прислушался. Похоже, глупая уловка сработала и на этот раз — и как всегда безотказно: из гостиной послышался приглушённый смешок. Через пару минут в полутьме показался закутанный в одеяло Кетиль.       — Захлопнись и иди к чёрту.       — Я на вершине блаженства!.. — прохрипел Хенрик, воздевая руки к потолку.       Медбрат деланно закатил глаза и покрутил пальцем у виска.       — Нет, правда, прости.       Кетиль кивнул и оперся спиной о косяк двери.       — Это было слишком по-ребячески. Я не думал, что ты действительно настолько против.       — А как насчёт того, что я на полном серьёзе просил тебя перестать?       — Я думал, ты, эм... кокетничаешь?.. — неуверенно предположил Хенрик, в ожидании тайфуна втягивая голову в одеяльный бункер.       — ...Кокетничаю?!.. — Настолько изумлённым Кетиль, кажется, не был ещё никогда. От удивления он даже растерял половину злости. — Просто объясни мне, как ты вообще до такого додумался...       Воцарилось сконфуженное молчание, во время которого Хенрик перебирал в голове способы провалиться под землю онлайн без регистрации и смс.       — Окей, допустим, я понял. Допустим.       Кетиль подошёл к кровати и присел в ногах.       — Просто учти на будущее, что если я говорю перестать, то я не, чёрт возьми, кокетничаю, что за противное слово, в самом-то деле...       Выглянувшая из «бункера» голова активно закивала.       — Вот и хорошо, лапочка, — ухмыльнулся медбрат, подражая интонации матери.       — Такой же, как и ты, между прочим, — просипел в ответ Хенрик, высовывая язык. — Но знаешь, мне тут стало интересно...       — Ну, выдай что-нибудь такое, от чего я точно пробью себе рукой лоб.       — Вообще-то я просто хотел сказать, что мне интересно, как выглядит твой дом.       Кетиль почесал щеку и, поразмыслив, пожал плечами.       — Как обычный дом, думаю. Небольшой двухэтажный дом с лужайкой.       — Расскажи ещё, — тихо попросил Хенрик.       — Что об этом расскажешь... На первом этаже маленькая кухня, столовая-гостиная, кладовка, ванная. На втором спальни: моя, родительская и Кристинина.       — Кристина это твоя сестра?       — Да.       — Вы все дружно живёте, наверное?       — Ну, да.       — А ты сам пошёл в медицину, или мама настояла?       Кетиль замялся. Он слишком не привык говорить о себе. Когда твоя работа тесно связана с помощью людям, чаще всего выговариваются именно пациенты, а ты, сколько бы ни было проблем и как бы ни было тяжело на душе, должен поддержать и ободрить. Потому что люди тянутся к тебе за облегчением страданий, не только физических, но и душевных.       — Я долго не мог решить, какую профессию выбрать. Мама сказала: «Просто попробуй, аппетит приходит во время еды, как говорится». И я попробовал, потом втянулся. Да и мама всегда выглядела счастливой, когда работала, так что я решил, а почему бы и нет.       — Это же здорово, когда занимаешься тем, что тебе нравится. Тебе ведь нравится?       — ...Знаешь, на самом деле я не этого ждал. Это всё... было действительно тяжело поначалу. — Кетиль скинул тапочки и забрался на кровать с ногами, согнув колени и пристроив на них подбородок. — Иногда я правда думал, что сойду с ума. До сих пор радуюсь, что освободился из того ада наяву...       Хенрик не перебивал, слушая, как медбрат тихо и отстранённо произносит скупые и тяжёлые фразы. Он слушал о том, как после первых недель в Доме инвалидов Кетиль боялся заснуть. Как он боялся загорающихся лампочек в сестринской. Как он говорил обеспокоенным родителям, что всё хорошо, и замазывал сестринским тональником тёмные круги под глазами. Хенрик слушал почти стихший хриплый голос, говорящий о чувстве вины. О позорном побеге из дома его кошмаров, где он задыхался в бессильных метаниях. И Хенрик с сожалением думал о том, что нужно было выслушать его раньше, намного раньше, не дожидаясь дрожания этих рук и плотно сжатых век.       — Я до сих пор думаю, что просто бросил их всех, не справился, не смог привыкнуть... Они ведь не виноваты в том, что несчастны. Почему я боюсь того, что им больно?       — Кетиль. — Хансен осторожно вытянул руку, накрывая ладонью его холодные пальцы. — Не каждый может такое вынести. Ты сильный, Кетиль, потому что так старался вопреки всему. Я хреновый психолог, знаю, но... ты вправе гордиться собой. Правда.       Тронутый этими простыми и по-настоящему искренними словами, Кетиль криво улыбнулся и коснулся губами его ласковой руки.       — Ха-ха, спасибо. Правда, спасибо.