From this moment on I know Exactly where my life will go. Seems that all I really was doing Was waiting for love. The Beatles «Real Love»
— Черт возьми, я даже не думал, что эта ведьма меня настолько утомит! — с легким возмущением бросил Сириус, от души потянувшись и распрямив руки вверх, едва только компания Мародеров покинула кабинет ЗОТИ, выдержав экзамен у профессора Уилткисс. Надо признать, последний из экзаменов и впрямь оказался далеко не из легких, чего, впрочем, им всем и следовало ожидать от самого неприятного преподавателя во всем составе. Верная своим принципам, Уилткисс разбила свой экзамен на две части, совсем как на СОВ или ЖАБА: порядком сложную, устрашающего вида теоретическую часть, при написании которой пришлось переворошить все самые затаенные уголки памяти и судорожно воспроизвести недавно повторенный материал, студенты благополучно пережили еще утром, затем последовал двухчасовой перерыв на обед, а после все шестикурсники почти обреченно потянулись из Большого зала обратно в кабинет ЗОТИ — сдавать практическую часть экзамена. Как и следовало ожидать, Уилткисс проверяла их навыки настойчиво, придирчиво и весьма строго, бескомпромиссно и резко указывала на все недочеты или способы «мухлежа» в случае, к примеру, Невербальных чар. В итоге хоть какого-либо замечания удостоились поголовно все, а как всегда взволнованную и оттого недостаточно сосредоточенную Алису Ревелл профессор и вовсе едва не довела до слез, и лишь быстрое вмешательство Лили, сразу же по окончании испытания отведшей лучшую подругу в сторонку, спасло девушку от окончательного срыва. Так или иначе, в разной мере досталось каждому, так что когда за спинами экзаменуемых наконец закрылась дверь успевшего приесться за год кабинета, они лишь вздохнули с облегчением — теперь можно было ни о чем не беспокоиться. По крайней мере, до объявления результатов всех экзаменов у них будет целая неделя на безмятежный, такой долгожданный отдых в залитом солнцем Хогвартсе. — Вот мне лично было дофига интересно, как на сей раз эта проблемная мадам отнесется к нашей скромной компании, — подал голос Джеймс, первым переходя на более быстрый шаг и неосознанно увлекая друзей проследовать на такой маняще яркий, пронизанный жарким июньским светом двор школы. — Нет, конечно, она выносила мозг каждому, но меня даже немного разочаровала — я думал, она будет доебываться до каждого вздоха. — А мне ее вполне хватило и так! — нахмурившись, недовольно буркнул Питер, успевший в самом начале своей практической части слегка напортачить с заклинанием. Джеймс с беспечным смешком перебросил руку на его плечи, встряхнув и попытавшись воззвать к оптимизму, даже не замечая, что на какой-то миг его действия произвели на Хвоста совершенно обратное действие. — Да брось ты, Хвост! Зато мы наконец попрощаемся с ней, и очень надеюсь, что навсегда. Лунатик, эй, Лунатик! — быстро переключившись на Римуса, позвал Джеймс. — Ты-то что притих, юный гений магических наук? — Мне, между прочим, тоже слегка перепало, — слабо улыбнувшись, отозвался друг, выйдя из ставшей привычной за последние недели задумчивости и посмотрев на остальных. — Знаете, я вообще не постигаю, с какого перепугу она тогда помогла мне, если, в принципе, продолжает вести себя так же… — Как сука, — ровным тоном вставил Сириус, прищуриваясь от ярких солнечных лучей, резко ударивших по глазам, как только четверо парней оказались во дворе, направляясь к излюбленному месту у раскидистых деревьев, неподалеку окраины Запретного леса. Ребята невольно отозвались дружным смехом на лаконичный комментарий. Джеймс, успокоившись, сменил место дислокации в их дружной стене, пристроившись по правую руку от Лунатика и крепко приобняв за плечи, даром что тот превосходил его в росте на несколько дюймов, и глубокомысленным тоном пророка изрек: — А может, она просто питает слабость к тебе, дружище? Ты бы был поосторожнее, а то, глядишь, наш молоденький мракоборец украдет твое юное сердце. — Она неравнодушна к тебе, Лунатик! — снова заливаясь лающим смехом при одном взгляде на мимолетно сконфузившегося и растерявшегося друга, подхватил шутку Сириус, пускаясь в приукрашивание деталей. — Вот и выводила из себя и доебывалась весь год. Это проявление пламенной страсти. Женщины вообще странные существа: гнобят тем больше тех, кого хотят сильнее. — Прекрасная вещь — общение с мудрецом, * — с насыщенной долей иронии процитировал Джеймс, поправив покосившиеся на переносице очки и смерив Сириуса до крайности выразительным, если не сказать насмешливым взглядом. Но тот только лишь ухмыльнулся уголком рта и беспечно потянулся в карман за сигаретой. Римус невольно хмыкнул на столь патетичное изречение и даже, казалось, расслабился, сбросив с себя остатки мрачной задумчивости. — Мудрость лишь в истине, ** — не оставшись в долгу, парировал Сириус и первым опустился на траву подле воды, в тени старых кленов и дикого кустарника. Парни тут же к нему присоединились, расслабленно плюхнувшись рядом и отбросив сумки в сторону. Прямо за их спинами мрачной, темной громадой начинался Запретный лес — они забрели на приличное расстояние от внутреннего двора. Поодаль от них, ближе к замку, у самого озера расположилась стайка девчонок, оживленно щебетавших, трогавших спокойную, размеренно колышущуюся воду Черного озера, явно отдыхавших после последнего экзамена. Две самые отчаянные из них скинули туфельки и храбро пустились шлепать по воде, заливисто смеясь и брызгаясь в подруг. Окрестности замка постепенно заполнялись группками студентов, и там, среди деревьев, на поляне и возле воды собралось множество юношей и девушек всех факультетов и возрастов. Над разморенным солнцем Хогвартсем разносился дружный многоголосый гул. — Мерлин, Бродяга, ты перетрудился, — расхохотался Джеймс, по достоинству оценив его ответ. — В последний раз на такие высокопарные заявы тебя тянуло после хорошего Огдена, и тогда ты был чертовски пьян. — Я пьян этой жизнью, Сохатый! — зажав губами сигарету и притом не стерев с лица привычной ухмылки, Блэк картинно развел руки в стороны, словно насмешливо собираясь объять весь этот необъятный мир, но в его светлых серых глазах заговорщицки заплясали огоньки авантюризма. Поттер, не оставшись в долгу, широко, почти самодовольно усмехнулся ему в ответ, прекрасно понимая причину такого безмятежно оптимистичного настроения друга. Шестой курс и утомительные экзамены остались за спиной, на горизонте сияют целых семь безоблачных выходных дней в стенах школы, а впереди — бесконечные, кажется, летние каникулы. Последние каникулы перед выпуском, которые они просто обязаны провести самым лучшим образом несмотря на всю опасность положения страны за пределами Хогвартса. Бродяга уже явно почувствовал вкус долгожданной, ничем не обремененной свободы, и, надо признать, Сохатый был с ним абсолютно и безоговорочно солидарен. Слишком хорошо, свободно и легко дышалось и чувствовалось прямо сейчас, в эти самые минуты, под жаркими лучами солнца, в июньский день, катившийся к вечеру, под высоким чистым небом, уже подернутым маревом малинового заката. Окончательно расслабившись, полулежа растянувшись в высокой траве прямо в школьной форме, не особенно заботясь о ее сохранности, компания Мародеров даже надолго притихла, пассивно наблюдая за суетой и оживлением среди студентов вдали. Всех четверых порядком клонило в дремоту, каждый нет-нет, да прикрывал глаза на несколько минут, с безмятежно ослабевающим вниманием вслушиваясь в звуки наполненного жизнью вечера. И они наверняка так и провалились бы в сон, если бы чуткого слуха Джеймса вдруг совершенно случайно не достиг отдаленный, слабо уловимый голос — голос знакомый настолько, что в тот же миг вся сонливость немедленно слетела с Сохатого, заставив резко выпрямиться. — Сохатый, что стряслось? — голос Бродяги, тут же среагировавшего на столь резкую перемену в настроении друга, прозвучал настороженно и серьезно. Он буквально кожей почувствовал, что что-то неладное происходило прямо сейчас практически рядом с ними. А мгновением позже и он, уловив голос, напряженно смолк, во все глаза глядя на Джеймса. Лицо того приобрело каменное выражение, карие глаза за стеклами очков с подозрением прищурились, и когда все четверо друзей уже не сомневались в том, что прямо за этим самым деревом, за сенью скрывшего их кустарника, проходят, переговариваясь, Розье и Эйвери, желваки на нем опасливо задвигались, словно все напряжение, что успело скопиться в теле Джеймса за считанные секунды, грозилось выплеснуться вулканом наружу. И вдруг, лишь успев без слов обменяться быстрыми взглядами с каждым из троих своих друзей, Поттер стремительно рванулся к своей сумке, извлекая наружу сложенную в несколько раз легкую, невесомую и текучую ткань. Набросив на себя мантию-невидимку и выпрямившись в полный рост, парень глянул вперед, ища глазами удаляющихся слизеринцев, и, выбравшись из переставшего быть таким уютным закутка, стремительно, но почти неслышно, с весьма нехарактерной для него кошачьей грацией припустился следом. Сириусу, Питеру и Римусу, напряженным до предела, лихорадочно перебиравшим в голове планы к действию, ничего не оставалось, как выжидать момента, чтобы незамеченными выбраться из тени растительности. Мерлин великий, стоило им хоть на день ослабить внимание, введенным в заблуждение мнимой суетой и обыденностью — и они едва не проворонили столь опасную шайку слизеринцев! Минуло около десяти минут, прежде чем трое парней, перешедших на быстрый шаг, покинули окрестности внутреннего двора, понятия не имея, куда конкретно им направиться. И Сириус было занырнул в сумку Джеймса в поисках карты Мародеров, как из его собственного кармана брюк вдруг раздался настойчивый, нетерпеливый и взволнованный голос лучшего друга: — Бродяга, черт подери, отзовись! — Твою ж мать! — выругавшись сквозь зубы, Блэк выхватил свое сквозное зеркало, все трое сгруппировались вокруг него, и взору их открылось напряженно-серьезное лицо Поттера. — Ну что там, Сохатый? Где ты? — Так, парни, дуйте сюда, быстро! И прихватите карту! Я торчу за первой теплицей, а эти двое двинули дальше. Судя по паре фраз, которые я смог поймать, Розье куда-то сваливает, а Эйвери должен его прикрыть. Чует мой зад, он идет в Запретный лес! — Понял, Джим, жди! — наскоро бросив в ответ, Сириус сунул зеркало обратно в карман и прихватил карту Мародеров. Времени на раздумья у них больше не оставалось, и трое парней, побросав свои вещи просто у стены замка, в траве, пустились бегом по направлению к длинному лабиринту школьных теплиц мадам Стебель. Джеймс нетерпеливо топтался на месте, уже не особенно заботясь о риске быть обнаруженным. Драгоценные минуты утекали сквозь пальцы — в любой момент Розье мог войти в лес и, пройдя пару сотен метров, исчезнуть даже за пределами их карты, а они, вероятнее всего, потеряют свой последний шанс поймать с поличным всю компанию прихвостней Пожирателей. Но вот, выскочив из-за поворота замка, к нему на всех парах уже неслись трое друзей. Глаза полны жесткой тревоги, лица застыли в до крайности твердом выражении, волшебные палочки наготове. Сохатый едва успел опомниться, как они вчетвером, сбавив обороты, пробирались между теплиц по бесконечным, казалось, тропинкам, петляющим между стеклянными стенами и зарослями паучьих лилий. Спустившиеся на Хогвартс сумерки стремительно сгущались, и в этих узких лабиринтах бесконечных проходов уже царил легкий полумрак. — Скорее, парни! — почти неосознанно сорвалось с губ у Сириуса. — Они могли уже уйти. — Может, проверим карту?.. — подал голос было Питер, но фраза его неожиданно потонула в отчетливом, торопливом звуке шагов, раздавшихся где-то впереди. Мародеры замерли на месте, и миг спустя, появившись прямо из-за стены крайней теплицы, перед ними выросли именно те, кого они опасались и в то же время ожидали встретить на своем пути: один за другим выйдя на свет их палочек, также готовые к атаке, в паре метров от гриффиндорцев выстроились Эйвери, Мальсибер, Макнейр и Снегг. Едкие, самодовольные и холодные улыбки играли на столь неприятных лицах, и от этого появления вдруг словно повеяло ледяным ветром среди душного июньского вечера. Питер отчетливо ощутил, как желудок его болезненно сжался, а глыба льда где-то глубоко внутри разом ухнула вниз. Римус, казалось, выпрямился во весь рост, напрягаясь, точно натянутая струна, а в глазах его полыхнул столь непривычный мрачный, пробирающий до костей отблеск. Сириус осветил всю ненавистную компанию, точно по привычке проверяя, не встретятся ли ему до боли знакомые, точно такие же, как и у него самого, светло-серые глаза. А выражение лица Джеймса вспыхнуло такой откровенной ненавистью, что даже эти отвратительные ухмылки на секунду померкли в свечении палочек. — Какая неожиданная встреча! — нарочито обыденным, растягивающим каждое слово, точно позаимствовав эту привычку у Люциуса Малфоя, тоном изрек Эйвери, и Мальсибер, стоявший прямо за его плечом, мерзко хмыкнул. — Что же это за цель вдруг привела сюда четверых благородных гриффиндорцев? — упоминание о характерной, отмеченной судьбой черте характера основателя их факультета в устах слизеринца прозвучало точно самое гнусное из оскорблений. Джеймс выступил на шаг вперед, привычно и неосознанно заслоняя собой троих друзей. — Желание надрать вам задницы! — зло, сквозь зубы процедил он, стремясь выплюнуть эти слова неприятелям в лицо. Розье среди них не было, и ледяные когти тревоги сильнее сомкнулись на его сердце. Они попались, попались все вместе! Ведь именно так, должно быть, и было задумано — если кто вдруг и предпримет попытку помешать Розье, эти четверо должны были остановить преследователя. А они не успели, попросту не успели отправить кого-то сразу вперед, прямиком в Запретный лес! И если сейчас семикурсник успеет выйти за территорию Хогвартса и трансгрессировать, искать его будет уже бесполезно, а доказать какую-либо связь студентов Слизерина с Пожирателями не останется шанса. — Придержал бы ты язык, Поттер! — посоветовал мерзким тоном Макнейр, пробасив где-то за спинами приятелей. — Или нам придется научить тебя вежливости со случайными встречными. — Да ну? — убийственная, злая ирония проскользнула в голосе Сириуса, и он повыше поднял палочку, целясь прямо в него. — Это вы-то здесь случайно? Какого хера вы тут делаете? Решили понюхать цветочков перед сладким сном? Спрятались, чтобы покурить? Или у вас двойное свидание? И где же ваш самый главный дружок? — Чертова мразь! — последние слова Сириуса потонули в отчаянном оре Мальсибера, и яркая, ударившая по глазам в вечернем мраке вспышка заклятия полыхнула между двумя группами юношей. Но Блэк, с кровью унаследовавший прекрасную реакцию первоклассных дуэлянтов, молниеносно отбил первую атаку. Мародеры рассыпались в стороны, укрываясь за стеклянными стенами, и их оппоненты в точности повторили все действия. Краткое затишье перед бурей рассыпалось сотней искр, неизбежно выливаясь в стычку. Отблески заклятий ожесточенно мелькали в обоих направлениях, и парни едва успевали пригнуться, увернуться, прежде чем отправить ответную атаку. Произносимые заклинания, перемешиваясь с Невербальными чарами, мгновенно раздавались то с одной, то с другой стороны. Держа в головах конечную цель преследования, четверо гриффиндорцев, петляя по узким тропинкам, пробивались к концу вереницы теплиц, где в паре метров начиналась опушка Запретного леса. Слизеринцы, прекрасно понимая направление их следования, блокировали любую попытку продвинуться вперед, и отчаянный шум сражения и выкрики пронзительно разносились высоко в остывающем вечернем воздухе, наверняка слышимые уже в самом школьном дворе. Кто угодно мог явиться сюда с минуты на минуту, и даже оставшийся призрак времени безнадежно растворится. Сквозь шум борьбы слуха Сириуса достиг оклик Джеймса. Выпрямившись, он встретился взглядом с лучшим другом, и прежде, чем исчезнуть за крайним поворотом, Сохатый кивнул, махнув рукой в сторону черной громады леса — он подобрался достаточно близко. А в следующее мгновение прямо над головой Бродяги рикошетом отскочившее заклинание разнесло стекло теплицы, и пригнувшегося юношу осыпало градом осколков. Чудом вырвав долю секунды, Джеймс со всех ног пустился к Запретному лесу, лишь пару раз обернувшись, чтобы напоследок отправить заклятие. Дуэлянты скрылись из виду, но над стеклянными крышами вспышками мелькали проклятья. Голоса и крики сливались в один, и различить, кто из них кто, не представлялось возможным. Не сбавляя темпа и мысленно вознося мольбу небесам, чтобы парни смогли отбиться и задержать слизеринцев еще хоть на пару минут, Поттер мчался между деревьями, перескакивая через валежник, освещая себе путь палочкой и безнадежно ранясь об острые ветви. Очень скоро звуки борьбы смолкли далеко позади, и со всех сторон его обступили густая тишина и мрак. Джеймс бежал вперед, до жгучей боли в легких, пока дыхание его окончательно не сбилось. Лишь после остановившись и переведя дух, он наконец прислушался к напряженной тиши. Где искать теперь Розье он решительно не знал, но куда примерно следует идти, чтобы выбраться за территорию Хогвартса, представлял. Не зря все-таки они четверо несколько раз наведывались в Запретный лес, пытаясь отложить в памяти ориентировочный маршрут и расстояние. Только бы еще и сегодняшнее финальное усилие не оказалось напрасным! На мгновение парень приглушил свечение волшебной палочки, и тут же далеко впереди, среди деревьев мелькнул точно такой же холодный огонек — Сохатый сообразил, куда именно занесли его ноги. Всего в паре сотен метров начиналась устланная опавшими вековыми ветвями прогалина — та самая, с которой ему удалось трансгрессировать в первый раз. Хогвартс и его окрестности остались позади, а там в эту самую минуту, вне всяких сомнений, находится кто-то еще. Перейдя на шаг, стараясь ступать как можно более осторожно, прекрасно осознавая, что он и так уже успел привлечь внимание и насторожить непрошенных посетителей леса, Джеймс двинулся вперед. Лишь подобравшись ближе, парень притаился за раскидистым терновым кустом, всматриваясь в темноту. Высокая черная фигура, оглянувшись в свете волшебной палочки, обернулась по сторонам с животной настороженностью. Совсем рядом раздался двойной хлопок аппарации, и Джеймс чуть привстал, силясь рассмотреть явившихся. Вот они, две облаченные в черные мантии фигуры, выросли на другой стороне прогалины, и Розье — вне всяких сомнений, именно он — уверенно двинулся к ним. Тысяча мыслей роем пронеслась в вихрастой голове Поттера. Здесь не было да и не могло быть какого-нибудь более надежного плана или надежды на помощь. Последние подходящие мгновения таяли на его же глазах. Загнать в угол Пожирателя смерти, объявившегося среди студентов Хогвартса, им оказалось не под силу… Отчаянно стиснув зубы, Джеймс выпрямился во весь рост, готовясь выбросить вперед палочку, снедаемый бесконечной яростью и безрассудным желанием остановить мерзавцев. А он стоял прямо за ним, в каких-нибудь нескольких метрах от маячившей впереди спины. Северус Снегг холодно прищурился, чувствуя, как мрачное, кипучее удовлетворение разливается по венам. Этот самоуверенный, безмозглый идиот Поттер, начисто лишенный инстинкта самосохранения, так занятый преследованием, даже не обратил внимания на того, кто шел следом с отрывом лишь в несколько минут. С самого начала, едва заметив скрывшегося в ветвях гриффиндорца, Северус отделился от стычки и бросился следом за ним, весьма умело не выдавая себя и используя спешку Поттера в своих целях. И вот, последние пять минут его злейший враг, объект самой неистовой и черной ненависти был у него на прицеле, даже не подозревая о том. Всего одно заклинание, одно мимолетное движение кисти — и весь этот свет забудет о существовании Джеймса Поттера. Бурный поток неистовой ярости пронесся в его голове, мелькая размытыми кадрами: драки, столкновения, стычка у озера… Такой ненавистный смех, самовлюбленное ликование, до удушения ненавистный громкий голос… И он, Поттер, подхватывающий в объятия Лили, касающийся губами ее щеки в окружении ликующих болельщиков Гриффиндора на квиддичном поле… Пелена огненной ярости растопила неистовый холод, застилая глаза, и Северус, чувствуя болезненно разливающийся по каждой артерии триумф, выпалил в его сторону то, что предназначалось именно ему: — Сектумсемпра! Джеймс не успел обернуться на неожиданно раздавшийся голос, как все тело вдруг пронзила отчаянная и резкая боль, точно огромная, раскаленная добела бритва пронзила его чудовищными лезвиями. Что-то горячее хлынуло прямо по спине, по груди, делая школьную рубашку и джемпер такими невыносимо, мерзко тяжелыми. А каждая клеточка тела, точно сопротивляясь, наполнилась обжигающим холодом. Пространство сузилось, поплыло куда-то в сторону, рука, сжимающая палочку, опустилась. Боль, мучительная, невыносимая боль разрывала остатки сознания, рассыпаясь миллиардом осколков, ноги подкосились, и Джеймс рухнул на покрытую острыми ветвями сырую землю. Хриплый, рваный вздох вырвался из его груди, и на мгновение парню показалось, тело его окатило жутким дыханием надвигающейся смерти. Неужели, Мерлин великий, неужели все закончится здесь?.. Тяжелые веки за стеклами очков опустились, прикрывая затуманенные болью глаза, и прежде, чем последняя мысль покинула сознание Сохатого, прямо перед ними полыхнуло ослепительным медно-рыжим…***
До боли стиснув себя предательски подрагивающими руками, Лили сидела прямо напротив занятой больничной койки, не сводя с нее расширенных в неподдельной тревоге и страхе ярко-зеленых глаз. Джеймс так и не приходил в сознание, лицо его хранило мертвенную бледность, и лишь слабое, редкое, едва уловимое дыхание давало понять, что он все еще жив. В памяти то и дело всплывали те страшные мгновения, когда его принесли сюда на носилках: рубашка, насквозь промокшая от крови, землистого цвета, с заострившимися чертами лицо и слабый, едва трепещущийся под кожей пульс. Несколько долгих, бесконечных, невыносимых минут она была уверена, что Джеймс мертв, и никогда, казалось, такой ледяной, дьявольский ужас не сковывал ее сердце. Она еще не знала, что произошло с ним, что предпринять и как помочь принявшейся скоропостижно, с напряженной серьезностью колдовать над пострадавшим мадам Помфри, и лишь одна отчаянная мысль билась в ее голове: «Только не дайте ему умереть. Прошу, пожалуйста, не дайте ему умереть!» Когда кошмарное кровотечение прекратилось, и дыхание Джеймса стало на толику чаще, Лили наконец оправилась от оцепенения, немедленно принявшись помогать целительнице. А прямо здесь, в Больничном крыле, и за дверями в коридоре взволнованно суетились люди: профессор МакГонагалл без кровинки в лице сурово отчитывала семерых студентов, параллельно вступая в жесткий дебат с профессором Уилткисс. Преподавательский гнев обрушился на голову на удивление странной компании — прямо перед ними, потрепанные, с явными следами ожесточенной стычки, стояли трое остальных Мародеров и привычная группа шестикурсников-слизеринцев, среди которых девушка с холодным трепетом в душе заметила и Северуса Снегга. И лишь когда к их серьезному, отчетливо пронизанному паникой и ошеломленным ужасом диспуту присоединились подоспевшие профессор Слизнорт и Дамблдор, все участвующие покинули Больничное крыло. Поправив на плечах чистый, пропахший лечебными зельями халат, Лили судорожно вздохнула, на секунду привстав, чтобы в который раз внимательно всмотреться в лицо Джеймса и вновь с ледяным волнением отметить, что никаких перемен в его состоянии больше не произошло. Она понятия не имела, какому настолько жуткому проклятию подвергли парня — никогда прежде ни в книгах, ни тем более на личном опыте Лили не приходилось сталкиваться с подобным эффектом. Не было известно больше и самой мадам Помфри, и лишь ее искуснейший талант и мастерство не дали юноше умереть. Лишь позже, из разговора вернувшейся МакГонагалл с целительницей, Лили стало известно, что произошло — по крайней мере, та общая картина, которую удалось выудить у вовлеченных. Семеро студентов упрямо уверяли, что между ними произошла межфакультетская стычка на почве какого-то спора, но столкновение это вылилось в такую ожесточенную дуэль, что всех их в конце концов занесло в Запретный лес. Явные звуки борьбы еще раньше успели привлечь внимание профессора Уилткисс, и женщина немедленно поспешила прекратить ее. Лили не было вполне ясно, с какой целью профессор оказалась неподалеку от нужного места вечером после экзамена, но факт оставался фактом: ей пришлось разнимать потерявших голову шестикурсников, и в конечном счете все разбежавшиеся по окраине леса подростки предстали перед ней. Каждый из них успел изрядно пострадать в разной степени: кому-то, как Сириусу, досталось с десяток ссадин, глубоких порезов, кому-то же повезло несколько больше, как Северусу, не столь увеченному физически, но выдохнувшемуся настолько, что бешенное колочение сердца еще долго не давало ему спокойно дышать, точно он бегом преодолел внушительную дистанцию. Бездыханного, залитого собственной кровью Джеймса же молодой мракоборец нашла значительно дальше, в глубине леса. Поблизости не обнаружилось абсолютно никаких следов, и выяснить, кто же совершил нападение на студента, не представлялось возможным. Более того, у него самого оставалось катастрофически мало времени. Не похоже, чтобы такая отъявленно темная, мощная магия могла быть делом рук школьников. Но виновный — кем бы он ни был — вероятно, успел бесследно исчезнуть во тьме Запретного леса… — Мисс Эванс, — окликнула девушку целительница, выводя ее из глубокой, пронизанной тревогой и страхом задумчивости. Лили подняла полные немой боли глаза на пожилую женщину, мягко опустившую ладонь на ее плечо. — Вы сидите здесь уже четыре часа, дорогая. У вас совсем нет сил. Сейчас мы ничем не сможем помочь мистеру Поттеру — теперь осталось только ждать, когда он придет в себя. Прошу вас, ступайте в свою гостиную. — Мадам Помфри, пожалуйста… — растерянным, сиплым голосом отозвалась Лили, умоляюще глядя на целительницу. — Позвольте, я еще немного побуду с ним. — Вы ничего не сможете сделать, — повторила та, строго нахмурив брови, но вопреки тому не стерев с лица мягкого, полного сочувствия выражения. — Хорошо, давайте поступим так: как только мистер Поттер придет в себя, я немедленно сообщу вам об этом. А теперь ступайте. Ступайте к себе! Лили нехотя поднялась на ноги. Точно такими же словами полтора часа назад целительница вместе с деканом с большим трудом отправили в гриффиндорскую башню Сириуса, Римуса и Питера, примчавшихся сразу после долгого разбирательства в кабинете директора и едва ли не бравших штурмом все Больничное крыло. И она прекрасно знала, что новость о вопиющем инциденте уже успела разлететься по всему факультету, если не по всему Хогвартсу, а значит, прямо сейчас ее явно ожидает тирада вопросов от девчонок и повторная осада троих Мародеров. Но что, что, во имя Мерлина, она может сказать им? Джеймс не приходил в себя, и одному небу известно, что случится с ним к утру… Зажмурившись, девушка решительно тряхнула головой, отгоняя от себя самые страшные мысли. Нет, нет, нет, он не может умереть, не может умереть! Ведь он такой сильный, такой живой и безрассудно смелый! Ведь ему всего семнадцать лет! А это так страшно, так абсурдно и неестественно — умирать в семнадцать, не успев даже сполна узнать жизни… Подойдя к постели, Эванс осторожно сжала неподвижную, сухую и теплую ладонь парня в своей, чувствуя, как невыносимо острые когти боли сжимаются на ее сердце. Горячие слезы, так стоически сдерживаемые все это время, застилали глаза — ей стоило невероятных усилий глубоко вдохнуть, призвав все оставшееся у нее мужество, быстро смахнуть их с лица и, в последний раз взглянув на Джеймса, направиться в башню Гриффиндора. Следующая неделя прошла в кошмарной веренице похожих друг на друга дней, наполненных тревожным ожиданием, и никакое солнце, тепло и горячее дыхание лета не могли спасти положения. Джеймс почти недвижно лежал еще трое суток, а когда сознание впервые вернулось к нему, он был настолько ослаблен, что мадам Помфри временно категорически запретила любые посещения, и даже Лили не удалось напрямую проведать парня. Невозможность навестить друга лишь подливала масла в огонь клокочущей глубоко внутри ярости троих остальных Мародеров. Им так и не удалось доказать причастность слизеринцев к Пожирателям — в сложившейся ситуации только и было, что слова одних студентов против других, заведомо испытывавших сильную взаимную неприязнь. Мальсибер, Эйвери, Макнейр и Снегг упорно твердили, что между ними произошла «всего лишь обычная дуэль», и они, увлекшись, сами не заметили, как оказались в пределах Запретного леса. И ни Сириус, ни Римус, ни Питер не спешили открыто обвинять их в чем-то по-настоящему незаконном: скрепя сердце, клокоча от злости и ненависти, они все же признавали, что у них просто нет решительно никаких доказательств, помимо собственных догадок и пары оборванных диалогов, подслушанных ими с заведомыми и порой серьезными нарушениями правил. Их отчаянное противостояние в итоге окончилось ничем. Кроме того, они так и не смогли выяснить, кто именно напал на Джеймса — теоретически это мог быть кто угодно из их оппонентов. Когда дуэлянты оказались под сенью деревьев мрачного леса, все стало слишком неконтролируемым, и уследить друг за другом было уже невозможно, а значит, у каждого было примерно достаточно времени, чтобы нагнать Джеймса и, поднапрягшись, успеть вернуться до того, как на арене сражения появилась профессор Уилткисс. А того хуже — это вполне мог быть и кто-то другой, кто-то, кто явился сюда прямиком из глубины векового леса… Накануне торжества в честь отъезда из Хогвартса по всей школе, и так обсуждавшей грандиозное, из ряда вон выходящее сражение между шестикурсниками и серьезно пострадавшего Джеймса Поттера, проскользнула еще одна, куда более ошеломляющая новость. Едва успевший сдать экзамены ЖАБА Эван Розье был объявлен в розыск как исчезнувший. Вопреки слабо трепещущейся надежде Мародеров, ему не представлялось никаких обвинений — говорилось лишь о том, что студент, по всем правилам еще даже не окончив Хогвартс, самовольно покинул школу всего за несколько дней до выпускного. И это из ряда вон выходящее событие, оборвавшее последнюю ниточку зацепки, стало финальным, сокрушительным аккордом. Полугодовые попытки вывести слизеринцев на чистую воду оказались тщетными и абсолютно бесполезными. В этом году Большой зал в день прощания был украшен символикой факультета Когтевран — вечерняя эскапада стоила Гриффиндору и Слизерину по пятидесяти баллов заработанных очков, и Гриффиндор, безнадежно лишившись части достигнутых квиддичной победой успехов, опустился на вторую позицию, а Слизерин сравнялся с Пуффендуем, разделив третью. Однако, говоря начистоту, такая мелочь слабо волновала компанию гриффиндорцев. Еще утром, предварительно воспользовавшись сквозным зеркалом, Сириус принес неожиданную новость, солнечным лучом подтопившую лед недавних событий — Джеймс поправился и даже смог добиться у мадам Помфри разрешения покинуть Больничное крыло. И теперь, пока Большой зал постепенно заполнялся студентами, занятыми ярым обсуждением последних новостей, своих планов на каникулы и неожиданной победы Когтеврана в соревновании между факультетами, что ощутимо ободрило их после недавнего поражения в квиддиче, едва ли не все присутствующие за столом Гриффиндора ерзали на местах от нетерпения, то и дело оглядываясь на дверь и ища глазами кого-то в толпе входящих под своды зала студентов. Девушек на месте еще не было, зато Римус, Питер и Сириус, тут как тут, даже привстали из-за скамьи, отчаянно всматриваясь вперед, поверх голов товарищей. И наконец, оправдав их ожидания и прекратив муки нетерпения, не дававшие спокойно усидеть на месте, на пороге Большого зала появился сам Джеймс Поттер собственной персоной — чуть более бледный с лица, чем обычно, но на удивление бодрый, как всегда, задорно и беспечно ухмыляющийся, живой. Он на секунду замер в дверях и, обведя взглядом стол родного факультета и знакомые места, встретился глазами с тремя лучшими друзьями. Три лучезарные улыбки немедленно осветили лица, и парни, не слишком заботясь о присутствии сотен студентов и преподавателей, вскочили на ноги. А пару мгновений спустя крепкие братские объятия стиснули только-только оправившегося от увечий Джеймса. — СОХАТЫЙ! Сохатый, черт побери! Какого хрена ты поперся один?.. — запнувшись от неожиданно и резко переполнивших его чувств, Сириус оборвал себя на полуфразе, не став продолжать и лишь крепче сжав плечи лучшего друга. Самое страшное, гнетущее ощущение неизвестности осталось позади, и сейчас, как будто очнувшись ото сна, Бродяга вдруг с ужасом осознал, что едва не потерял его. Ледяной страх на мгновение сковал его сердце, и лишь голоса друзей и вмешательство Питера, спешившего сменить его и поприветствовать Джеймса, вернули его из пучины бездонного, темного, холодного и немого кошмара. — Мерлин, живой! Сохатый, как ты нас напугал… — Питер вздохнул с колоссальным облегчением, и легкая, почти неприметная дрожь прокатилась по всему его телу. Перед глазами невольно всплыло зрелище растрепанных, измотанных остервенелой дуэлью парней, суета профессоров, бесчувственное тело Джеймса на носилках и кровь, противно-алая кровь на белой тонкой ткани школьной рубашки… — Сохатый! — на мгновение побледнев, выдохнул Римус, обнимая Джеймса в свою очередь и судорожно поспешив вернуть своему лицу мягкую улыбку. Ему должно было сталь легче, на сотню тонн легче от появления друга, живого и здорового, но вторичный, запоздалый страх мимолетно захлестнул его с головой. — Слава Мерлину!.. — Скажу вам так: не дождетесь, господа Мародеры! — расслабленно рассмеявшись, ответил наконец Джеймс, получив секундную передышку и поправив на переносице покосившиеся очки. Он широко улыбался, и от этой беспечно счастливой, полной сил улыбки словно поток ослепительного теплого света озарил стены Большого зала, пролившись откуда-то прямо с зачарованного потолка. Сириус, тряхнув головой, отгоняя от собственного сознания жуткие мысли и образы, отчаянно усмехнулся, выпалив: — Гребанный ужас, Поттер! Да я тебя из-под земли достану, слышишь? Только попробуй помереть раньше меня — и, клянусь, я убью тебя! Громкий смех и болтовня доносились из-за стола гриффиндорцев, а к Джеймсу Поттеру тем временем подходили все новые и новые товарищи, чтобы поприветствовать его — даже Карадок Дирборн выскочил из-за когтевранского стола, спеша пробиться сквозь толпу и крепко обнять и похлопать по плечу своего приятеля, капитана, всего месяц назад разгромившего его команду. А из-за стола Слизерина за этой до тошноты радостной картиной с каменным лицом наблюдал Северус Снегг, и жгучая, бездонная ярость вновь разгоралась у него внутри. Чертов Поттер! Даже после всего, что случилось, он вернулся с видом триумфатора и в ореоле славы героя, прошедшегося по краю могилы. Тогда, в глубине Запретного леса, ослепленный невиданной злостью, Северус ничего не желал больше, чем его смерти, и лишь через несколько минут осознал совершенное и то, чем грозил подобный поступок, если только кому-то удастся доказать его причастность. Но даже со всех ног мчась обратно, по направлению к замку, стремясь оставаться незамеченным, он словно все же подсознательно надеялся, что в его жизни больше не появится ни малейшего упоминания о Поттере. А теперь он снова здесь, целый и невредимый, по-прежнему ненавистный, напыщенный и такой омерзительно довольный, до невозможности, до дрожи раздражающий. Предательская удача, видно, горячо любит этого безрассудного, самоуверенного придурка, позволяя в который раз выходить сухим из воды. Северус снова и снова с черной досадой подумал о том, что, совершенно очевидно, никогда прежде не встречал кого-либо, настолько же крепко повенчанного со своим везением. Казалось, время от времени Джеймс все высматривает кого-то среди групп однокашников, порой оглядываясь на противоположную часть зала поверх голов, но тем не менее никаких вопросов он так и не задавал. Однако все разрешилось само собой спустя каких-нибудь пять минут — взволнованная, до невозможности серьезная и, как и все последние дни, погруженная в пучину ускоряющего пульс волнения, порог Большого зала переступила Лили Эванс в компании остальных гриффиндорок-шестикурсниц. Ей не требовалось объяснять, в чем причина такой бурной радости со стороны их родного стола — она успела понять все за мгновение до того, как ее глаза встретились в толпе с другими, тепло-карими, как и всегда, искрящимися живой, неуемной энергией. Девушка замерла на месте, невольно заставив остановиться и поспешивших было к парням подруг. Сердце ее пропустило удар, а прохладная, словно расслабившая все мышцы судорожная волна облегчения прокатилась по всему телу. Потому что вот он, Джеймс Поттер, стоял прямо сейчас впереди, невредимый, бодрый, как и прежде, живой… Шесть дней, шесть долгих, невыносимо долгих, как вечность, и мучительно холодных, несмотря на жар июня, дней она ждала, гася в душе страх перед самым худшим. Шесть дней назад она едва не потеряла его, так и не успев сказать, насколько он ей дорог. Со всей своей беспечностью, тягой к риску и отчаянностью, со всей своей безрассудной отвагой и неумолимым упрямством, со всей авантюрностью и удивительной любовью к жизни. Дорог настолько что, кажется, вместе с ним на эти долгие дни из ее собственного мира пропало яркое, горячее солнце. — Лили, ты чего? — с мягкой улыбкой обернулась на нее Марлин, уже обогнав на пару шагов. Поймала взглядом ее лицо, и большие округлые глаза удивленно расширились. Уголки губ Лили рвано вздрогнули, она смежила веки, останавливая предательски рвущиеся наружу слезы невероятного облегчения и запоздалой тревоги, и, стремясь спрятать ото всех свою минутную слабость, вдруг круто развернулась, сорвалась с места и бросилась прочь из Большого зала, даже не до конца отдавая себе отчет. Марлин и Алиса изумленно переглянулись, сбитые с толку, и готовы были уже немедленно проследовать за подругой, как вдруг мимо них стремительно проскочил Поттер, прервав долгожданную встречу с приятелями и бросившись вслед за Лили сквозь толпу студентов. Он нашел ее в первом же коридоре цокольного этажа. Лили стояла лицом к ближайшему окну, невидящим взглядом глядя куда-то за решетку разноцветных стекол и обняв себя тонкими руками, точно пытаясь унять дрожь. Удивление и волнение в лице Джеймса на секунду сменились мягкой улыбкой. Она была такой маленькой и удивительно хрупкой сейчас, такой тоненькой, почти невесомой, что ему до невозможности хотелось защитить ее, прижать к себе и никогда, ни за что не отпускать, чтобы никакие тревоги, боль и страх не касались ее сердца. Трудно было поверить, что в этой девушке таится столько удивительной силы. — Лили… — сорвалось с губ прежде, чем он сделал несколько уверенных шагов вперед. — Джеймс… — выдохнула она, не поворачиваясь, и Сохатому показалось, что голос ее тихо, надломленно дрогнул. Он остановился прямо за ее спиной и, замявшись на секунду, неуверенно, осторожно опустил обе руки на ее предплечья, в который раз почувствовав, как колкий токовый разряд прокатывается по всему телу от одного прикосновения. Лили нервно сглотнула и, совладав с собой, обернулась к нему, с усилием подняв ярко-зеленые, повлажневшие глаза к теплым густо-карим. — Я… Я так рада, что ты в порядке. — Лил, — мягко протянул он, уже смелее обвивая ее руками и уютно обнимая, точно самую большую ценность всей своей жизни. — Все в порядке, со мной все хорошо. — Я так испугалась! — голос ее прозвучал тверже, но девушка невольно зарылась лицом в рубашку на его груди, до головокружения вдыхая такой на удивление близкий, почти родной запах. — Джим, я просидела возле тебя несколько часов, но ты так и не пришел в себя. Мы все были как на иголках целую неделю. Я боялась, что ты… — Знаю. Ш-ш-ш, малышка, я знаю, — даже не замечая, что говорит, прервал ее парень, любовно проводя рукой по шелковистым медно-рыжим волосам. Он и в самом деле знал — в те страшные секунды, когда был уверен, что уже мертв, он видел перед собой Лили. И даже когда сознание его находилось где-то безвестно далеко, он чувствовал, что она была рядом. Казалось, он ждал всю свою пока недолгую жизнь, и этот единственный, желанный момент наконец наступил, прямо сейчас, в эту самую минуту. И хотя бы потому Джеймс не мог позволить себе умереть — здесь оставались невероятно дорогие ему люди, здесь оставалась его Лили. — Что с тобой что-то случится, а я так и не успею сказать тебе, — тверже произнесла Лили, отстраняясь от него и вновь заглядывая в глаза. Бездонная, изумрудная зелень до края наполнилась нежностью, искренним солнцем, теплом, и сердце Джеймса сладостно екнуло, сжавшись в волнительном предчувствии. — Я люблю тебя, Джеймс. Изумление проскользнуло по его лицу, карие глаза за стеклами очков вспыхнули ослепительными искрами, и чуть кривоватая улыбка растянулась на его губах, точно он все еще не успел до конца поверить в происходящее. Что он видел перед собой Лили Эванс, держал ее в своих объятиях, слышал ее голос, говорящий о том, что она любит его. Твердо и уверенно, будто эти слова были обдуманны ею много месяцев назад, но никак не отчаянно сорвались с губ. Вновь легко сжав ее предплечья и до глубины, до боли всматриваясь в изученное, кажется, до последней неприметной веснушки лицо, парень вдруг выпалил: — Пожалуйста, Лил, скажи это еще раз. Скажи, что мне не послышалось! — Я люблю тебя, Джеймс Поттер! — невольный короткий смешок вырвался из ее груди, и такая родная солнечная улыбка наконец осветила лицо, сломав маску тревоги, волнения и испуга. А вместе со смехом из тела ее словно вырвались все муки пережитого ужаса, растаяв без следа в прогретом жаркими лучами воздухе. И Джеймс, не помня себя от накатившей эйфории, взял ее лицо в ладони, не отрывая глаз. — Мерлин, Лили! Я люблю тебя! Как же чертовски сильно я тебя люблю! — и зная, что больше не встретит никакого сопротивления, понимая, что наконец достиг того, за чем гнался, кажется, всю жизнь, Джеймс порывисто склонился к ее губам, сливаясь в долгом, чувственном, сносящим крышу поцелуе. Лили успела лишь глубоко вдохнуть, потонув в захлестнувшей нежности, и ответила на поцелуй, словно им оставалась всего пара мгновений, которые так хотелось растянуть во всю жизнь. Безграничное, абсолютнейшее, ослепительное счастье рассыпалось тысячей искр, будто земля ушла из-под ног, а миллиарды звезд разом сорвались на землю с бархатных небес. Как же бесконечно долго они оба ждали этого мгновения! Джеймс подхватил ее на руки, легко кружа, крепче сплетая руки, прижимая к себе тоненькую фигурку. А Лили отчаянно запустила пальчики в его непокорные волосы, безнадежно и окончательно взъерошивая этот очаровательный беспорядок. И даже если бы весь замок сейчас рухнул до основания, они бы не смогли выпустить друг друга из объятий. Лишь спустя несколько самых чарующих минут в жизни они разорвали поцелуй, вернувшись на землю. Смотрели друг другу в глаза, не проронив ни слова, а после вдруг разом рассмеялись, не в силах отдышаться и унять бешеный стук окрыленных сердец. — Я была такой невообразимой дурой! — выпалила сквозь смех Лили, чувствуя, как щеки ее заливаются румянцем, и прижимая обе ладони к пылающей коже. Джеймс обаятельно ухмыльнулся, выдержав ровно три секунды, прежде чем вновь притянуть ее к себе и заключить в объятия, прижавшись губами к рыжей макушке и с твердой, непоколебимой уверенностью пообещав: — Клянусь, я теперь ни за что тебя не отпущу, Лили Эванс!***
— В общем, как и хотели, с профессором Уилткисс мы совершенно точно попрощались. Еще позавчера, — заявил Сириус, поудобнее усаживаясь на мягком сидении Хогвартс-экспресса. Замок остался позади, и тесная компания гриффиндорцев, плотно разместившаяся в одном купе, вместе со всеми студентами возвращалась домой. Марлин все еще понуро смотрела за окно, бесцельно водя пальчиком по стеклу. Буквально полчаса назад их с Дирборном, остававшимся, как и все семикурсники, на выпускной вечер, с трудом удалось оторвать друг от друга на перроне, чтобы девчонки успели затащить МакКиннон в вагон за минуту до отправления. Впрочем, как только речь зашла о последних событиях школы, внимание золотоволосой девушки тут же сконцентрировалось, переключаясь на друзей. — Иди ты? — усмехнулся Джеймс, переглянувшись с другом. Пролежав в крыле почти полную неделю, он успел несколько отстать от жизни, и остальным Мародерам пришлось спешно вводить его в курс дела. — Министерство отослало ее обратно, — пояснил Римус, припоминая все почерпнутые от преподавателей и старост школы сведения. — И если слухи не врут, ею там не особенно довольны. — Это почему? — оживилась Алиса, во все глаза глядя на парней. Им всегда было известно вдвое больше, чем следовало знать ученикам, а уж в такой ситуации, когда вся небезызвестная четверка оказалась вовлечена в гущу событий — и подавно. — Потому, что наша «женщина с проблемами» не справилась со своими прямыми обязанностями, — хмыкнул Сириус в ответ не без мрачного довольства. — Она умудрилась проморгать Пожирателя смерти в Хогвартсе, да еще и под самым своим носом. И это притом, что давно ожидала, откуда пойдет вся задница. — А она пришла слишком внезапно, — кивнул Питер с самым серьезным видом. — Вот и вышло, что и преподаватель из нее так себе, и мракоборец, как выяснилось, не блестящий. — Но разве Розье точно… Пожиратель смерти? — спросила вдруг Марлин, и голос ее едва уловимо дрогнул в сомнении. Сириус скривил такую гримасу, словно его заставили проглотить ложку гноя бубонтюбера — стоило только вспомнить хоть о ком-то из злокозненной шайки слизеринцев, как парни тут же вспыхивали злостью и досадой. Подумать только, что после всех подозрений, попыток выслеживания, вылившихся в откровенную нешуточную дуэль, эти мерзавцы оказались виноваты не больше, чем они сами, а Розье и вовсе исчез, и даже доподлинно выяснить, был ли он связан с делишками Пожирателей смерти, стало невозможным! Все, что они обрели — это полную уверенность в том, что по возвращении на последний учебный год уже будут иметь самых настоящих кровных врагов, наточивших здоровенный зуб на всех четверых. И мысль о том, что даже мракоборец, прямо под носом у которой в среде учеников объявились прихвостни отъявленных убийц, вначале подозревала кого угодно, только не их самих, а после и вовсе не успела оказаться в нужном месте и в нужное время, лишь только подбрасывала дров в и без того ярко полыхающий костер ярости. — Клянусь панталонами Мерлина, что он точно один из них! — выпалил Бродяга. — И сильно ошибусь, если остальные не при делах. — Перед тем, как меня шандарахнуло, я видел кого-то в лесу, — нахмурившись, припомнил Джеймс, прокрутив в голове последнее, что видел во тьме Запретного леса до того, как резкая боль ослепила его. — Явно самого Розье и еще каких-то хмырей. И я просто уверен, что этот упырь смог трансгрессировать вместе с ними. Просто свалил, пока его не взяли за задницу. Джеймс смолк, и натянутая, напряженно-угрюмая тишина повисла в переполненном купе. Самое скверное — даже сам он не успел толком разглядеть, откуда в него прилетело неведомое заклинание, едва не стоившее жизни. И пусть все четверо были практически полностью уверены в том, что явилось оно с легкой руки кого-то из слизеринцев, более того — Сохатый слишком точно подозревал конкретного человека — но было ли все так в действительности, не мог утверждать даже он сам. Что и говорить, никогда еще Мародеры не возвращались из Хогвартса на летние каникулы с такими прескверными мыслями и воспоминаниями о минувшем семестре. — Ну, зато есть одна куда более радостная мелочь во всем этом дерьме, — с ироничной улыбкой вставил вдруг Сириус, и ответом ему было множество недоумевающих взглядов. Немного потянув интригу, Блэк состроил пораженную гримасу и нарочито возмутился: — Как это, вы не догадались? Наша мисс Уилткисс, милая девочка с прекрасным характером, перед тем, как покинуть школу, наградила господина Лунатика высшим баллом на экзамене по ЗОТИ! Я всегда знал, что она питает к тебе особенные чувства. — Очень смешно, Бродяга! Ты слишком долго ждал, чтобы наконец подстебнуть? — ухмыльнулся в ответ Римус, даже не пытаясь дать отпор его шуткам. По правде говоря, он и сам не понимал, с какой радости на него вдруг свалился такой царский подарок от самого сквернохарактерного профессора. Ощущение складывалось такое, будто она стремилась замять свои скоропостижные и голословные выводы относительно всей их компании и лично него, чувствуя отдаленные уколы совести за резкое отношение и, возможно, даже за то, что именно она слила Министерству информацию о его болезни раньше, чем успеть ее осознать. Так или иначе, Лунатику стало только легче от новости об увольнении профессора Уилткисс. — Королевский дар просто, Лунатик! — расхохотался Джеймс, подмигнув в сторону одного из лучших друзей. — Заметь, сначала она пришла на помощь, потом наконец признала твою крутизну в собственном предмете… — не став продолжать своих речей заговорщицкими интонациями, Сохатый картинно подвигал бровями, а после добавил как бы между прочим: — Правда, не исключено, что сначала она сама упекла тебя в Министерство. — Женщины! — глубокомысленным тоном изрек Сириус, закатив такую просвященно-нигилистскую физиономию, что немедленно получил колкие, неодобрительные взгляды девчонок и резкий тычок в бок от сидящей рядом Эммелины. И прежде, чем лающий смех сорвался с губ, взгляд его мимолетно упал на дверь купе, где за окошком вдруг показалась знакомая белокурая фигурка. — О-о-о, друг мой Рим, а они, кажется, не дают тебе покоя. Проследив за его взглядом, Римус повернулся ко входу, и сердце его разом ухнуло вниз. Там, остановившись у самой двери, с решительным видом стояла Рэйчел Уоллис. На долгую секунду, показавшуюся вереницей лет, глаза их встретились — впервые за последние недели — а потом девушка вдруг нажала на ручку двери. Но Рим сам поднялся на ноги мгновением раньше, и ей даже не пришлось ничего объяснять. Поняв ее намерения без слов и отдавая себе отчет, что вечно продолжаться ледяным молчанием их ситуация в любом случае не могла, Люпин вышел в коридор, предчувствуя, что им обоим предстоит серьезно поговорить. И в голове вдруг отчего-то раз за разом стали всплывать доводы Лили, раньше казавшиеся сердечным утешением, а теперь вдруг ставшие принимать вполне рациональную окраску. Он понимал, что не сможет бегать от Рэйчел бесконечно, равно как и она была уверена, что им пора перестать вести себя так непростительно, так чертовски глупо. Шок, боль и разочарование успели притупиться, и упрямая когтевранка почувствовала новый прилив сил. И та кошмарная, опасная передряга, в которую успел встрять Римус за последние несколько суток, лишь укрепила ее уверенность: переживать за него на расстоянии она больше не хотела и не могла. Они остановились в дальнем конце вагона, подальше от лишних ушей. И, едва взглянув на него, Рэйчел начала говорить прежде, чем хоть одна фраза успела сформироваться в голове у парня, ожидаемо растерявшегося в первые минуты. Она смотрела прямо ему в глаза, и в лице ее не читалось больше ни испуга, ни болезненного изумления, как в тот тяжелый вечер в коридоре у портрета Варнавы Вздрюченного. Напротив — Рэйчел выглядела уверенно и твердо, точно успела не раз обдумать все, что собиралась сказать, только уголки ее губ едва приметно подрагивали и грудь высоко вздымалась от участившегося дыхания. На секунду зажмурившись, она сказала открыто и прямо: — Римус, послушай, так дальше продолжаться просто не может! Я не могу больше делать вид, что смирилась. И я прекрасно знаю, что тебе так же больно, как и мне. Так может бросим наконец это ребячество? — Рэйчел… — усталый вздох едва слышно вырвался из груди парня, но голос сохранил привычную серьезность. — Ты все понимаешь. Ты знаешь, что я бы ни за что не бросил тебя при… Других обстоятельствах. — Я знаю, Рим, — неожиданно мягко, почти обессиленно ответила она, на секунду опуская глаза, и Римус едва сдержался, чтобы не приобнять ее и не провести ладонью по мягкой, побледневшей щеке. Она сдержала себя, уже привыкнув не давать волю слезам при одном воспоминании о нем, и это не могло не радовать. — Но ведь это так глупо! Просто глупо резко обрывать все только из страха за меня. А думаешь мне не было страшно, когда по всей школе разлетелась новость о вашей стычке с Эйвери, Снеггом, Мальсибером и Макнейром? Думаешь, я не волновалась и за тебя в том числе, когда твой лучший друг умирал в Больничном крыле? — на глаза ее предательски навернулись слезы, но она сердито сморгнула, и они растаяли на пушистых ресницах. — Я тоже боюсь за тебя каждый раз, каждый месяц. И мне было гораздо легче, когда ты был рядом. — Мне тоже, — признался вдруг Римус, позволив все же протянуть руку, чтобы мягко сжать ее ладонь, и такое тепло вдруг разлилось по всему телу, точно весь этот месяц он ждал лишь только единственного прикосновения, чтобы вспомнить пропитанные свежестью дождя осенние дни, полные гриффиндорского золота опавшей листвы, рождественский хоровод хрупких, совершенных кристалликов снежинок и высокие весенние звезды с площадки Астрономической башни. Она, казалось, ощутила что-то до боли схожее, и на секунду в глазах обоих проскользнула такая неподдельная, горящая вспышка глубоко запрятанной любви, что они едва не бросились друг другу в объятия, наплевав на все, что будет дальше. — Римус… Мы должны попробовать хотя бы остаться близкими друзьями. Ты мне очень дорог, Рим. И я больше не могу без тебя, — у девушки в конце концов закончились все так старательно подобранные слова, и рвущиеся наружу эмоции грозились захватить ее с головой. Но он понял ее и без прочих слов. — А я и не хочу. Я люблю тебя, Рэйч. И просто хочу, чтобы ты это знала, — окончательно сдавшись, Рэйчел мягко обвила руки вокруг его талии, и он трепетно обнял ее в ответ, чувствуя, как по телу разливается болезненная радость, точно он вернулся домой после долго отсутствия в тот самый момент, когда опустил подбородок на светлую, шелковистую макушку. — Думаешь, мы сможем вести себя просто как друзья после всего, что между нами было? — Мы попытаемся, — ответила она, задержавшись, прежде чем отстраниться и вновь посмотреть на него. По-детски наивно и просто. — И пусть случится то, что случится. Римус знал, понимал, что в который раз поступает по зову сердца, вопреки голосу разума, вопреки безопасности своих близких, но никогда прежде ему еще не хотелось так легко сдаться. Наверное, потому никаких других слов и доводов совершенно не требовалось — ему хватило одного только взгляда этих до дрожи любимых синих глаз, наполненных ответной нежностью, влюбленностью и теплотой, больше не блестевших от едва сдерживаемых слез. Их отношения пришлись на слишком опасное время, но какая, к черту, разница, если так мучительно, так безумно и отчаянно тянет друг к другу, несмотря ни на какие обстоятельства, преграды и запреты? Подобно сотням подростков по всей стране, они похищали у войны светлые моменты безотчетного счастья, чтобы хоть на мгновение почувствовать себя абсолютно свободными. Вереница мрачных мыслей, терзавших сознание вот уже целый месяц, наконец прервалась, будто сквозь плотную завесу грозовых туч пробились ослепительные лучи июньского солнца. Чуть наклонившись, Римус легко коснулся ее губ своими, а миг спустя Рэйчел с готовностью ответила на поцелуй, задохнувшись от разом обрушившейся горячности. Точно обезумев на несколько долгих минут, они упоенно, самозабвенно не прерывали поцелуя, с головой отдавшись захлестнувшей эйфории. Руки тесно переплетались, крепче сжимая объятия, как будто стремясь порывисто узнать, вспомнить каждый сантиметр, каждую черту и изгиб. Воспоминания, яркие, отчетливые, беспорядочной лентой мелькали перед глазами, учащая биение сердец. Стало слишком тяжело дышать, и они наконец оторвались друг от друга, тесно сблизив лица и опустив ресницы. Только теперь Римус заметил, что практически держит Рэйчел на весу, а она, кажется, обеими ладонями гладит его по волосам, по скулам и щекам. Ей понадобилось чуть больше времени, чтобы окончательно прийти в себя. — Я напишу тебе, — выдохнула она, распахивая пронзительно-синие глаза и встречаясь с другими, голубыми, так пламенно горящими прямо напротив. — Обязательно напишу. И буду писать хоть каждый день. Ты только отвечай, пожалуйста. — Приезжай в Лондон, — эхом отозвался парень, медленно разжимая объятия и выпуская ее из кольца своих рук. — Или я приеду к тебе, в Дувр. — Мы оба… — неопределенно, как-то по-детски, но убежденно заверила она, прежде чем отступить на шаг, пока вырвавшаяся наружу тоска друг по другу окончательно не снесла им крышу прямо в тамбуре поезда. Когда Римус, чуть взъерошенный, с рассеянным, затуманенным взглядом, ошеломленный неожиданно свалившейся радостью, струившейся теплом по венам, вернулся в купе, там уже вовсю велось обсуждение каникул. Общими усилиями — Мерлин знает, как именно — парням удалось уговорить всех девчонок приехать летом в дом Сириуса, и попутно план развлечений обрастал новыми деталями, вроде пары дней отдыха где-нибудь в отдаленной глуши, на берегу лесного озера, где к ним смогли бы присоединиться Карадок Дирборн и Фрэнк Долгопупс, без общества которых, совершенно закономерно, Марлин и Алиса решительно не желали проводить свои каникулы. Все еще витая мыслями в дальнем конце коридора вагона, Римус опустился на свое место. Девчонки с крайним любопытством задержали на нем взгляды, а парни наградили добродушными ухмылками. Впрочем, всем хватило тактичности промолчать, а может, все было и так слишком ясно по одному его виду. Только Сириус пару минут спустя под шум общей оживленной беседы чуть наклонился вперед, посмотрев прямо на него и ненавязчиво заметив: — Похоже, после всей случившейся херни есть и что-то чертовски хорошее, верно, Лунатик? Рим ответил ему практически такой же ухмылкой, откинулся обратно на мягкую спинку сиденья, вдруг почувствовав, что ему стало легче на добрую сотню тонн, точно кто-то снял с плеч непомерный груз. Взгляд его сам собой скользнул по Лили и Джеймсу, расположившимся прямо рядом с ним. Джеймс неосознанно перебирал медно рыжие локоны, горящие на солнечных лучах, скользящих сквозь окно по всему купе, и улыбался совершенно искренне, глядя бесконечно влюбленными глазами на хрупкую девушку в своих объятиях. А Лили, забравшись на сиденье с ногами и осторожно поджав коленки, расслабленно прильнула к нему, сияя лучезарной улыбкой и время от времени переплетая их пальцы. Уголки губ Лунатика сами собой дернулись вверх, а на душе стало еще теплее. Несмотря на все, что осталось позади вместе с очередным годом в Хогвартсе, они были счастливы. Впервые за долгое время вновь дышалось легко. А впереди у них были их последние летние каникулы перед окончанием Хогвартса, обещавшие стать гораздо радостнее и насыщеннее предыдущих.