***
Грозовые тучи, застлавшие всё небо до горизонта и готовые взорваться электрическими разрядами — погода не одного дня. Газеты той весной разорялись еженедельными статьями специалистов об аномально-длительном грозовом фронте в Канзасе. Но она готовилась к родам. Каждый день последнего месяца перебирала сумку для больницы и старалась не думать о том, что полёг урожай. О том, что нет на то засухи. О том, что выходит срок. Но это всегда было с ней. Не уходило, хоть она отчаянно гнала и запиралась. В самых дальних и тёмных закоулках её пропащей души скреблись… нет, царапались, грызлись даже не кошки, а самые настоящие адские церберы. Проклятое нехорошее предчувствие: спасибо отцу, науськавшему на борьбу со сверхъестественным. Хотелось бы знать зачем. Когда-то — очень хотелось, до скрежета зубовного. Но затем это стало неважным. Лишь бы не было боли и страха. Но страх был. И страх, и боль. Глухая, скрытая под приятной тяжестью домашней рутины. Но где-то в глубине души она всегда знала, что за ту сделку ей ещё придётся расплачиваться. Но нет, страшилась она не за себя. Для охотника нет тайны, что нужно демону взамен — душа. Он не упустит своё. И чьё оно, значения не имеет. За новую, чуть более счастливую, чем ранее, жизнь платить придётся не ей. В минуты особого спокойствия и умиротворения, когда она стряпала любимый пирог Дина или кормила малыша Сэмми, её вдруг настигали эти мысли. Раз за разом она убеждала себя, что всё хорошо. Но эхо тех слов — «пропуск в дом» — настойчиво звучало из темноты. В день рождения Сэма минуло ровно десять лет её спокойной счастливой жизни. Но он здоров, и она жива. Так не поэтому ли она решила, что сделка отменяется? Ведь муж и сыновья в безопасности и счастливом неведении. О, как она ошибалась! «Проскочить» не удавалось никому. С чего бы ей так повезло? Она расплатилась за свои нормальные десять с половиной лет душой сына, счастьем и спокойствием трёх своих любимых мужчин и, наконец, своей собственной жизнью. Голубой потолок с белым молдингом по периметру: отсюда детская смотрится совершенно иначе. Оплот спокойствия и благополучия семейной жизни: игрушки, пелёнки и маленькая колыбель с крохотным человечком, которого лишь пару часов назад целовали родители и любящий брат. Всё это тает в жёлтых глазах «сверхъестественного» кредитора — в них победный огонь пожирает всё без остатка. Чёрт его знает, к чему весь этот средневековый спектакль! Зачем был нужен «пропуск»? Зачем нужен пожар? Удушающее жадное пламя. Должно быть, жаждет устроить адское пепелище на месте их дома. Но прежде были запах горелой плоти, испуганное личико Сэмми и искажённое болью и страданием лицо Джона…***
Свежо и пахнет мокрой травой. Предсмертные галлюцинации? Она мертва? В Аду? Где же тогда котлы и цепи? Где рвущие плоть адские псы и их хозяева — демоны? Где пытки и палачи? Где стенающие грешные души? Где хоть кто-нибудь? Ни единой живой души не отозвалось на её появление. Пытка неведением. В Преисподней знают толк в пытках. И страшно, и дико, и больно. — Кто-нибудь, помогите! Словно это что-то изменит. Слова вырываются против воли, хоть охотничьи инстинкты всё так же вопят, что это идиотизм. Если она в Аду, то спасать здесь некому. Но она всё ещё ждёт объяснений. Пусть даже от адского палача. Единственное, что она может сделать, — не позволить с собой играть. Странно, ведь она совершенно точно знала, что демоны существуют. Читала им с потрёпанных листков дневника по-латыни, и чёрный дым их искалеченных душ всегда отправлялся… в Ад? Она верила в него скорее по привычке, не думая как о месте. И казался он ей чем-то мифическим, почти сказочным — тем, чем запугивают грешников, чтобы сделать из них праведников. Точно такой же была её вера в ангелов: она никогда всерьёз не ждала их помощи. Казалось достаточным, что они её оберегают. Абстрактная высшая сила, что незримо её хранила. Её саму, а потом и детей, и мужа. И ведь она даже не знает, откуда это пришло — просто пришло. Во что же ещё было верить пропащей душе? И она до последнего верила. Верила, покуда не застала демона у кроватки маленького Сэмми. Так они оберегали его от зла?! Есть ли тогда они вообще? Куда смотрели? Куда смотрела она?! Прости, Дин, на вас не смотрят ангелы: им нет до вас дела. Придётся справляться самим. Прости. Но, похоже, ты и так справлялся. Берёг семью: мать, отца и особенно малыша Сэмми. Утешал, как мог. Помогал, как мог. Развлекал и защищал, как мог. Как мог маленький мальчик четырёх лет. Маленький светловолосый ангел.***
Пустота, тишина, холод обескураживают. Неужто её затянуло на самое дно Преисподней, к предателям? Нет. Нет? Ветер в волосах подсказывает, что всё более реально. Реально, натурально, физично. И невероятно холодно. Тонкая шёлковая сорочка не греет: мороз пробирает до мозга костей. Она переступает с ноги на ногу, и мокрая колючая трава режет босые ступни. Что не мешает сделать несколько шагов и всё-таки осмотреться получше. В глухом, молчаливом перелеске страшно, жутковато. Кривятся тени, ветер неприятно трещит ветвями. Полная луна, а в том кустарнике как раз может выжидать вервольф. За деревьями чуть подальше в самый раз укрыться вендиго. Мороз по коже: то ли погода, то ли предчувствие. И если она жива, вопреки здравому смыслу, то нужно выбираться. Она нужна её мальчикам. Как они после пожара? Да и был ли он? Не кошмар ли это? Не злобная иллюзия Желтоглазого? Нужен хоть кто-нибудь, кто помог бы прояснить ситуацию. Подсказать, насколько она далеко от дома. В какую сторону двигаться? Где она? — Где я?! Кто-нибудь, помогите! «Да кто тут поможет? — иронично шепчет сознание. — Если и придут, то точно не помочь». И она и впрямь настороже. Если то был сон, то кто перенёс сюда? Чёрт знает куда. Растерянность на пару с негодованием, даже злостью на себя, на свою наивность, слепую веру, душившую предчувствия и инстинкты, не раз спасавшие ей жизнь на охоте, не оставляют места страху. Но больше этих ошибок она не совершит: если это её шанс, то она сама защитит своих мальчиков. Звук ломающихся веток и чьё-то едва различимое чертыхание — сигнал готовности номер один. И страха действительно не было — лишь уверенность, что сейчас всё и разрешится. Да ей бы сбежать при виде высокого, крепкого и давно небритого мужчины: от таких никогда ничего хорошего ожидать не приходилось. «Пушки» нет, чтобы ей поразмахивать, а навыки самообороны она давно подрастеряла за ненадобностью. Надежда только на свои оледеневшие от холода ноги. Однако что-то всё равно не отпускает, не даёт сделать и шага с места. Что-то знакомое, неуловимо знакомое и больное. Дин. Тот Дин, что все десять лет плыл отдалённым, неосознанным эхом трёх самых кошмарных дней в её жизни. Тот Дин, что исчез, когда никого из родных не стало. Тот Дин, что… Или не тот? Охотник на нечисть. Отчаянный, решительный, немного безумный в своём стремлении успеть везде и спасти всех. Вечно взъерошенный и вечно уставший, с залёгшими в уголках глаз глубокими морщинами. Глаз, смотрящих на неё обескураженно и по-детски растерянно. Уязвимый, даже беззащитный. Без привычной маски на лице. Если смотреть в глаза. Теперь проглядывают мягкие, ещё не заострившиеся от беспрерывных тягот и потерь мальчишечьи черты. Память угодливо поправляет причёску на ту, что была с ним несколько часов назад, когда они все вместе желали малышу Сэмми спокойной ночи. Нет, ему не под сорок, а ей по-прежнему двадцать девять. — Мама? Да, Дин, и мама присматривает за тобой, можешь отдохнуть.