Иллюзия свободы

Темнота. Вязкая, липкая, она неумолимо обступает, не давая сориентироваться и понять, где ты вообще находишься. Постепенно она разглаживается, уступая место туманным видениям. Становясь всё более и более чёткими, тени трансформируются, сплетаются воедино и превращаются в поистине пугающее зрелище. Зрелище, поражающее своей жестокостью. Тела. Мёртвые, изуродованные тела детей накиданы в кучу, словно отходы, выброшенные гнить на помойку. Невинные и абсолютно беззащитные, они плотно прижимаются друг к другу, напуганные, парализованные. Кто-то с окровавленным месивом вместо живота, кто-то со сломанной шеей. У кто-то проглядываются рёбра и внутренности, потому что грудную клетку вспороли, разрезав ровно посередине. Винсенту нравилось слушать хруст ломающихся костей. Сладкие треск плоти. Или истошные крики невыносимой агонии, ближе к финалу переходящие в предсмертные, утробные хрипы. Бишоп всегда упивался муками своих жертв, ощущая неоспоримое превосходство и власть. Сейчас же всё это не вызывает у него ничего, кроме скрытой боязни, напоминая о неизбежной кончине, рано или поздно настигающей каждого. В реальности он бы уже отвернулся, а ещё лучше — удалился прочь. Приказал бы себе не думать о прошлом, сосредоточившись на вещах поважнее. Здесь же, вопреки желанию, приходится смотреть. Вглядываться в пустые лица, содрогаясь от пробирающего насквозь морозного озноба. В поблёкших зрачках будто отражается сама смерть. Дети кажутся слишком правдоподобными для сна. Парадоксально живыми для тех, кто давно мёртв. Их кровь настоящая и одновременно перенасыщенная, чересчур яркого красного оттенка, до остервенения въедающегося в мозг и пульсирующего там сотней остроконечных кругов. Бишоп невольно следит за её движением. Вот она плавно вытекает у какого-то бедняги оттуда, где по законам логики должен располагаться глаз. Появляется из чёрной, зияющей дыры. Обрамляет пухловатую щёку и змейкой ползёт к подбородку, пока не падает с него, растекаясь крохотной каплей. Винсент знает, что не спит. Формально да, он лежит на диване, блуждая по извращённому миру, сгенерированному собственным искалеченным сознанием. С другой стороны, он им совсем не управляет, слепо подчиняясь чужой прихоти. А потому не может уйти, как бы ни пытался. Вдруг тишину бесцеремонно нарушает громкий голос. Винсент резко оборачивается, наконец отвлекаясь от созерцания трупов. Он лихорадочно вертится, но не разбирает, откуда конкретно тот доносится. — Винсент, ты плохо потрудился сегодня. Разве я так тебя учил? — Только не это… — Бишоп чувствует нервную дрожь. Конечности немеют, в горле разросся толстый ком, мешая дышать. — Хочешь, чтобы я наказал тебя? — Нет, нет, нет… Ты ненастоящий… Ноги подкашиваются. Пошатнувшись, Винсент оседает на пол. Зарывается пальцами во взъерошенные волосы и давит на виски, напрасно стараясь вытолкнуть голос, прогнать его куда подальше. Он гудит проклятием, не умолкая, исходя откуда-то изнутри. В черепную коробку точно засунули проигрыватель с заранее заготовленной записью. — Хочешь, чтобы снова было больно? Силуэты детей меркнут, превращаясь в размытые фигуры, утратившие всякое значение. Их заменяет повелительный бас, по-прежнему чёткий и оглушающий. — Оставь меня в покое, умоляю… — из груди Винсента вырывается отчаянная мольба, балансирующая на грани с истерикой. Бишопа захлёстывает отвращение и ненависть к самому себе за то, насколько жалко он выглядит. Но сильнее душу будоражит его невидимый собеседник. Одного воспоминания о нём хватает, чтобы спровоцировать неукротимый всплеск эмоций. Презрение, отвращение, бешенство, ужас. Все они смыкаются нерушимым кольцом на этом человеке. Сбоку мелькает лезвие ножа, невероятным образом переливающееся в отсутствии света. Винсент мигом вскакивает, чуть не оступившись из-за нахлынувшей на него паники. Намеревается бежать, но успевает совершить лишь жалкий рывок. Человек возникает рядом, крепко вцепившись в его запястье и развернув к себе. Замах, и за неимоверной болью следует всепоглощающая пустота.

***

Скотт отдыхал, вслушиваясь в монотонную, ласковую симфонию дождя. Холодные капли скатывались с покатой крыши, разбиваясь об подоконник на тысячи брызг. Они били по нему, будто в барабан, но звук выходил невероятно мягким и убаюкивающим. Он успокаивал не хуже классической музыки или доверительных разговоров. Скотт уловил, как его собственное мерное дыхание гармонирует с льющейся за окном мелодией. В Комплексе у него редко получалось избавиться от посторонних мыслей и расслабиться, лёжа на мягкой кровати и практически не шевелясь. Точнее, вообще никогда. Тишину там сравнивали с чудом даже по ночам. А если её и доводилось поймать, то Скотт удачного стечения обстоятельств попросту не замечал. Отработав изматывающую смену, он на автомате заваливался к себе и спал ровно до следующего утра, просыпаясь от пронзительного звона будильника. Наслаждаться окружающим умиротворением было некогда. Малая стрелка как два часа назад преодолела границу полуночи. Несмотря на располагающую атмосферу и позднее время, сон к Коутону никак не шёл. Скотт пробыл в этом месте уже дней пять и до сих пор терялся в догадках: зачем Винсент увёз его так далеко? Пощадил. Да ещё и выделил целую комнату, словно Скотт приехал к нему погостить, а не находился здесь против воли. Что мешало пристрелить его прямо в ангаре и по-тихому исчезнуть? Скотт надеялся, что вскоре утолит своё любопытство. Перевернувшись на бок, он устроился поудобнее, полагая, что вот сейчас перенесётся в объятия сновидений. Однако планам не суждено было сбыться. Их нарушил надрывный крик. Скотт стремительно встал, да столь быстро, что перед ним заплясали цветные точки, и метнулся к двери. Бишоп ворочался туда-сюда, будто пытаясь увернуться от неведомой угрозы, и бормотал нечто бессвязное. Голос его изменился, став нездоровым и чужим. Затем рот вновь исказился криком, полным страдания. Сердце Коутона стиснула жалость. Он потряс Винсента за плечи. Бишопа буквально подпрыгнул, ошеломлённо уставившись на Скотта, словно впервые его видел. — Что… Что происходит? — Ты кричал во сне. И напугал меня. Пропустив слова Скотта мимо ушей, Винсент судорожно натянул на себя одеяло, укрываясь чуть ли не с головой. — Прости. Такое иногда случается. Иди спать. — Тебе точно не нужна помощь? — Нет, всё в порядке, честно. Иди спать, — заверил он и отвернулся, намекая, что разговор окончен. — Хорошо, — Коутон удалился, не став возражать. В последующем подобные пробуждения произошли ещё трижды за неделю. Поначалу Скотт списывал крики Винсента на ночные кошмары, но позже окончательно убедился в допущенной ошибке. При обыкновенных кошмарах настолько бурной реакции не возникает. Человек просыпается и забывает о них, не успеет и вечер настать. Но чтобы кричать, не в силах самостоятельно проснуться, а потом весь день ходить, шугаясь любой мелочи — в данном случае повод забеспокоиться однозначно есть. Если первые два раза обошлись без происшествий, то вот третий вогнал Скотта в тягостное положение. У Коутона навечно отпечаталось в памяти, как Винсент ни с того ни с сего накинулся на него в приступе безудержного гнева. Стоило разбудить его, в серых глазах вспыхнуло что-то нечеловеческое и очень злое. Словно дикое животное загнали в тесную клетку, а оно сумело вырваться, вымещая гнев на всех без разбора. Благо Коутон умудрился среагировать: отшатнулся назад. Правда врезался в журнальный столик, но получить синяк было лучше, чем кулаком по носу. Бишоп промахнулся, из-за неудачного манёвра свалившись с дивана. Скотт поспешно возвратился в спальню, захлопнув за собой дверь — разъярённый вид Винсента вмиг активировал инстинкт самосохранения. Щелчок замка прозвучал сродни спасительному взрыву сигнальной ракеты. Скотт присел обратно на кровать, но ещё долго не мог заставить себя лечь. По ту сторону раздавались суетливые шаги. Вторили им ругательства — тихие, но не менее устрашающие. После нескольких секунд долгожданного затишья его сотряс грохот. Скотт крупно вздрогнул, напрягшись каждой клеточкой тела. Судя по всему, Винсент повалил шкафчик в коридоре или тумбочку около зеркала. Логичнее было отправить в смертельный полёт пару статуэток или декоративных тарелок, чем заморачиваться с вещами потяжелее, но в квартире их банально недоставало. И Скотт начал догадываться, почему. На утро ни Бишоп, ни он сам тему прошедшей ночи не упоминали. И, если бы не поваленная тумба с покосившейся дверцей, она вполне могла показаться дурной игрой воображения. Сейчас Скотт коротал минуты в гостиной, уже с полчаса созерцая орнамент соседней стены. Зацепиться на ней было не за что: ни тебе переплетённых цветочков, ни причудливых линий, таящих в себе потаённый смысл. Обычная стена. Но он ухитрялся не заостряться на отсутствии узоров, а просто смотреть. Разум захватили гнетущие мысли. Собравшись разом, они насели неподъёмным грузом. Разобраться со всеми или сконцентрироваться на какой-то определённой не удавалось. Тем или иным образом они относились к Винсенту. Последний занимался своими делами, перемещаясь то из кухни в ванную, то из ванной в спальню. Скотт не особо обращал на него внимание. Они пересекались лишь за обеденным столом, не контактируя без надобности вне его пределов. Их диалоги, так непохожие на беседы в Комплексе, состояли из пары реплик и заканчивались, не успевая толком завязаться. Коутон не претендовал на большее. Ему позволяли свободно разгуливать по квартире, брать еду из холодильника и, в принципе, предоставляли условия для комфортного существования. Такая рутина не походила на будни пленника, но и с нормальной жизнью имела мало общего. В ней присутствовали минусы, но в целом его всё устраивало. Главное, что ему требовалось — хорошенько подумать. Сопоставить все имеющиеся факты и вынести решение, как поступить в итоге. Проводить остаток вечности под одной крышей с убийцей он не планировал точно. Неожиданно из омута сомнений Скотта выдернул странный звук. Из недр ванной донеслось ни то аханье, ни то приглушённый стон. Коутон обернулся в немой тревоге. Продолжения он не дождался. — Винсент? — окликнул он, обратившись в слух. Бишоп же там? Или он куда-то ушёл? Скотт не помнил. Поднявшись, он на свой страх и риск пошёл проверить обстановку. Винсент, как и предполагалось, нашёлся в ванной. Сидя на бортике, он опирался на него двумя руками. Голова запрокинута к потолку. Глаза — сделавшись слепыми и затуманенными — застыли на манер стекляшек. На лице отобразилась высшая степень блаженства. Особенно ярко она проявлялась в улыбке, змеёй растянувшейся на губах. Рубашка Бишопа скомканной тряпкой повисла на батарее. Теперь, когда длинные рукава не скрывали вен, на них виднелись многочисленные отметины от уколов. Разной степени свежести, вкупе они складывались в чудовищную картину. — Винсент! — воскликнул Коутон, охваченный глубочайшим шоком и негодованием. Бишоп перевёл на него взгляд заторможено. Он не сразу сориентировался в пространстве — мешала принятая доза, уже взявшая организм под контроль. Откашлявшись, он с хрипом выдал: — Кто разрешил тебе входить сюда? — Винсент, будь добр объяснить, что это такое? — Скотт проигнорировал возмущение собеседника. Видя, в каком тот состоянии, он достал из раковины шприц и поднёс его к Винсенту чуть ли не в упор. Рядом с мыльницей стоял стеклянный пузырёк, наполненный неизвестной жидкостью. Та почти иссякла, осев на дне. — Я спрашиваю: что это? — Отвали, — отмахнулся Бишоп. Выскочив из ванной, он прихватил с собой полотенце, сдёрнув его с крючка. По волосам стекали капли воды, от которых он не удосужился избавиться прежде, чем после душа вколоть себе порцию заветного вещества. Пальцы зарылись в мягкую ткань, то полностью прячась в ней, то появляясь вновь и переходя на соседнюю часть головы. По негласному правилу зелёный цвет должен был навевать спокойствие. Однако он словно лишился своих магических свойств и раздражал сильнее прежнего. На Скотта же, наоборот, повлиял и цвет, и движения, побудив волшебным образом на мгновение утратить связь с реальностью. Стоять, безмолвно наблюдая за вроде бы естественной процедурой. Но на сей раз в неё закралось что-то иного уровня, что-то интимное. И если бы возникшая из ниоткуда проблема не приобретала столь серьёзный оборот, он, безусловно, не спускал бы с Винсента изучающего взгляда гораздо дольше. — Если ты не знал, я всё ещё считаю тебя своим другом. А когда мои друзья страдают, мой долг — помочь им. — С чего ты взял, что я "страдаю"? Это наслаждение, а не страдание, — язвительный ответ сопроводила такая же ядовитая улыбка. Скотт едва сдержался, чтобы не заехать Бишопу по лицу с целью привести в чувства. Ровно до этого момента он твёрдо полагал, что сюрпризы от Винсент подошли к концу. Тратить оставшиеся в живых нервные клетки жутко не хотелось. Скотта ни разу не прельщала необходимость выступать в роли психолога. Общаться на личные темы, раздавать советы. Да, он любил приносить помощь нуждающимся в ней, но каждый раз, будто заново, испытывал страх. Страх по незнанию навредить. С Винсентом данное опасение заметно возрастало. Он отличался от остальных, а следовательно подход к нему требовался тоже специфический. Основная загвоздка заключалась в том, что Скотт понятия не имел, какой именно. Но совесть настойчиво приказывала отбросить вариант об отступлении. Коутон тяжело вздохнул: — Ты понимаешь, что несёшь? Решил найти себе очередное развлечение? Детей, видимо, убивать уже не так интересно? — тон и сами фразы вышли грубее, чем он рассчитывал, но мирно вести диалог не получалось. — Если это единственное, что привлекает тебя, мне искренне жаль. Нормальные люди совершенно иначе справляются с трудностями. Например, делятся ими с друзьями или близкими. Я бы давно помог тебе. С самого начала. Неужели так сложно было попросить? Не держать всё в себе, а просто поговорить? Сперва Винсент не отозвался на адресованные ему упрёки. А затем по помещению пронёсся относительно спокойный, но надтреснутый голос, обвиняющий во всех неприятностях и навязывающий необъяснимую вину. — Ты никогда не жил и не будешь, как я. И никогда не поймёшь, почему я буквально вынужден делать это, — Бишоп слабым кивком указал на выступающие следы. — Я постараюсь… — Коутон не договорил — его жёстко перебили: — И плевал я на твою жалость. Наркотики — вот то чёртово лекарство, которое ни разу не подводило. Да, оно имеет свои недостатки, но у кого их нет? — последовал слегка грустный смешок. — А может быть ты ошибаешься? — Скотт прервался. Рот его приоткрылся, но не выдавил более ни слова. В груди предательски защемило. Ему вдруг стало невыносимо стыдно перед Винсентом. Он и правда толком ничего не знал о его жизни и о тех годах, которые тот провёл в городе до прихода в Комплекс. Бишоп часто рассказывал ему истории. Всегда находил для обсуждения новые темы, не уступающие в занимательности предыдущим. Но вопросов прошлого избегал. А если нечаянно и затрагивал их, то умело уводил беседу в безопасное русло. Дальше они не заходили. Винсент напрочь отказывался проявлять инициативу, Скотт, в свою очередь, стеснялся, если не сказать боялся разузнать лишнего. Настаивать делиться сокровенным он считал невежливым, а выведать пару секретов мягко и тактично пока не удавалось. Хотя однажды он всё-таки попытался. В ответ на непрошенное любопытство его наградили строгим взглядом, ясно давая понять напрасность любых расспросов. Винсент тогда до самого окончания обеденного перерыва просидел молча, возведя вокруг себя невидимый купол. Переключил внимание на стаканчик с кофе и периодически отрешённо поглядывал в окно. И абсолютно не замечал повисшую в воздухе неловкость. — Если не хочешь, чтобы тебя жалели, я сделаю что-нибудь другое, — сказал Скотт и тихо добавил: — Всё что угодно. Только скажи. Казалось, Винсент перестал дышать, настолько резко он замер, до этого уже машинально, чем осознанно, водя полотенцем по волосам. Пугающе медленно он посмотрел в сторону Скотта, заставив того вздрогнуть. А после также не спеша встал. Забытое полотенце осталось на диване, скатившись по худым плечам. — "Только скажи" значит? — эхом повторил он, небрежным жестом поправив челку. Глаза неторопливо скользнули по ковру и поднялись к лицу Коутона. В них по-прежнему читалось отторжение и отстраненность от окружающей действительности, будто поверх наклеили плёнку, не позволяющую сфокусироваться на конкретном объекте. Винсент усердно раздумывал по поводу беспечно брошенной Скоттом реплики. Прокручивал её снова и снова, словно хотел совершить что-то безумное, но никак не решался. Внезапно он рывком подался вперёд и схватил Скотта за локоть, на выдохе произнеся: — Тогда развлеки меня. Через мгновенье Коутона придавили к дивану. Винсент тенью навис сверху, с садистским удовольствием смотря в расширившиеся зрачки. Скотт глядел на него с огромным удивлением. Их лица находились непозволительно близко. Расстояние исчезло и вовсе, стоило Бишопу наклониться и дотронуться до шеи Скотта губами. Затем он двинулся выше, к уху, рисуя следом дорожку из поцелуев. Коутон лежал без движения, не сопротивляясь, но и не отвечая. Он вообще не понимал, что происходит. Его будто бы ударили по затылку, лишив возможности адекватно оценивать ситуацию. Выкинули все мысли, оставив взамен слепые ощущения. Бишоп прикусил его мочку уха, и это действие наконец образумило Коутона. Он упёрся ладонями Бишопу в грудь, намереваясь оттолкнуть его. Но недостаток физической силы вновь всё портил. — Что ты… Прекрати это! Не видя выхода лучше, Скотт замахнулся и влепил ему пощёчину. Слабую, но прямым текстом говорящую о нежелании продолжать. Звук шлепка прокатился по комнате. Бишоп отреагировал совсем не так, как ожидалось. Он усмехнулся, точно его это знатно повеселило. Зубы обнажились в нехорошем оскале. Ловко перехватив руки Скотта, он завёл их ему над головой. — Знаешь, я ведь могу и по-плохому. Свободной рукой он оттянул ворот его кофты. Поцеловал оголившееся плечо. И впился в него, прокусывая нежную кожу до крови. Скотт вскрикнул. Неожиданность, боль, испуг — всё смешалось в его крике. Он дёрнулся в отчаянии, лишь бы избавиться от накативших на него ощущений. Уловив привкус металла, Винсент не сдержал удовлетворённой улыбки и принялся беспорядочно целовать Коутона. Поцелуи выходили грубыми, жадными. Их наполняла вечная, ненасытная страсть, спустя столько лет вышедшая на свет. Скотт сходил от них с ума. Не знал, как реагировать и что предпринять. Он чувствовал, как чужой язык требовательно касается его ключицы. Как его влажная, шершавая поверхность скользит по кадыку. Как ладонь Бишопа зарывается в его волосы, вынуждая податься ближе. — Винсент, прошу тебя, перестань… К удивлению, Бишоп и правда отстранился. Но совсем не для того, чтобы оборвать мучения Скотта. — Ты же сам рвался помочь мне, помнишь? — спросил он насмешливым тоном. — «Я сделаю всё что угодно». Твои слова? — прошептал он Коутону на ухо. Последний стыдливо отвернулся, тщетно пряча смущение. А разгорячённый, сбивчивый шёпот подливал масло в огонь, мешая сохранять выдержку. — Я… Он ведь действительно так сказал. Сам виноват. — Отпусти, — снова взмолился он, дёрнув руками. Без толку. На запястьях словно наручники защёлкнули. Не высвободиться, как ни пытайся. — Зачем? Тебе же нравится. — Нет, это не может— Скотт осёкся, когда Винсент надавил коленом на его пах – с губ едва не слетел предательский стон. Если раньше щёки Коутона просто покрывала краска, то теперь они по-настоящему пылали, разнося по всему телу нестерпимый жар. Стыд пожирал живьём. Как и возбуждение, затмевающее разум. Бишоп взял его за подбородок, поворачивая к себе и не разрешая отвести взгляда. Кошачьи глаза осматривали каждый сантиметр лица напротив. С искренним наслаждением отмечали проступившие эмоции, благо, они читались все до единой. Подлинные, ничем не прикрытые. Винсент водил коленом вверх-вниз, точно дразня Скотта. Даже через ткань брюк он чувствовал его напряжение. Скотт зажмурился, прерывисто дыша. Внутренне он хотел прямо сейчас очутиться где-нибудь далеко и забыть случившееся. Но какая-то его часть, ранее не дававшая о себе и намёка, настаивала на обратном. Она жаждала большего. И от подобного резонанса буквально разрывало. Вдруг произошло что-то странное. Ни с того ни с сего Винсент неожиданно отключился. Рухнул на Скотта безвольной куклой, из которой вынули аккумулятор. Чисто на автомате Коутон поймал его. В затуманенном мозгу мелькнуло единственное здравое предположение о передозировке, моментально затмив всё то, что волновало секунду назад. Перевернув Винсента на спину, он аккуратно выбрался из-под него. Наклонившись, он прислушался, ведя счёт. Дыхание Бишопа было не частым, но и не слишком редким, а наоборот — ритмичным и спокойным, будто у спящего. Всё ещё пребывая в двойственном состоянии, Скотт прошёл в ванную и возвратился оттуда с прозрачным пузырьком. Покрутив его под лампой, он раз за разом вчитывался в тонкие строчки на этикетке. Её наполовину отодрали, а уцелевший кусочек частично выцвел, так что общий смысл написанного представлялся тайной. К тому же пузырёк легко могли позаимствовать. Определить состав налитой в него смеси нереально. Как и побочные эффекты. Заняв кресло, Коутон испустил вздох безысходности. Раненое плечо зудело, но желания побежать обработать его совершенно не возникло. Откинувшись на мягкую спинку, он замер в принятой позе. Прикрыл веки, устало потерев их. Посмотрел на Винсента. Бишоп лежал абсолютно расслабленно, выглядя безмятежным и при этом уязвимым, словно превратился в ребёнка, не подозревающего об опасностях враждебного мира. Говорят, чем человек хуже, тем безобиднее он кажется, пока спит. Скотт не знал, насколько данный стереотип правдив. Он был уверен в другом — грядущий вечер обещался быть долгим.