Мороз по коже

музыка: Би 2 - Молитва

Петербург встречал нас туманом и холодом. Чернота, окружившая самолет, проглотила меня и сидевшего рядом со мной Александра. Он ненадолго отвлекся от планшета, когда мы пошли на посадку, посмотрел на меня, улыбнулся добро и ласково, спросил, как настроение, и снова уткнулся в неестественно светлый среди падения в черноту экран. Я не верил, что ветер, прорвавшись сквозь меня на трапе, нес с собой воздух России. Той самой России, в которой я никогда не хотел оказаться. Ночь здесь была такой же темной, как в Нью-Йорке, аэропорт Санкт-Петербурга резал огнями глаза так же безжалостно, как аэропорт Цюриха. В этой стране, непонятной и ненавистной нашему миру, не было на первый взгляд ничего примечательного. Волна пассажиров вынесла меня в аэровокзал. Стивена я увидел почти сразу. Он резко отличался от прочих пасмурно-безликих людей, бродивших туда-сюда в тяжелых черных пуховиках. Кто-то спал в неуклюжих позах в ожидании рейса, кто-то согревался горячим чаем, кто-то читал. Люди рассредоточились, я мог отчетливо видеть Стивена в середине зала ожидания в его расстегнутой красной куртке: руки в карманах, мелкие кудри орехово-каштанового цвета, плохо скрытая растерянность и нелепые коричневые (откуда он вообще их взял?!) ботинки выдавали в нем иностранца. Он заметил меня, и на его лице, вопреки любым моим ожиданиям, отразилась скорбная печаль. Он покачал головой и слегка махнул мне, я увидел приближаясь, что глаза его наводнились щенячьей грустью. Наверное, он готовил утешительную речь, возможно, даже объятия, возможно, все то же самое, что он уже апробировал на Тадеуше. На мгновение у меня сорвался пульс: мы в одном городе. Сейчас мы с ним в одном городе. Стивен смотрел на меня почти жалостливо, немигающим взглядом, и ждал, пока я приближусь на удобное для слов расстояние. В этот момент я почувствовал, как на плечо мне опустилась теплая ладонь, и мягкий голос неторопливо сказал над самым ухом: — Это мой телефон. Если захочешь встретиться или поговорить, я буду рад. Александр протянул мне карточку, и я почему-то взял ее. Наши пальцы на мгновение соприкоснулись. — Теперь у меня будет еще один повод вернуться в Нью-Йорк, — он чуть подался ко мне, — Адам. Я опустил взгляд, тщетно скрывая ответную улыбку. Александр ушел, а когда через несколько секунд я снова отыскал глазами Стивена, его презрительно хмурое лицо и сведенные к переносице брови явственно обозначили коренную смену настроения. — Серьезно, Адам?! — выплюнул он, едва я подошел к нему. — Серьезно?! Я с должной скромностью повел плечами и решил промолчать. Стивен был прекрасно осведомлен обо всем, что со мной творилось, но это, к счастью, ни разу не повлияло на его ко мне отношение. — Вот что бы ты делал, если бы я не сверил кучу расписаний и не высчитал, откуда и когда ты прилетишь?! — продолжал негодовать он. — Вызвал такси? — осторожно предположил я. — Ну да, что ж я за кретин, раз не подумал об этом, — с сарказмом отозвался Стивен. — Напомни-ка свою оценку по русскому языку. — Сти-ив... — утомленно протянул я. — Все нормально, мы нашли друг друга, спасибо, что терпишь меня. Все? Мы прояснили эту ситуацию? Он остановился и, резко повернувшись, придирчиво осмотрел меня. С первого взгляда Стивен казался серьезным и уверенным в себе парнем. Ему было 34 года, шоу-бизнес изрядно его потаскал, и за работу с классическим скрипачом он взялся с истовой радостью, которая продержалась, пока Стивен не познакомился с Тадеушем, его характером и нашим бромансом поближе. — Где твои вещи? — спросил он хмурясь. — У меня нет вещей, — просто сказал я. Стивен кивнул. Его это ничуть не удивило. — Ты когда садился в самолет, осознавал, куда летишь, или был не в состоянии? — В каком смысле? — не понял я. Стивен цокнул языком. — Адам, посмотри на людей вокруг. Мы в России. Где твои валенки, где ушанка? — Да пошел ты, — я с улыбкой пихнул его в плечо и собрался идти дальше, но Стивен не тронулся с места и продолжил внимательно и требовательно рассматривать меня. Я не понимал, чего он от меня хочет, и, вопросительно приподняв брови, положил ладони на лацканы пальто. — Это Сен-Лоран, если ты стесняешься спросить, — сказал я. — Мне повезло купить на распродаже, но ты можешь позволить себе и новую коллекцию. — Застегивайся, ушлепок, — бросил он мне. — Еще бы десять лет тебя не видеть. — Зачем застегиваться, если мы на машине? — Затем что и шарф завяжешь, — отрезал он. — Я жду. Ладно, подумал я, в конце концов, из нас двоих это он провел уже две недели в стране, где по улицам ходят медведи. Я прилежно застегнул все пуговицы на пальто, потуже затянул шарф и предстал придирчивому взору моего судьи, который, все так же хмурясь, кивнул и наконец-то повел меня вон из всех этих чертовых аэропортов. Он уселся на переднем сидении рядом с водителем, а я, зачерпнув в уютный полумрак салона мягкого мороза, устроился сзади. Обострившаяся простуда клонила меня в сон, но предвкушение встречи бодрило. Я думал, что буду сходить с ума от волнения, не замечать ничего вокруг и всю дорогу слушать лишь аритмичные удары в груди, но на деле, еще издалека завидев Стивена, я успокоился. Его материальность, как и материальность этого города, и автомобиля, и водителя, не тронутые бедствиями и катастрофами, внушили мне, что все действительно в порядке. По крайней мере, лучше, чем я придумал бы себе сам, останься я дома. Я смотрел на проплывавшую за окнами черноту с намазанными поверх нее фонарями, рекламными щитами, автосалонами. Снега здесь было едва ли больше, чем у нас, он был мутно-серым в ночном свете, и, даже окруженный теплом нашей машины, я чувствовал въевшуюся в воздух промозглость. Водитель включил радио, и салон заполнился тихими переливами какой-то русской песни, я не понимал ни слова, но круглые, как дождевые капли, звуки вливались друг в друга, подобно талой воде в ручей, и я начал медленно растворяться в том умиротворении, что так неожиданно нашло меня в чужой стране. Я понял, что мы приближаемся к центру города, не только по возросшему числу машин, но и по тому, как резко изменился вид за окном. Недавно мы проезжали новостройки, которые вдруг превратились в советскую монументальность, а спустя несколько минут, глядя в окно, я просто не мог поверить тому, что вижу. Как будто мы перемещались не в пространстве, а во времени. Фасады девятнадцатого века, точь-в-точь такие, как мы с Тадеушем видели в интернете, выросли вокруг меня разновеликой стеной. Каналы и перекинутые через них мосты, узкие мощеные тротуары, безмолвные памятники. Я видел вросшие в асфальт дворцы, я видел сиявший шпиль, все приближавшийся к нам, я видел Медного Всадника, чуть припорошенного снегом, я видел, как белый пух кружился в свете направленных на него лучей. А когда мы обогнули квартал и медленно выехали к огромному квадратному собору с гигантским золоченым куполом, я на мгновение забыл, кто я, где я, зачем я, я приоткрыл от изумления рот, и рука сама собой дернулась к груди, чтобы схватить фотоаппарат, которого там не было. Да и разве я бы смог передать на снимке то, что видели тогда мои глаза? — Стив... — Исаакиевский собор, — сказал он, даже не повернув головы к проплывавшей мимо нас красоте. Я видел Зимний Дворец, я видел замерзшую Неву. Казалось немыслимым, что еще вчера я засыхал в своей убогой конуре и не знал обо всем этом. Когда Тадеуш говорил, что здесь невероятно, я не принимал его слова всерьез, но теперь я начинал чувствовать, как сильно непохожа эта страна на нашу, как она далека и как гордо она хранит свою историю. По телу у меня пробежали мурашки, когда автомобиль остановился у отеля. Вот и все. Мы поднимались в лифте бесконечно. Исаакиевский собор все еще стоял у меня перед глазами, огромный, строгий, крепкий, я был погребен его тяжестью. Двери открылись, я пошел за Стивеном по светлому коридору, он повернул ручку, я переступил порог. Меня обволок знакомый горький дым. Я даже не спросил, знает ли Тадеуш о моем приезде. Я сделал несколько шагов по небольшой прихожей, остановился в широком проеме и увидел его. Он стоял ко мне спиной, глядя в огромное окно на расстилавшийся перед ним город. Левой рукой он обнимал себя за талию, я видел туго перебинтованную ладонь, в правой руке, опущенной вдоль тела, тлела сигарета. Острые лопатки торчали сквозь белый свитер, который он надевал, когда ему было плевать, что надеть, и который я очень любил. Он был хрупким мальчиком, беспечным и невинным, которого я бросил одного в чужой стране. — Тадек, — хрипло выдохнул я. Он тут же обернулся, еще до того, как я успел откашляться. На худом, усталом лице его были мелкие ссадины, левый висок почернел от синяка, разбитая нижняя губа припухла. Ужас захлестнул меня, и я, бросившись через комнату, обнял его так крепко, как только смог, забывшись, сжал в руках, почувствовал, как он весь разом обмяк, его ладони проскользнули на секунду по моей спине, и я услышал: — Зачем ты приперся, Адам? Я отстранился, все еще держа его за плечи, вглядываясь в его разбитое лицо. Он знал, что я приеду. В ввалившихся оливковых глазах чуть теплилась радость. — Спасибо, — шепнул он и, отвернувшись, снова подошел к окну. Я не знал, что делать, как помочь ему. Во мне была такая паника, такой сумбур. Я хотел стереть поцелуями каждую его царапину — это было единственным, что я точно знал в тот момент. Я подошел к нему и встал рядом. Мерцавший из самого прошлого город размеренно ночевал за стеклами. Я не мог придумать, что сказать. Мне хотелось взять его за руку, обнять за плечи — я бы вложил в это всю свою заботу, всю нежность. Внутри меня все ходило ходуном, и я понимал, что не смогу процеживать слова и отфильтровывать все лишнее, как делал это всегда. Тадеуш заговорил первым: — Тебе не надо было приезжать. — Я знаю, — тихо ответил я. — Но ты же понимаешь... — Понимаю, — оборвал он, бросая в пепельницу окурок. — Я все равно рад, что ты здесь. Как ты добрался? Этот вопрос поставил меня в тупик. Я никак не ожидал, что во всем кошмаре случившегося речь пойдет обо мне. — Нормально, — я пожал плечами. — Живой, как видишь. Он повернулся ко мне и, поежившись, скрестил руки на груди. — Адам, прости меня. Меня как обухом по голове ударили. Я даже покачнулся. Я перевел на него взгляд, выждал несколько секунд. Он не шутил, даже не улыбался. В глазах не было ни капли вечной его иронии. Он в самом деле, на полном серьезе попросил у меня прощения. — За что? — за обычным недоумением я скрыл растерянность. — Я же знаю, как тебе тяжело летать, — сказал он. — Ты там, наверное, в воздухе чуть концы не отдал. Сколько ты летел? Полсуток? Или больше? — Давай без сантиментов, хорошо? — строго попросил я, все так же пряча беспомощность. — Надо, значит, сел и прилетел. Я вдруг вспомнил про Александра и почувствовал, как в лицо предательски бросилась краска. Бестолковый кретин! Как я мог так поступить с Тадеушем! Он смерил меня недоверчивым взглядом и чуть кивнул. — Ты ведь в курсе, что завтра мы летим домой? — Мне нужно было увидеть тебя живого, — ответил я. — Я могу лететь домой хоть сейчас. Если у меня, конечно, будет билет. — Стивен взял тебе билет. Еще бы он не взял его. Была глубокая ночь, огни города светились под нами полусонно, лениво, редкие автомобили проплывали в черноте дорог. Я видел неровные жестяные крыши прилепившихся друг к другу домов, так разительно отличавшиеся от облизанных педантичностью фасадов. Тадеуш молча стоял рядом со мной, я даже не помню, когда последний раз видел его таким задумчивым, собранным, взрослым. В голове у меня вдруг мелькнула мысль о том, что с забинтованной рукой он какое-то время не сможет играть на скрипке. Мы молчали, но я чувствовал, как пространство между нами заряжается статическим электричеством. — Расскажи мне, что там было, — тихо попросил я. — Если сможешь. Казалось, он проигнорировал мои слова: не дернулся ни на дюйм, даже взгляда не отвел от точки, в которую смотрел последние несколько минут. Я почти испугался за него, когда неожиданно услышал: — Я сделал кое-что лишнее. — Что? — тут же спросил я. Он немного помедлил и потянулся за лежавшей на подоконнике пачкой Parliament. — Ты вообще охренел или как?! — я вырвал сигареты у него из рук и швырнул в дальний угол. — Скуриться решил до смерти? — Что у тебя с голосом? — вдруг спросил он, повернувшись. Я напоролся на внимательный взгляд его усталых зеленых глаз и от неожиданности оторопел. — Что у меня с голосом? — растерянно переспросил я. — Ты болеешь? — Нет, — уверенно соврал я. Тадеуш цокнул языком и приложил холодную, как лед, ладонь мне ко лбу. — У тебя температура, Адам, — почти раздраженно сказал он, отнимая руку. — Давно это? — Нет, недавно, — оборона вышла неуклюжей. Я не знал, действительно Тадеуш так внезапно распереживался за мое здоровье или просто хотел поскорее увести тему от себя и катастрофы в метро. — Зачем ты полетел сюда больной? — бесцветным и жестким, как бумага, тоном возмутился он. — Мне не нужны такие жертвы. — Ты чуть не погиб, Тадек! — повысив голос, парировал я. — Я бы на костылях по морю сюда прибежал, не то что приехать с простудой! Наверное, это было лишним. В его взгляде на секунду блеснуло недоумение, но я же сказал, что плохо контролировал в тот момент свои слова. Я был слишком изможден болезнью, дорогой и переживаниями, голова у меня весила, как два Исаакиевских собора, и держать себя в руках становилось с каждой минутой все сложнее. — Я должен был позвонить тебе, — сказал он. — Тогда бы ты успокоился и остался дома. Я вообще не хотел, чтобы ты знал. — Ну спасибо большое, — язвительно ответил я. — Ты прекрасно знаешь, из-за чего это! — в нем на мгновение всколыхнулась жизнь, и он нервно всплеснул руками. Печальным было то, что я действительно знал, из-за чего это. Но Тадеуш решил на всякий случай напомнить. — Да, поезд сошел с рельс. В первых двух вагонах погибло очень много людей. Но мы были в конце состава. Мы выбрались оттуда сами, безо всякой помощи, дошли до станции, Стивен и Василько забрали нас оттуда. Мне даже врач не понадобился! Пара царапин, синяк, растяжение запястья, надо же, какая катастрофа! Там людей по частям выносили! Я знаю, как близко ты все принимаешь к сердцу, я просто не хотел волновать тебя лишний раз, вот и все. Зачем Стивен опять в это влез, я не понимаю?! Мое больное сознание зацепилось только за два фрагмента этого его высказывания: «не хотел волновать тебя» и «мы». — Мы — это ты и Оксана, да? — брякнул я прежде, чем робкая радость, что он за меня волновался, успела перетянуть одеяло. — Мы — это я и Оксана, да, — беспощадно подтвердил он. — И никаких комментариев, я тебя очень прошу. — Не будет никаких комментариев, — пробубнил я, хотя комментариев у меня в эту же секунду появилась целая сотня. — Вы сами вышли из вагона и вернулись на станцию? — Поезд затормозил очень резко, свет погас, — начал он, как будто я был десятым человеком, кому он это рассказывал. — Мы сидели в темноте минут двадцать. Было душно, жарко, кому-то стало плохо, я не знаю, кто и как им помог, там светили только телефонами. Я нашел Оксану, она ударилась головой, когда поезд начал тормозить и мы все полетели друг на друга. Я был с ней, потому что она даже встать сама не могла. Потом они разбили окно и начали вылезать в туннель. Я выбрался сам, потом помог Оксане. Мы пошли за толпой к станции. Я видел первые два вагона, от них ничего не осталось, одни ошметки, куски железа, кровь и месиво. Я не знаю, как можно спокойно жить дальше, когда ты видел все это. Его голос был ровным, он продолжал смотреть в окно, но я почувствовал в эту секунду, сколько ужаса он скрывал за своей внешней непроницаемостью, пытаясь с сигаретным дымом выдохнуть из себя пережитую боль. — Тадек, если я могу что-нибудь... — Потом мы вышли на станцию, — не замечая меня, продолжал он. — Там было полным-полно врачей, пожарных, спасателей. В тот момент я потерял Оксану в толпе и очень долго не мог найти ее. Она была ранена, ее нельзя было оставлять одну. Я увидел ее у края платформы, мне даже показалось, она сейчас упадет туда вниз. Я протиснулся к ней, взял ее за руку, крепко, чтобы она не потерялась снова. Мы стали пробираться сквозь толпу к эскалатору. Я не помню, как мы вылезли наверх, это была мясорубка. Я ее руку стиснул до боли, но я тогда вообще плохо понимал, что... а потом, — его голос вдруг сорвался, и я резко дернулся к нему, готовый сделать что угодно. — Мы стояли у выхода на улице, — продолжил он, восстановив прежнее спокойствие. — Клянусь, у меня и в мыслях не было сближаться с ней. Мы были друзьями, мы гуляли вместе, веселились, оставалось два дня до расставания. Да, она нравится мне, но я прекрасно понимал, что у нее есть дома этот Андрей и что все это не имеет никакого смысла, и я бы никогда не сделал первый шаг, но в тот момент она... Я почувствовал, как пол утекает у меня из-под ног. Это было хуже самой страшной катастрофы. — Ты ее поцеловал? — спросил я каким-то чужим голосом. Он кивнул. Странно, мне казалось, что я готов к этой минуте. Внутри меня за те пять лет, что Тадеуш был один, росло и процветало ожидание неизбежного появления какой-нибудь новой девушки, я представлял, как он скажет мне, что встретил «ту самую», что поцеловал ее, что у них была первая ночь, что они женятся, что они собираются завести ребенка... Я сто раз прокручивал в голове возможные варианты этих разговоров. И вот сейчас, когда эта девушка действительно появилась, я понял, что несмотря на вечную ментальную готовность отпустить его, сердце мое никогда не будет к этому готово. — Тадек... — Это было очень глупо, я знаю, — тихо прервал он и с шумным выдохом повесил голову. Переживания об этом поцелуе по-настоящему мучили его. — Она никогда не должна была узнать о моих бестолковых чувствах. — И что теперь? Вы теперь пара или... или как, или что? — мелкая дрожь била мой голос. Тадеуш грустно усмехнулся уголками губ. — Теперь она уедет в Киров, а я буду страдать не только от ночных кошмаров с разрубленными трупами, но и от безответной любви. Я же такой романтичный. Он наконец повернулся ко мне и, проходя мимо, легко похлопал меня по плечу. Точнее, это то, что он собирался сделать. На самом деле его ладонь задержалась на моем плече, и он, озабоченно сведя к переносице длинные темные брови, вгляделся в мое лицо. — Ты дрожишь, — строго сказал он. — Я в порядке. — Ни хрена ты не в порядке, Адам, — я сквозь свитер почувствовал холод его ладоней, когда он сдернул с меня пальто, а я все еще был в пальто, и потащил меня к кровати. — Давай ложись, — тон его был почти приказным. — Быстро ложись, Адам, иначе я не знаю, что я с тобой сделаю. — Успокойся, все в порядке, — упрямо сказал я и, коснувшись ногой кровати, повалился на нее против собственной воли. Ладно, признаю, я был не совсем в порядке. В голове у меня так сильно гудело, что голос Тадеуша я различал как сквозь вату. Мне казалось, я тону в перине, но я не должен был заснуть. Ни в коем случае. Я приехал к нему. Ему хуже, чем мне. Я не имел права. — У тебя есть с собой лекарства? — Нет, — вот тут я начал кашлять. Прошло почти две недели, Дженнифер лечила меня всеми мыслимыми и немыслимыми средствами, оставался какой-то мелкий кашель. Ну что за черт со мной опять?! — Ты помнишь, что принимал дома? — Там было что-то в белой банке, какие-то таблетки, желтые, и розовая фигня густая, какой-то порошок, — бормотал я. Я продержался двенадцать часов пути ради того, чтобы сейчас меня так позорно скосило. — Какая розовая фигня, Адам?! Какой порошок?! Ты как лечился вообще?! — его голос, нервный и торопливый, грохотал вокруг меня, как корабельные пушки. — Я не знаю, Тадек. Меня лечила Дженнифер, — зачем мне собственно скрывать это? В возникшей заминке я уловил его смятение. — Дженнифер? — переспросил он. — В смысле... та самая Дженнифер? — Да. — Но она же в Трентоне. — Я позвонил, и она приехала. — Давно это было? — Две недели назад. — Две недели назад?! — вскрикнул он. — Ты две недели болеешь, а я узнаю об этом только сейчас?! Ты не мог мне позвонить?! Почему она мне не позвонила?! Вы обалдели, что ли?! Я здесь веселился и радовался, а ты умирал там! — Ты мне тоже не позвонил после метро, если что, — я снова закашлялся, перевернулся на бок и вдруг увидел его взволнованное, изрезанное царапинами лицо прямо перед собой. — Что мне сделать, Адам? — тихо спросил он. — Врач сейчас приедет. Хочешь воды? Тебе очень плохо? Они не заберут тебя в больницу? — Успокойся, — удивительно слабым голосом ответил я. — Не уходи. — Не уйду, — он убрал упавшие мне на лицо волосы. — Это все моя вина. Конечно, это твоя вина, подумал я. Только не уходи. Он сел на пол рядом с кроватью. Я слышал, как открылась дверь и в номер вошла тысяча кудрей Стивена. Начались тихие переговоры обо мне и о билетах на самолет, но я ничего не мог разобрать. Тадеуш был рядом. Я мог дотронуться до него, я мог слышать его голос, я чувствовал тонкий аромат сигарет, и это был он, а не какой-то там Александр. Я закрыл глаза, зная, что он здесь, у моей постели, и, успокоенный этим, тут же заснул. Я проснулся, когда за окном все еще густо чернела ночь. Окна домов напротив источали желтыми квадратами мягкий свет, и он, проливаясь сквозь широкое, не прикрытое шторами стекло гостиничного номера, позволил мне увидеть в полумраке Тадеуша, который дремал в кресле рядом с кроватью, подперев голову рукой. Я чувствовал себя достаточно хорошо для того, чтобы осознать произошедшее и в полной мере насладиться кратким самобичеванием. — Тадек, — шепотом позвал я. Он отреагировал мгновенно: голова отскочила от руки, глаза распахнулись, он сполз с кресла и оказался рядом со мной. — Ты как? — тревожно шепнул он в ответ. — Ты чего здесь делаешь? — прохрипел я, приподнимаясь на локте и попутно удивляясь, насколько легко и светло у меня в мозгах. — Технически я здесь живу, — ответил он. — Я остался на случай, если ты проснешься и тебе что-то понадобится. — А на случай, если я не проснусь, у тебя был план? — Отвали, — буркнул он, слегка нахмурившись. Я улыбнулся. — Как ты себя чувствуешь? — с серьезной озабоченностью спросил Тадеуш. — Лучше, чем раньше, — я перекатился на спину и уставился в высоту темно-серого потолка. — Врач не приходил? Я так быстро отрубился, ничего не помню. — Я отправил врача обратно, — ответил Тадеуш. — Не хотел, чтобы он тебя будил. Сон — самое лучшее лекарство. — Которое тебе бы тоже не помешало, — я внимательно посмотрел на него. В такой темноте, чтобы быть ближе, не нужны громкие слова. Нам хватало полушепота, чтобы чувствовать друг друга. И я совсем не удивился, когда в ответ он сказал: — Я все равно не сплю после метро. Я перевернулся обратно на бок, спустил с кровати ноги и медленно слился на пол. Мы сели рядом в темноте. Такие минуты наполнялись нашим взаимным доверием, и я искренне любил их потому, что можно было не бояться непонимания во взгляде оливковых глаз. Темнота поглощала наши страхи, наши привычные установки на силу и сарказм, и мы делились друг с другом любыми слабостями, как маленькие дети, как сопливые мальчишки, как самые близкие люди. — Ты бы ничем не смог помочь этим людям, Тадек, — тихо сказал я. — Ты выбрался оттуда сам, помог Оксане, вы не пострадали. Это самое главное. — Там дети погибли. — Я понимаю, — на самом деле, я не мог этого понять, даже если бы очень постарался. Меня там не было. — В таких катастрофах погибает много невинных людей, слабых, беззащитных, которые ни в чем не виноваты. Среди них мог быть кто угодно, даже ты. Но ты выжил, значит, должен жить дальше. Я знаю, что это тяжело, но... В этот момент он дернулся и порывисто обнял меня, так крепко, что я задохнулся собственными словами. — Ты ни хрена не умеешь утешать, Адам, — пробормотал он куда-то в мое плечо, и я, обняв его в ответ, погладил острые лопатки, ребра и выступавшие сквозь кожу позвонки — господи, какой же он худой. — Ты снова с Дженнифер? — шепнул он. — Нет, конечно, — быстро отмахнулся я, чувствуя, что он от меня не отстраняется. — Мне была нужна ее помощь, и она навестила меня. Как друг. — Я не хочу, чтобы ты был с ней. — Хорошо. — Ты мой. — Хорошо. Теперь мои чувства к нему уже не кажутся такими абсурдными, правда? Ни один нормальный человек не назовет наши отношения обычной мужской дружбой, я прекрасно это понимаю. Но за все наши с ним десять лет Тадеушу ни разу не приходила в голову мысль, что мы не вписываемся в общепринятые рамки. Скажи ему, что со стороны мы выглядим как пара, он округлит от изумления глаза и презрительно фыркнет: «Чего? Вы в своем вообще уме?». В любом случае, в ту ночь мы сидели на полу гостиничного номера в Санкт-Петербурге, я обнимал его, он обнимал меня, и каждый из нас находил у другого безмолвную поддержку, единственную по-настоящему нужную. Вскоре он все же отстранился от меня, как будто опомнившись, немного смутился, я видел это по метнувшемуся в сторону взгляду и неловкой попытке пригладить волосы, поднялся на ноги и отошел в полумрак противоположного угла номера. — Тадек? — обратился к нему я, все еще сидя на полу. — М? — У тебя нет чего-нибудь поесть? Только сейчас я начал осознавать, что последней пищей, запущенной в меня, была шоколадка Александра, а до нее — бутерброд, который я съел на бегу перед выходом из дома. Таким образом, нормально я последний раз ел... И вот в этот момент разгневанный кит в моем желудке развернулся во всю мощь. Тадеуш посмотрел на меня, потом на часы, потом взял что-то со столика, стоявшего возле входа, без предупреждения запалил свет и, пока я ворчал и щурился, точно престарелый вампир, вернулся ко мне и сел на кровать. — У меня еды нет, но я точно знаю, где ее достать, — торжественно продекларировал он, открывая взятое со столика меню гостиничного ресторана. — Особенно в пять утра. — Сейчас пять утра? — растерянно спросил я. Судя по темноте за окном, должно быть часа два ночи. — Не переживай, у каждой девушки бывают срывы. — Ой, да не пошел бы ты, — я долбанул кулаком по болтающейся рядом голени и едва успел увернуться от ответного пинка. Тадеуш бегло пробежался по меню и потянулся за стоявшим на тумбочке телефоном. — То есть мне ты ничего не покажешь? — с пола спросил я. — А смысл? Действительно, подумал я. Я же сейчас кровать эту сожру. Тадеуш набрал номер, и спустя секунду я услышал журчание потрясающего, совершено неведомого мне русского языка. Я знал, что на русском Тадеуш говорит почти как на родном польском, но только сейчас, в голодном бреду, ко мне в сознание стал закрадываться закономерный вопрос, касавшийся Оксаны и ее переводов... Ладно, плевать, потом разберемся, решил я и, закрыв глаза, вслушался в переливы его голоса, говорившего что-то абсолютно непонятное, но настолько прекрасное, с этой звучной «р», приглушенными гласными, длинными шипящими, мягким течением одного слова через другое — я бы слушал его и слушал бесконечно, как ребенок сказочника. Мне казалось, что, говоря по-русски, Тадеуш становился в несколько раз добрее. Когда нам наконец привезли еду, я поразился не только ненужному обилию салатов, всякого мяса и закусок, но еще и добротной запотевшей бутылке дорогого красного вина. — Пять утра же, — попытался пискнуть я, когда официант невозмутимо разлил вино по бокалам и ушел. — Но мы же еще не отметили твой приезд, — Тадеуш посмотрел на меня с коварной улыбкой, и дальше началась какая-то фантасмагория из еды и вина, вина и еды, вина и вина, откуда-то взялось шампанское, потом еще вино, потом еще что-то, потом мы лежали на кровати и кидали вверх оливки, ловя их ртом. Билеты на самолет, как сказал Тадеуш, Стивен поменял на завтрашнее число, переживая за мое состояние, но состояние человека, который в полдевятого утра лежит ногами на кровати, а головой на полу и смеется над люстрой, не должно вызывать опасений. Человеку очень хорошо. Потом Тадеуш втащил меня на кровать, и мы уснули поперек нее до обеда, когда нас немного отпустило. После этого Тадеуш пошел к Стивену, а вернувшись, заявил, что мы отправляемся в город. В город так в город, окей. Уровень адекватности у меня был так себе, в голове были и тяжесть, и ветер одновременно. Я валялся на кровати, изрядно помятой после оливкового марафона и чемпионата по выбросу тела на пол, и бесцельно крутил в руках телефон Тадеуша, пока тот торчал в душе, когда неожиданно этот телефон зазвонил. Я даже дернулся в панике. Oksana is calling. Первой моей мыслью было негодующее: «Какого черта у нее есть его номер?», но эта мысль отпала сама собой. Дальше все произошло тоже само собой, видимо, моя злоба на девицу взяла-таки верх: — Добрый день, мисс Дербышева, — сказал я с такой язвительностью, какой сам от себя не ожидал. Откуда я помню ее фамилию, тоже было загадкой. После небольшой паузы я услышал среднестатистический женский голосок, довольно приятный, слегка испуганный, с трогательным русским акцентом: — Эм... добрый день. Кто это? Это Стивен? Она и Стивена знает, прекрасно. А с мамой он ее еще не познакомил? — Нет, не Стивен, — резко сказал я. В принципе, она должна знать Стивена. Вообще со Стивеном ей положено часто контактировать, он все-таки продюсер. — Могу я услышать Тадеуша? — осторожно поинтересовался голосок. — Нет, не можешь, — отрезал я. Ирония таяла на глазах, я начинал заводиться. Из-за нее он не спит третьи сутки. Но голос девушки тоже постепенно терял изначальную робость: — Простите, с кем я говорю? И почему я не могу услышать Тадеуша? — Наверное, потому что Тадеуш не хочет с тобой разговаривать. — Но он... — Ты же вроде переводчица, — оборвал я, злой как черт. — Почему ты так туго соображаешь?! Или я непонятно говорю? Хорошо, я могу помедленнее, — ярость застлала мне глаза. — Убирайся. К. Черту. Мимолетная пауза, последовавшая за этим, взорвалась резким, как сталь, тоном: — Слушайте, вы кто вообще такой и почему вы мне хамите?! Разумеется, за милым голоском кроется истинный характер. — Меня зовут Адам Миллер, и я совсем не рад знакомству. И кстати, — я резко сел, лежать было невыносимо. — Ты больше не будешь звонить по этому номеру. — Я вам не девочка, во-первых! — голос стал задыхаться от беспомощного гнева. — А во-вторых, я вас не знаю, и вообще дайте телефон Тадеушу! А она вполне может постоять за себя, не удивлюсь, если матом меня пошлет под конец. Ну не бывает таких «чистых душою», как он мне поначалу расписывал. И если я слышал от него про Оксану, то Оксана про меня, конечно, ничего не слышала. Ведь я всего лишь лучший друг. — Ты глухая или бестолковая? — я взял себя в руки и стал говорить холодно, раздражая ее еще сильнее. — Мне еще раз повторить, что он не хочет тебя слышать? Проваливай в свою деревню и забудь о его существовании. Ты уже все, что могла, сделала, большое спасибо лично от меня. Возвращайся домой к своему Андрею, Мурею, неважно, и не звони нам больше. — Нам?! Слушайте, если вы немедленно... — До свидания, дорогуша, — я бросил трубку, недоумевая, откуда я знаю, как зовут ее парня. Надеюсь, она умчится домой в слезах и больше никогда не появится на горизонте. Мучила ли меня совесть за то, что я так бесцеремонно влез в личную жизнь Тадеуша? Нет. Я был и по сей день остаюсь трусливым эгоистом, которого волнует только собственное счастье.