А в душе я танцую

      — Поехали!       — Куда?.. — От неожиданности Кетиль даже вздрогнул, подняв голову.       — Как куда? На море! Оно километрах в двадцати, не больше.       — Ты умом тронулся? Март на дворе, море ледяное. — Медбрат вздохнул, проведя ладонью по своим волосам. — Можем поехать летом, если хочешь.       — Уже почти апрель. Зато и люди не толпятся.       — Конечно не толпятся, недоразумение ты моё, кому вообще в плюс пять захочется ехать к холодной воде, где гуляет промозглый ветер?       Хенрик, заулыбавшись от ласкового обращения, наклонился и положил голову на кухонный стол, лицом к Кетилю. Тот заполнял бумаги для отчёта, и дневной свет поблёскивал на серебряной цепочке его очков.       — Ты представь: чайки, небо белое, лёд вокруг, камни... Ты же был на море?       — Только летом, когда на море и приезжают нормальные люди, — пожал плечами медбрат Иеннсен. — Почему тебя туда тянет именно сейчас?       Хенрик загадочно молчал, поглядывая на него. Не дождавшись ответа, Кетиль вынужден был отвлечься от документов и вопросительно взглянуть в лицо подопечному. Тот широко улыбнулся, продолжая молчать.       — И что бы это значило?.. — фыркнул наконец медбрат, постучав кончиками пальцев по столешнице. — Господин-свечная-голова, приём!       Рука Хансена приподнялась, и указательный палец поманил Кетиля ближе.       — Здесь никого больше нет, детский сад... — Сиделец наигранно вздохнул, показывая, что выше этих игр в молчанку, но всё же послушно придвинулся и склонился ухом ко рту подопечного.       Страшно довольный тем, что Кетиль попался на эту уловку, Хенрик тихо шепнул:       — Там узнаешь... — и чмокнул в хрящик уха.       — ...Балбес. — Медбрат беззлобно ткнул его раскрытой ладонью в лоб, украдкой усмехнувшись. Он взглянул на лыбящегося Хансена и понял, что не сможет сказать «нет». Это тёплое движение уголков губ так очерчивало ямочки на его медовых щеках, что сопротивляться не было ни единой возможности. — Я подумаю.       Хенрик тоже всё понял. Он уже некоторое время замечал, что Кетилю всё труднее ему отказать, и дело было не в каком-то внезапном усилении романтического чувства. После похорон господина Лагнессона медбрат стал как-то беспокойно, болезненно заботлив. Хенрику это не нравилось. Он чувствовал: Кетиль неосознанно боится. Быть может, даже того, что он, Хенрик, может так же исчезнуть.       Хотя сам Хансен исчезать никуда не собирался. Он как раз прекрасно себя чувствовал и в преддверии первых тёплых дней стал чаще торчать у окна, чем у телевизора. Иногда, когда выдавался солнечный денёк и бледные авитаминозные лучи как бы между делом заглядывали в гостиную, парень подъезжал на коляске к самому подоконнику и, неудобно упираясь коленями в стену, жмурился на пока холодном свету. Ему никогда ещё так не хотелось жить, как сейчас.       А море... Хенрик чувствовал, что нужно вытащить друга из дома, из города, где стены так нещадно давят, напоминая о человеческой беспомощности. Какое-то особое зудящее чувство тормошило его изнутри, оставляя ощущение смутного беспокойства и безотчётной тёплой радости. Быть может, именно такое чувство напряжения всех жизненных сил в один момент толкает замерший сок вверх по стволам обнажённых деревьев, когда весна касается тёмных, влажных от оттепели ветвей деловитыми, энергичными ладонями. Если бы Хенрик был склонен мыслить метафорически, он, быть может, сказал бы, что готов выпустить первые клейкие почки.       Хенрик смотрел через стекло на улицу, и сердце его трепыхалось при виде купавшихся в лужах голубей, при виде изредка вспыхивавших солнечных бликов в окнах домов напротив. Он шваброй дотягивался до оконной ручки и, распахивая давно не крашенную раму, бросал на подоконник хлебный мякиш. Птицы, сперва с опаской, а затем всё смелее и наглее, налетали на угощение, стуча маленькими коготками по жестяному карнизу. Скоро они полными хозяевами скакали между пустыми цветочными горшками, хлопая крыльями и щипая друг другу хвосты, а Хенрик с жадным любопытством наблюдал за ними.       Холодный ветер, пользуясь случаем, беспрепятственно врывался в маленькую комнату, устраивая в смешной человеческой коробке самый настоящий маленький ураган: трепал (наверное, с личными счётами) старый настенный календарь, раскачивая его на одинокой канцелярской кнопке, раздувал паруса тонких занавесок и будто бы качал инвалидное кресло на юных, разгорячённых свободой волнах. Воздух пах мокрым асфальтом, ржавчиной, булочной на углу; бился грудью прямо Хенрику в нос, в глотку, в уши, стремясь скорее вытеснить зимнюю затхлость из его груди.       То снег, то торопливая дробь капели — весна была упряма, а зима отчаянна. Город был слишком тесен, слишком одомашнен для их битвы.       Хенрику хотелось посмотреть на двух гигантов там, на ледяном просторе, среди надтреснувших льдин и обжигающе холодных брызг. Он давным-давно не был там, хотя до береговой линии было практически рукой подать. Почему? Наверное, потому что раньше он не был склонен к созерцательности. Не до того было: успеть то туда, то сюда — бесконечный бег, заглушающий звенящую тишину покоя.       — Опять сквозняк, дурья твоя голова!.. — Кетиль в который раз залетает в гостиную, раздражённо выговаривает что-то Хенрику, с громким хлопком закрывает окно, спугивая птиц. — ...И опять они всё загадили.       Хенрик просто обнимает его за пояс, и Кетиль разом теряет всё своё раздражение.       — Поедем?       Кетиль пожимает плечами, как бы удивляясь его настойчивости, но кивает.       — Поедем.       — Я замё-ё-ё-ёрз...       — Не ной, Хансен, ты сам всё это затеял.       Если к морю они ехали в приподнятом настроении и с ожиданием какой-то романтики, то обратно Кетиль — со словом «балбес» на устах, а Хенрик — с соплями.       Всё пошло наперекосяк с самого начала. Машина старшего Иеннсена внезапно заглохла на выезде из гаража и больше признаков жизни не подавала. Когда же Кетиль приехал на своем мопеде к Хенрику и сказал, что планы пока срываются, тот заявил: «Едем на мопеде!», чем вызвал у Кетиля взгляд, полный любопытства фрейдовского свойства.       Они поехали на мопеде, Кетиль — стоя, Хенрик — сидя и держась за пояс медбрата. Ботинки Хансена пришлось соединить длинным шнурком, иначе во время езды ноги мешали бы движению и тянули своего хозяина с сиденья. За спиной у Хенрика был рюкзак и закреплённый на нём складной костыль.       Говоря проще, выглядели они очень странно. На обратном пути Кетиль не раз удивлялся, как он вообще мог позволить втянуть себя в это сомнительное предприятие. И как ни странно, их даже никто не остановил. Они не попались на глаза ни одному полицейскому, хотя, наверное, было бы лучше, если б их остановили и они не оказались бы в нынешней ситуации.       Они уехали с берега довольно быстро: порывистый колкий ветер и только-только освобождающаяся из-подо льда вода были, мягко говоря, недружелюбны. И как бы ни был волнующ этот пейзаж, а долго находиться там было опасно. Хенрику сейчас было намного хуже: он подтащил себя к приливу настолько близко, что вдруг взыгравшая волна лизнула его ноги до самых колен, обдав обжигающим холодом. Плохо циркулирующая кровь теперь совсем, казалось, не несла тепла. Обоих молодых людей била крупная дрожь.       —...Ты как? — на секунду обернулся Кетиль, чтобы проверить пассажира. Хансен поднял на него слезившиеся от резкого ветра глаза и с трудом выдавил улыбку. Было видно, как ходуном ходит его нижняя челюсть и чуть слышно клацают зубы. — Хреновый видок у тебя, Хансен. Скоро будет заправка, заедем туда, погреемся и вызовем тебе такси. Надо было сразу ехать на такси, а не заниматься ерундой...       Хенрик хотел что-то ответить, но передумал: возражать было бы глупо.       Минут через десять за поворотом показалась маленькая заправка с магазинчиком. Притормозив у самого входа, Кетиль осторожно слез и, пока Хенрик опирался о стену, поддерживая равновесие, развязал его ботинки. Когда медбрат непослушными руками отстегнул от рюкзака костыль и разложил его, из дверей показался мужчина — видимо, увидел, что нужна помощь. Вместе с ним Кетиль благополучно дотащил подопечного до потёртого диванчика в торговом зале.       — Не знаю, как вас и благодарить, — переводя дыхание, с признательностью выдохнул он, обессиленно опускаясь на подлокотник. Он только сейчас наконец понял, как устал ехать стоя на сквозном ветру.       — Не стоит, что вы, — не меняя спокойного выражения лица, ответил кассир, но во взгляде его читалась доля удивления. Кетиль даже усмехнулся: наверняка со стороны они выглядели как последние выжившие, бегущие от апокалипсиса. — Горячего кофе?       Медбрат слабо кивнул, и кассир без лишних слов направился к кофемашине. Хенрик, сидя на диване, пытался растереть ноги руками, но это не помогало. Кетиль присел на корточки и, закатав ему штанины, привычными движениями принялся разминать белые, с проступающими синими венами икры. Хансен прикусил губу, как всегда отводя глаза от своих ног.       — Ничего, ничего... — успокаивающе бормотал Кетиль. — Сейчас полегчает.       Мужчина-кассир вернулся с двумя дымящимися стаканчиками и, увидев эту картину, задумчиво осведомился:       — Вы издалека ехали? Ничего серьёзного не случилось, надеюсь?..       — Замёрзли в пути, а у моего друга... ну, сами понимаете, — отчего-то сконфузился Кетиль, не решаясь говорить постороннему человеку о травме Хенрика в его же присутствии.       — Да, пока что-то ещё холодно, — тактично откликнулся работник. — В таком случае, не хотите остаться здесь? Мы сдаём комнаты в летний сезон тем, кто приезжает на море издалека. Правда, зимой комнаты не отапливаются, потому что постояльцев нет, но можно включить кондишн.       «Беженцы» переглянулись. Медбрат видел, что Хенрик вымотан этим приключением-происшествием, но точно не скажет о своей слабости прямо. Вздохнув, Кетиль поднялся с колен и полез за кошельком.       Кассир провёл их в небольшой двухэтажный домик и помог довести Хенрика до кровати. Вскоре в холодной комнате зажужжал кондиционер, пытаясь слабой струйкой тёплого воздуха разогнать зимнюю сырость нежилого помещения.       Как только их провожатый откланялся, Кетиль, вручив недоумевающему Хенрику костыль, повёл его в маленькую душевую и усадил на закрытую крышку унитаза. Только Хенрик хотел спросить, что они тут забыли, как сиделец открыл дверцу душа и вывернул кран с горячей водой на полную. Пока сливалась холодная вода, Кетиль притащил в ванную задубевшее одеяло и подушки с двух кроватей, кое-как уместил эту груду на маленьком столике для полотенец и закрыл за ними дверь.       Вскоре душевая начала нагреваться, наполняясь паром, и тогда только Кетиль снял свою куртку и помог раздеться Хенрику. Снова опустился на корточки и принялся разминать его ноги, разгоняя слабую кровь.       На щеку легла прохладная ладонь, и Кетиль поднял глаза. Хенрик молча смотрел на него сверху вниз, вглядываясь в обеспокоенное и усталое лицо медбрата.       — Что такое?.. — пробормотал Кетиль, с силой массируя грубую ступню.       — Я тебя правда люблю. За то, что ты такой Кетиль.       Кетиль невольно улыбнулся.       — Что это значит, такой Кетиль? Даже не пойму, обидеться или польститься.       — То и значит. Ты один такой, я знаю. Ну с кем бы я ещё застрял вот тут, — он обвёл рукой маленькую комнатку, — со всеми этими подушками в ванной? Ну?       — Такого идиота тебе в пару ещё поискать, это точно, — фыркнул Кетиль со смешком.       — Эй, я тут серьёзным быть пытаюсь!..       Посмеиваясь, Кетиль молча положил голову на колени Хенрика. Ему было так спокойно, так светло, несмотря на то, что они были непонятно где, несмотря на то, что он сидел в неудобной позе перед унитазом. Медбрат вдохнул полную грудь нагревшегося воздуха и обнял безвольные, дряблые ноги Хансена, почувствовав, как тот вздрогнул. Потом в волосах запутались пальцы, слегка мозолистые от частого вращения колёс инвалидного кресла. Они перебирали пшеничные кетилевские пряди, отводили их за уши, распрямляли и закручивали вокруг фаланг. Эти пальцы были такими ласковыми, что у Кетиля случился какой-то прилив сентиментальности, и он глубже забился носом в колени Хенрика.       Кетиль почувствовал, как рядом согнулся живот Хансена, и над его головой наклонилась другая, вихрастая. Согнувшись, как только смог, внутренне причитая от адской боли в спине, Хенрик ткнулся лицом в макушку Кетиля и с накатившим умилением целовал его голову, кончики ушей, щипал за короткие волосы у шеи под затылком. Кетиль ёжился от приятной, возбуждающей щекотки, и руки его покрывали мурашки.       Когда спина стала ныть совсем уж невыносимо, Хенрик нехотя оторвался и выпрямился, с хрустом потянувшись. Кетиль поднял голову, любуясь густыми рыжеватыми бровями, выдающимися скулами, широким ртом, так естественно складывающимся в улыбку.       —...Ты очень красив, Хенрик, — совершенно естественно вырвалось у него. — Очень красив.       Не ожидав такого, парень подавился воздухом.       — Что это ты?..       — Так... — неопределённо проронил Кетиль, держа в своих руках его ладонь и рассеянно рассматривая её вблизи.       Вдруг он порывисто поднялся, поморщившись от неприятного покалывания в затёкших ногах, и открыл дверь в комнату. Оттуда сразу потянул холодный воздух, и оба они поёжились.       — Вроде там уже потеплее, как думаешь? — задумчиво протянул он, словно о чём-то вспоминая. Хенрик повёл плечами, явно не желая выходить из тёплой ванной.       — У нас одежда намокла от пара, замёрзнем опять...       — Наверное, ты и прав. — Кетиль снова закрыл дверь и стянул с себя влажный свитер. В тесном пространстве душевой оголённый живот оказался прямо напротив лица Хансена, который по этому поводу замешкался. — М? Тебе помочь?       Медленно, не спуская глаз с Кетиля, словно тот мог передумать и одеться, пока сам Хенрик раздевается, парень стянул с себя джемпер и футболку. Молодые люди помолчали, делая вид, что совершенно ничего из ряда вон не происходит, и искоса посматривали друг на друга. Хоть Кетиль и помогал Хенрику мыться, в такие моменты, как сейчас, всё это ощущалось как-то иначе: и нагота, и теснота душевой, и полупрозрачный пар...       Хенрик первым протянул руку, коснувшись кетилевского живота, который поджался от этого касания. Но Кетиль ничего не сказал. Стоял молча, опустив руки и наклонив голову чуть вбок.       Мозолистая пятерня поползла выше, к плоской груди со слегка выраженными грудными мышцами. Под рукой чувствовалось, как диафрагма то расширяется на вдохе, то опадает на выдохе. Плечи Кетиля дёрнулись вверх, на мгновение с поразительной чёткостью обозначив ключицы.       —...Нравится?       Кетиль следил за его ладонью каждый раз, как дело доходило до касаний. Хотя Хенрик нечасто позволял себе это, не желая быть навязчивым и в то же время смущаясь своего чуть дряблого от недостатка движения тела, Кетиль видел, что действительно привлекает его. До сих пор это немного пугало, и даже не эти в сущности невинные ласки, а то, что Кетиль не мог представить, что всё это может вылиться во что-то другое, к чему они оба не были пока готовы. Пусть Хенрик даже не затрагивал тему этого чего-то, медбрат внутренне напрягался в такие моменты, как сейчас. И в то же время этот комок напряжения, тяжелевший где-то в животе, жёг нутро, заставляя его дрожать...       — Нравится.       Кетиль вздрогнул от ощущения сухих, вечно растрескавшихся губ на животе, прямо над его ремнём. Руки Хенрика легли ему на пояс, и большие пальцы чертили горизонтальные линии по границе джинсов и оголенной кожи. Медбрат сгрёб пальцами копну его рыжеватых волос. Другая ладонь, ища опоры, заскользила по влажному от пара плечу Хансена, и Кетиль почувствовал, как тот горячо выдохнул ему в живот. Сердце мучительно сжалось от неясного предчувствия, и сиделец, чуть отстранив Хенрика за плечи, наклонился, по наитию целуя его крепкую шею под линией волос, плечо в веснушках, ключицу. Хенрик перехватил его лицо в свои ладони, нетерпеливо приникая к приоткрытым губам.       Каждый раз это было так весело и страшно, словно маленькие бесенята прыгали у них по спинам и рукам, жаля их своими востренькими хвостами. Под шум воды они целовались, как подростки за школой, — тайком, и от оттого торопливо и жарко. Кетиль не сразу даже понял, что на пол из душевой кабинки натекла лужа и вымочила ему штанины.       — Чёрт, джинсы... — пробормотал медбрат, чуть отстраняясь от напора подопечного. — Погоди ты...       Хенрик, как не слыша, продолжал целовать куда попало, и Кетиль еле поймал его тяжёлую голову. Голубые глаза пытливо и нетерпеливо впились в его лицо.       — Сейчас потоп случится, пойдём лучше в кровать, — еле выдавил медбрат, думая только о том, с каким, должно быть, намёком прозвучали его слова. Ему было жарко и душно, хотелось сбежать из этого тесного пространства, как от какой-то опасности.       Напрягшись, он приподнял Хансена, который с другой стороны опирался на костыль, и открыл дверь. Разница температур раскалённой душевой и комнатки заставила обоих покрыться колкими мурашками холода. Кетиль усадил ёжащегося Хенрика на кровать и быстро вернулся в санузел. Выключил воду, скинул намокшие штаны и, взяв в охапку нагревшиеся там же подушки с одеялом, бегом достиг кровати. Кинул подушки к изголовью, упал на всё ещё холодную простыню, увлекая за собой Хенрика, и стал ногами расправлять над ними скомканное одеяло.       Они спрятались под одеяло с головой. Прижавшись друг к другу на одной полуторке, они старались не высовываться из этого тёмного и тёплого мирка. Хенрик ткнулся носом в изгиб между кетилевскими шеей и плечом, прижимая медбрата к стене, а Кетиль согнул ноги и обхватил коленями ноги Хансена, согревая их. Сгорбившись, сжавшись, они старались занимать как можно меньше места.       — Думаешь, это нормально — менять ориентацию в двадцать с хвостиком? — пробормотал Хенрик Кетилю в шею.       — Ты имеешь в виду, это поздно или рано?.. — не понял тот, но ответа так и не услышал.       Кетиль снова напрягся, почувствовав руку на своём бедре, но Хенрик ничего больше не делал, лишь слегка поглаживая его ногу. Вспышка, случившаяся в душевой, теперь как-то улеглась, но никто из них не мог точно сказать, рад он этому или нет.       В темноте их маленького укрытия не послышался — ощутился вопросительный поцелуй. Кетиль инстинктивно прижал руку Хансена, чтобы она не позволила себе большего. Под его ладонью пальцы Хенрика чуть согнулись, впиваясь в ляжку. Несколько секунд молчаливого противоборства — и просящие поцелуи, от которых не увернуться. Скулы, плечи, губы, грудь: в темноте не видно, где в очередной раз окажутся эти потрескавшиеся губы. Кетиль упрямо пыхтел, не отпуская его руку, но чувствовал, что ладонь Хансена потихоньку двигается вместе с его, кетилевской, ладонью. Ослабевшее было напряжение снова резко завязалось узлом, и в животе что-то потянуло.       Хенрик, от волнения то и дело облизывая губы, не собирался так просто отступать. Чутьё подсказывало ему, что Кетиль сдаёт позиции, что пальцы его ослабляют хватку, а дыхание то и дело сбивается с ритма. Нащупав его небольшой кадык, Хенрик слегка втянул его губами, заставив медбрата тяжело сглотнуть и откинуть голову.       — Ты же не всерьёз?.. — осипшим голосом, даже как-то жалобно, выдавил Кетиль и осёкся, когда кончики мозолистых пальцев тронули выпуклость на его нижнем белье.       Хенрик едва не дрожал от переполнявших его ощущений, двигаясь на ощупь шаг за шагом, сантиметр за сантиметром в горячей тьме, словно играя в жмурки. Прижавшийся грудь к груди, цепляющийся за его запястье, шумно дышащий носом где-то в паре сантиметров, Кетиль сейчас был открыт, как никогда раньше, и нужно было только переступить первое смущение.       Пальцы Хансена потянули вниз резинку кетилевских трусов — и тут же короткие ногти отчаянно вцепились в ладонь.       — Помнишь, ты и сам... хотел попробовать тогда?..       — Да, но... чёрт, я и сам не знаю...       — Эй, попробуй немного расслабиться... Я осторожно, честно...       Уже чувствуя нарастающее возбуждение, Кетиль медленно отпустил его руку. Хенрик не торопил. В тишине, прерываемой только их сопением, узкая холодная ладонь двинулась вверх по руке Хансена, от локтя к плечу, по шее до скулы; пальцы нашарили и накрыли губы. Через несколько мучительных секунд Хенрик ощутил чужое дыхание на своём лице, и пальцы медбрата, соскользнув, уступили место его губам.       Выжидательное спокойствие смешалось в один момент. Кетиль никогда ещё не касался мужского члена с такой целью, и был благодарен нынешней обстановке, что он ничего не видит. Быть может, без прикрытия темноты он и не отважился бы на этот шаг.       Хенрик быстрыми поцелуями покрывал кетилевские шею, плечи, грудь, но Кетиль почти не замечал этого исступления: рука Хансена снова добралась до его паха, спустившись туда по груди и животу и оставив зудящее ощущение маленьких крапивных иголок под кожей. Они мало что помнили, кроме неловких движений, уколов боли от случайно задеваемой ногтями плоти, кроме того, что под одеялом не хватало кислорода, и они выныривали в прохладный воздух комнаты, спасаясь от головокружения. Ярким пятном у Кетиля отметилось воспоминание, как Хенрик зачем-то укусил его за щёку.       Потом они лежали, высунув головы из-под одеяла, и пытались отдышаться. Хенрик с колотящимся сердцем и счастливой лыбой всласть целовал приоткрытые губы ещё не пришедшего в себя Кетиля. Тот вяло отвечал и хотел было чуть отстранить настойчивого парня рукой, как понял, в чём его рука.       — Чёрт, подожди... Стой, не трогай ничего грязными руками... — Кетилю вдруг стало так неловко, что он, обрадовавшись поводу ускользнуть из тесных объятий, с трудом откинул одеяло и неуклюже выбрался из-под навалившегося на него Хенрика, стараясь при этом ничего не задеть правой рукой.       — Ты чего?.. Кетиль, забей ты на это, вернись...       — Нет, подожди... — бормотал Кетиль, ковыляя к ванной со спущенными трусами. — Ничего не трогай!..       Медбрат мелко дрожал, то ли от произошедшего, то ли от прохлады, то ли от стыда, с которым он отмывал руки и приводил себя в порядок у раковины. Ему определённо не было плохо или противно, но, наверное, к любви нужно иметь привычку, чтобы не чувствовать себя... вот так?       Мокрым полотенцем он вытер и Хенрика, хотя тот и бурчал, что Кетиль слишком парится. Полотенце было выстирано тут же, в раковине, и только после этого медбрату стало спокойнее. Он вернулся к кровати, откуда с беспокойством за ним следил Хансен, и, нащупав в потёмках его лицо, ласково зарылся пальцами во всклокоченные рыжеватые волосы.       Потрескавшиеся шершавые губы коснулись его запястья. У обоих на душе стало легче. Пусть всё случилось как-то скомканно, непонятно и слепо, пусть. Главное, что это не оказалось невозможным.