***
Проснулся Винсент на порядок позднее, чем рассчитывал, не ожидая, что Морфей продержит его в своём мире настолько долго. Но удивило иное — сон прошёл гораздо спокойнее сотни, тысячи предыдущих. Без жутких кошмаров. Без видений, выворачивающих наизнанку. И главное — без вездесущей марионетки, норовящей превратить жизнь в ад, каким она являлась от рождения. Насладившись редкой безмятежностью, Винсент резко приподнялся. Он напрочь позабыл о вчерашнем происшествии, о чём поплатился острым покалыванием в боку. «Чёрт…» — недовольно протянул он, съёжившись. Неспешно сел, свешивая ноги с дивана. Рукой Бишоп задел наложенную с особой скрупулёзностью повязку. Он насторожился, гадая, кто и когда его перевязал, но воспоминания ловко ускользали, не давая ухватить их. Оставался единственный выход — расспросить о событиях увядшего дня у Скотта. Винсент поплёлся на кухню, как и предполагалось, найдя Скотта там. Коутон спал, причём в не совсем обычной позе. Голова покоилась на столе, руки весели, будто тряпичные, а стройная спина вытянулась, напоминая змеиное тело. Подле него стояли две любопытные вещи: опустошённая бутылка виски и рифлёная рюмка с засохшими янтарными каплями на дне. Бишоп в ступоре пялился на развернувшееся перед ним зрелище, а в подсознании с огромной скоростью мелькали расплывчатые, несвязанные обрывки. — Скотт? — позвал он. Веки Скотта едва дрогнули, но не открылись. Винсент положил ладонь ему на плечо, сжимая. — Скотт, просыпайся. Шоколадные глаза приоткрылись, но осмысленности в них было ровно столько, сколько в Винсенте любви к окружающим. Коутон пробурчал что-то неразборчивое, утыкаясь носом в стол. Бишоп понял, что вставать Скотт явно не собирается. Закинув его руку к себе на плечо, он помог ему подняться, заботливо проговорив: — Скотт, пойдём, ты ляжешь в кровать и, если хочешь, поспишь ещё. Коутон согласно угукнул, позволяя отвести себя в спальню. Бишоп, машинально держась за рану, думал, как же они похожи на двух бойцов, ковыляющих с поля боя на пути в полевой госпиталь. От этого сравнения надо бы плакать, но он почему-то усмехнулся, по-дурацки улыбнувшись. Скотт толком не соображал, куда именно и зачем его ведут, застряв на границе сна, отделяющего его от реальности прозрачным, но грязным и мутным стеклом. Коридор, порог и, финальной точкой, мягкая постель. Бишоп откинул покрывало вместе с одеялом, усаживая Коутона. Тот намеревался завалиться, досыпать, но его удержали. — Переоденься, а то рубашку помнёшь. Скотт опять угукнул, смотря Бишопу вслед. Его стройная, высокая фигура, скрывшаяся за дверью, показалась ему очень красивой. И Скотт послушался её — спать в одежде и правда было некомфортно. Винсент прибрался на кухне: выкинул бутылку и сполоснул рюмку, отправив ту сушиться. Воспоминания потихоньку восстанавливались, и его вновь накрыла растерянность. По поводу произошедшего, по поводу их со Скоттом отношений, в которых они никак не разберутся. Винсент решил возвратиться в спальню, затеять серьёзный разговор, пусть и опасался последствий, какими он непременно закончится. Но разговора так и не состоялось. Скотт, растянувшись на двуспальной кровати, уснул, не услышав скрипа двери. Рубашку он, как и было велено, снял, но на большее сил, судя по всему, не хватило. Лунный свет, пробивающийся через окно, рисовал узоры на бледной коже, давно не соприкасавшейся с лучами жаркого солнца. Подойдя к Скотту, Винсент ощутил, как его дыхание на миг оборвалось, сбиваясь с ритма. Заветная близость опьяняла. Манила пересечь установленную черту, когда-то нарисованную им несмываемой краской. Он неустанно повторял себе, что запреты нельзя нарушать, или всё скатится в пропасть, не успеешь оглянуться. Но в моменты, как этот, внутренний голос притуплялся, не смея перечить. Видимо забывал, что ему подобает вмешиваться в экстренных ситуациях. И оберегать Винсента от роковых ошибок. К тому же Бишоп не мог добровольно уйти и не понаблюдать мгновение за спящим Коутоном. Он навис над ним, облокотившись коленом о кровать и игнорируя покалывание в боку. Разбудить Скотта он не боялся — Коутон спал крепко, посапывая во сне. Винсент закусил губу, любуясь оголённым торсом, шеей, лицом — всем, чего касался его взгляд. Так рядом и так недосягаемо далеко. Хотелось ударить по стене от несправедливости. Бить и бить по ней, пока по кулакам не потечёт кровь. Винсент протянул к Скотту руку. Она зависла в воздухе, а когда голос отключился окончательно, забрав с собой все терзающие сомнения, дотронулась до ничем не прикрытого тела. Нежно, с той степенью аккуратности, с какой ювелир относиться к поистине хрупкому изделию. Провела по оголённой груди, поглаживая её подушечками пальцев. Перешла на живот, мерно поднимающийся и опускающийся в ритм дыханию. Двинулась обратно вверх, касаясь шеи, подбородка, скул. Затем Винсент осторожно наклонился, снова коснувшись груди Скотта, но на сей раз губами. Поцелуй вышел невесомым, легче пёрышка, но всё равно доставил удовольствие. От Скотта пахло терпким виски и тем особым, уникальным ароматом, который ему не удавалось как следует вкусить и распробовать. Но теперь Бишоп был уверен, что этот запах навечно врезался ему в память, как и множество других детали, бережно хранимых им. Да, Винсент определённо чокнулся. Присвоил Скотта себе без его ведома. И, будь Винсент менее сдержанным, сейчас бы не остановился на достигнутом. Заключил бы Коутона в объятия, расцеловал, прижимая к себе, и никогда, никогда бы не отпускал. К сожалению, он не мог этого сделать, но зато знал средство, способное удовлетворить любую жажду. А заодно избавить его от призраков, которые скоро явятся к своему убийце.***
С самого утра на базе стоял грохот, смешанный с отборными ругательствами. Доносился он с четвёртого этажа, из квартиры Винсента и Скотта. Сначала Винсент около получаса разгромлял их спальню, а позже добрался и до гостиной. Редкие просьбы перестать бездумно разбрасывать вещи он пропускал мимо ушей. Скотт, в отличие от заведённого Бишопа, сохранял завидную выдержку. Скрестив руки на груди, он с толикой сочувствия следил за ним, прислонившись к дверному косяку. — Где они?! Куда ты их спрятал?! — негодовал Бишоп. Речь, разумеется, шла о наркотиках. Вытащив из комода первый ящик, Винсент вытряхнул на пол лежащую там одежду. Проверил её, вывернув все карманы, но драгоценного лекарства не обнаружил. — Я найду их! А потом разберусь с тобой! — выкрикнул он, принимаясь за средний ящик. К счастью, угрозы его были пустыми, не приобретая физического воплощения. Пока что. Скотта провоцировала охота напомнить, что это ему пристало всё раскидывать и крушить после всего, что между ними было. Но он впервые сталкивался с настолько дикой яростью Бишопа, затмевающей все её прошлые вспышки. А потому побаивался лезть на рожон и пробовать его утихомирить. Он в молчании надеялся, что Винсент не разгромит их пристанище до камня, а рана не станет кровоточить от активных телодвижений. Спустя пару минут безрезультатного перебирания всякого хлама, Винсент применил тактику помягче. Вдохнув, он развернулся к Коутону с бесстрастным выражением. — Скотт, верни мне их. Либо скажи, куда положил, я возьму сам. — Я не могу. — Скотт, — повторил Бишоп с нажимом, но ещё контролируя тон, — они важны для меня. Если я не приму их, то сойду с ума. — Это наркотики, Винсент. — Это мои лекарства. — Называй как угодно. У тебя зависимость. — А ты у нас грёбанный врач, раз раздаёшь диагнозы, да? — огрызнулся он, пошатнувшись к Скотту, но тут же одёрнул себя, точно что-то удерживало его. Последний напрягся, настраиваясь на любое развитие событий. А точнее на абсолютно любое, судя по опыту. — Мне не надо быть врачом, чтобы увидеть очевидное. — Ах, «очевидное»… А ты видишь, как мне плохо, Скотти…? Печёшься о моём здоровье, когда моё сознание разрушают день за днём. Мне плохо, слышишь?! — тон Бишопа подпрыгнул до высоких ноток. — Мне нужно совсем чуть-чуть, пойми же! — Они не принесут никакой пользы, а только усугубят твоё состояние. Извини, но тебе действительно стоит отвыкнуть от всего этого, — Скотт прошёл в комнату, переступив порог и кучу одежды, валявшуюся на пути. — И не ищи ничего. Их всё равно здесь нет. Если бы мог, Винсент сжёг бы его в пепел своим взбешенным взглядом. В груди полыхал огонь, разнося всепоглощающий гнев. Одновременно его обуяла противоположная огню ледяная дрожь. Винсент в остервенении сжал кулаки, до скрежета сведя зубы. Качнувшись, он шагнул вбок, обходя диван, будто тоже собрался уходить. А затем рысью метнулся к Скотту. Налетел на него, впечатывая в стену. На шее Коутона сомкнулась хватка такой силы, что казалось, ему с лёгкостью переломят её напополам, как обыкновенную спичку. Движимый инстинктом самосохранения, он замахнулся для удара. Убийца, пусть и одержимый слепой злостью, ловко отразил его, вцепившись в тонкое запястье. Ногти вонзились в кожу, глубоко, до болезненных полумесяцев. — Где они?! — рявкнули Скотту на ухо. Следом раздался животный, гортанный рык, под который мужчину мощно приложили о стену затылком. Он пытался кричать, но горло сдавливали, оставляя бессильно кряхтеть. Его не прекращая о чём-то спрашивали, но он ничего не понимал, обречённо силясь высвободиться из захлопнувшегося капкана. — Отвечай! Отвечай мне! — его снова встряхнули, выбивая из груди ни то крик, ни то всхлип. Бишоп по-звериному скалился, прижимаясь к Скотту вплотную и не позволяя сопротивляться. Всё поплыло в разные стороны, темнея. Скотт дёргался, широко открывая рот, лишь бы глотнуть капельку воздуха. Но с каждой секундой он боролся слабее, чувствуя, как трясущиеся пальцы выдавливают из него жизнь. Как Винсент, не давая себе отчёта, убивает его, подчинённый воле препаратов. Крик Бишопа отдалялся от него, а ощущения — притуплялись. Когда входная дверь приоткрылась, а после распахнулась с громким хлопком, он и не заметил. Давление с шеи исчезло, и он рефлекторно вдохнул, зайдясь в затяжном кашле. Ноги его подкосились, и Скотт рухнул навзничь, надрывно кашляя. Он не сразу уловил отдалённые голоса, но они становились чётче, обретая вполне ясный смысл. — Отпусти меня, тупая ты машина! Отпусти, или, клянусь, я разберу тебя на части! Винсент боролся с цепким захватом лиса, что давалось ему из рода вон плохо. Он неистово колотил по металлическому корпусу, невзирая на нарастающую боль в костяшках. Фокси реагировал на него также, как если бы на него нападала крохотная муха. Его волновал исключительно пострадавший человек. Скотт тяжело дышал, уткнувшись лбом в паркет. — Ты в порядке? — спросил лис и вытянул лапы, отстраняя Винсента от себя для его же безопасности. — Бывало и лучше, — пробормотал Скотт, обратившись к роботу и полностью игнорируя Винсента. — Как ты, кхе, здесь оказался? — Услышал шум и решил проверить. И, видимо, не зря? — Да уж, не зря. Спасибо. Не подержишь… его минутку? — попросил Скотт и поднялся, дождавшись утвердительного кивка. Он решил приковать Винсента к батарее в ванной. Ненадолго, до тех пор, пока Бишоп не поостынет, а желание убивать, имеющееся в его крови в недопустимых пропорциях, не притупится. Благо в одной из тумбочек завалялись наручники, идеально годившиеся для этого. Скотт наткнулся на них ещё в прошлый раз, ища что-то, пригодное для побега. Общими усилиями нехитрый план был успешно реализован. Винсент обезумевши вырывался, кричал и, будто сдетонировавшая бомба, источал неукротимую злобу. Но Фокси и тут подоспел на выручку. Без его содействия усмирить смертоносное торнадо в виде Бишопа точно не удалось бы. — Ещё раз спасибо, — поблагодарил Скотт лиса после того, как они разобрались с Винсентом, закрыв его в одиночестве. — Никогда бы не подумал, что буду обязан роботу, — сказал он, потирая шею. Красные отметины на ней обязательно перерастут в синяки. Но он жив, уже обнадёживает. Из ванной до него долетали пронзительные вопли и дребезжание наручников о поверхность батареи. Он надеялся, что Винсент не сломает её, иначе к длиннющему списку проблем добавится потоп. — И как его прикажите успокоить? — пробубнил Коутон, ни к кому конкретно не обращаясь. — Я умею успокаивать только детей, — подметил Фокси невзначай. — Мы вообще хороши в этом. — Неужели? — удивился Скотт, а потом на ум ему пришёл рассказ робота о его сценической «карьере». Интересно, лис скучал иногда по тем временам? Почему-то хотелось верить, что да. Что кто-то из аниматроников не утратил эмпатию, не превратился в бездушную железяку, наделённую единственной программой — уничтожение. Безжалостное, безразборное. — Да. Обычно помогают сладости и игрушки. Либо можно отвлечь ребёнка игрой или песней. Больше всего я любил исполнять «Beneath the Black Flag». Её часто просили на бис. Скотту было неловко признаться, что он ни разу не слышал её, хоть его неведение и было очевидно. Наизусть он знал всего пару песен, и то отрывками, и то не помня, где и при каких обстоятельствах ему довелось познакомиться с творениями сгинувших в небытие музыкантов. — А в припеве я рычал, прямо как человеческий пират. Все были в восторге. А если и песня не спасала, приходилось звать родителей. Крайний, но безотказный вариант, они справлялись в два счёта. Жалели, обнимали. Но это были дети. А вот как успокаивать взрослых мне неизвестно. — Взрослых эффективно успокаивает то, что вызывает у них зависимость, а это не есть здорово… — констатировал Коутон раздосадовано, заместо решения на свой вопрос получив очередной повод погрустить об увядшем прошлом, которое, судя по чужим воспоминаниям, было несоизмеримо красочнее настоящего. А ещё он размышлял о Винсенте, печалясь, что те же объятия нисколько не скрасят положения. Раньше они бы и сгодились, но не сейчас. Сейчас требовалось нечто существеннее, и Скотт боялся, что не сможет ему этого дать. — Ладно, пусть выпустит пар, тогда и обсудим с ним всё без ругани. — Он до сих пор принимает эти вещества? — Оу, ты знаешь? — не скрыл изумления Скотт. — Знаю. Они ведь вредны для вас? — Да. Если переборщить, не трудно и умереть. Впрочем, не забивай голову. Иди, а я тут приберусь. Надо же с чего-то начать. Лис кивнул, восприняв совет про голову за наставление рассортировать файлы памяти и поудалять лишние. Он и в самом деле давно не проводил ревизию.***
— Ты ещё пожалеешь о том, что это затеял, — сказал Винсент, буквально выплевывая слова Скотту в лицо. — И я не посмотрю, что ты дорог мне, — продолжал он, не обращая внимания, что угрозы заставят не побыстрее отстегнуть его от батареи, а наоборот — держать закованным в наручники как можно дольше. Он угомонился, отбросив безнадёжную затею надрывно орать в закрытую дверь. Конечности пронизывал холодный, нервный озноб, но благо Винсент не норовил кинуться на Коутона с намерением придушить. Дело миллиметр за миллиметром ползло вперёд, и Скотт молил, чтобы у них обоих хватило сил довести его до конца. — Ты должен освободить меня, Скотт. Я не твоя игрушка, чтобы со мной так обращаться. И если ты освободишь меня сию секунду, я, так и быть, прощу тебя. — Я объяснил тебе, что не могу. И с тех пор ничего не поменялось. Прошу, потерпи немного… — Скоро ночь, — вставил Винсент таким тоном, будто сей факт безапелляционно оправдывал его поведение. — Скоро придут призраки. У меня нет этого «немного». — Их не существует, — Скотт не планировал спорить на столь специфическую тему с целью побесить мужчину, но спор был способен отвлечь Винсента от потребности вогнать себе в вену иглу с запретным содержимым. — Да твою-то мать! Не смей заявлять об этом мне. Я знаю, о чём говорю. Я, кого они преследуют с момента их смерти и по сей день! Ты не представляешь, как я устал. Как измучился от ожидания, что они придут, будут наблюдать за мной, обвинять. Я не хочу опять выносить всё это, — он прервался, выдыхая: — Их крики, их проклятия… Они невыносимы… Скотт молчал, неотрывно смотря на Винсента. Это всё, что он мог — смотреть и слушать. — Я постоянно вижу их обезображенные останки. Вскрытые грудные клетки, вспоротые животы с вытащенными наружу органами… — Винсент осёкся. Он на мгновение зажмурился в тщетной попытке отогнать от себя наваждение. Его по-прежнему била дрожь, но другая, мелкая, выдавая страх. Да и сам Бишоп переменился внешне. Он весь сжался, словно стыдясь и не желая, чтобы его кто-либо видел. Он отчаянно дёрнулся, несмотря на колющую боль в запястьях. — Освободи меня, Скотт… Сейчас же! — он сорвался. Но это не возымело эффекта. — Нет, — собеседник качнул головой в сожалении. — Если я отпущу тебя, то никогда не прощу себе этого. А я совершил многое, за что всё чаще корю себя. — Я пропащий человек, Скотт, — начал Винсент, давя в себе терзающие его чувства, — И ты отлично это знаешь. Так зачем настолько усердно убеждаешь себя в обратном? После всего, что между нами было. Ты же должен ненавидеть меня. Ты ненавидишь меня! Но почему ведёшь себя так, словно ничего и не произошло? Я не понимаю… — он умолк, уставившись на Скотта в безысходности и смятении. — Я… Скотт колебался. Знал — нужно что-то ответить, но как пересилить себя — нет. На языке крутилось бесконечное количество вариантов, однако ни один не был правильным и одновременно подходил каждый. «Я забочусь». «Ты заслуживаешь лучшего». «Мне не всё равно». «Ты мне дорог». А так ли это? И есть ли здесь правда? — Тебе требуется помощь, — выдохнул он, не совладав с собой. — Ты утверждаешь обратное, но… — Не заводи свою грёбанную шарманку снова! Мне не нужна ничья помощь, а уж тем более от человека, который никак не разберётся с собственными мыслями! С чего мне, по-твоему, полагаться на тебя? С какой стати? С того, что мы друзья? Или с того, что кроме тебя у меня никого нет? Ты давно мог дать мне реальную причину доверять тебе, но так и не сделал этого. А теперь с какого-то чёрта вздумал распоряжаться моей жизнью! Я ненавижу тебя! Слышишь?! Скотт не реагировал, хотя адресованные ему упрёки и были заслуженными. Они царапали его, покрывая жалящими порезами, но обижаться и сердиться на Винсента в отместку глупо. Пусть выговорится, выплеснет годами копившуюся горечь. Возможно, ему впервые приходится делиться с кем-то своими переживаниями, пускай и не в той нормальной обстановке, в какой протекают откровенные беседы. В их случае определение «нормальное» можно было смело вычёркивать из лексикона. Они уже сотню раз переступали понятие нормальности. И наверняка переступят ещё столько же. — Хочешь мне помочь? Без проблем, — процедил Винсент с желчью. — Тогда отстегни меня от этой долбанной батареи! — Я сказал: «нет», — Скотт поднялся с бортика ванной. Разговор был окончен, и никакие возражения не изменили бы его исход. — Я вернусь позже, чтобы проверить тебя. — Нет, стой! Скотт! — ледяной металл браслетов лязгнул о такую же ледяную трубу. — Ты не можешь поступить так со мной! Не можешь просто бросить меня им на растерзание! Пожалуйста!.. Скотт остановился, обернувшись к Винсенту. Бишоп рвано дышал. Зрачки его, расширенные, неподвижные, остекленели, точно слепые. Он вдруг замер, в напряжении ожидая чего-то. Например, удара. Или криков. Или и того, и другого. Сидел, застыв, подобно зверю, окружённому стаей голодных, беспощадных хищников. Наконец после, казалось, вечной тишины он вздрогнул. Судорожно сглотнул и повторил, будто пробуя слово на вкус: — Пожалуйста… Пожалуйста, не уходи… Не бросай меня… Скотт опешил, ощутив себя монстром, но пойти на поводу у Винсента означало поддержать его добровольное, медленное самоубийство. Он твердил себе: не отступать, не отступать, не отступать! За чёрной полосой всегда идёт черёд белой, даже если чёрных полос целое полотно. — Винсент, тебя никто не тронет, я обещаю, — заверил Скотт, кладя руку на сердце. — Ты не привык просить помощи, но знай, я не желаю тебе зла. Я твой друг. Всё ещё. И я не поступлю с тобой, как твой отец. Винсент пропустил вдох. Его желудок свело спазмом, точно в него врезали со всей мощи. — Не смей!.. Не смей говорить со мной об этом… Откуда ты вообще… — прошипел Винсент, стиснув зубы. Как же он ненавидел себя. Презирал, ругая за проявленную слабость. Но гораздо сильнее он ненавидел Скотта. За то, что тот лез, куда его никто не просил, и обходился с Винсентом, словно с личной, безвольной куклой. Бишопа одолевала настойчивая мысль размозжить его слишком умную голову об раковину и вытрясти из неё всю несусветную чепуху. Или вогнать ему под рёбра нож, снова и снова погружая лезвие в плоть. Плевать, что будет море крови. Плевать, что он устроит сущий бардак, а на утро, как наваждение рассеется, найдёт любимого мёртвым. Он тогда сразу покончит с собой, разорвав замкнутый круг из мук и страданий. — Прости, я просто пытаюсь сказать, что не оставлю тебя. Но ты должен в свою очередь довериться мне, хорошо? Винсент затих, вновь замкнувшись в себе, и расколоть панцирь, в котором он старательно прятался, стало в разы сложнее. На сегодня достаточно. У Бишопа и без того случился невероятный выплеск эмоций, чтобы обсуждать тему семьи. Щекотливую и опасную, где каждая неудачно сформулированная фраза грозится обернуться непредсказуемыми последствиями. — Я вернусь позже, — вновь пообещал Скотт напоследок. Но Бишоп уже не слушал, рассуждая, как заполучить доступ к препаратам и предварительно выведать, где они. В конце концов это не самая патовая ситуация, в какую он попадал. Если Скотт наотрез отказывается идти на уступки, необходимо как-то выкручиваться. И желательно до наступления ночи, поскольку пока что, к опасению Винсента, перспективы у него вырисовывались отнюдь не блестящие. А страх, настырно клокочущий в груди, неумолимо разрастался, готовый переломить рёбра.