Мороз по коже

музыка: The Fray - How to Save a Life

Мягкий свет накрытой полотенцем лампы в полутемном крошечном пространстве течет, как рыжая акварель, и ночь небрежно растирает краски на недвижимых силуэтах мебели. За окном не умолкают трели птиц, стрекот сверчков и шелест листьев и кажется, что летний мир, бурлящий от жары, не остывает даже в ночной прохладе. Все замерло в длинной секунде, растянутой, словно линия-приговор на кардиомониторе. — Налить тебе еще чаю? — тихий голос Оксаны прервал мои мысли, и я, отняв голову от забинтованной ладони, кивнул. Мы сидели на кухне, закрыв дверь, чтобы не разбудить семью. Скоро забрезжит рассвет, и вся эта невообразимая ночь уплывет в течении моей памяти, чтобы воздвигнуть поперек потока плотину. — Я восхищаюсь тобой, ты знаешь? — Оксана поставила передо мной большую кружку, пахнувшую бергамотом. — Такой друг, как ты — один на миллион. Ты заслуживаешь любви, а не моста, Адам. Я скривился, делая маленький глоток. — В тебе есть доброта, — продолжала она, — я это чувствую. С тобой очень спокойно. Когда я впервые услышала тебя по телефону в Питере, то испугалась не на шутку. Думала, ты огромный мужик с битой, а ты оказался совсем не таким. Ты просто... — Запал не на того парня? — хмыкнул я. — Ну да, — она присела рядом. — Со мной Тадеуш притворялся настоящим принцем, и я не могла даже подумать, что на самом деле он такой жестокий. Я увидела его настоящим только сегодня утром, когда сказала, что все кончено, и честное слово, я не представляю, как ты терпел это десять лет. — Со временем ко всему привыкаешь, — я пожал плечами. — А есть печенье? — Конечно, — Оксана протянула руку за лежавшим на холодильнике шуршащим пакетом. — Держи. — Спасибо, — я распотрошил пакет. — Ты хочешь? — С тобой точно все будет в порядке? — спросила Оксана. Я кивнул и произнес, предупреждая ее следующие слова: — Я не злюсь на тебя. Ты просто встретила мальчика, мальчик начал за тобой ухаживать. Откуда тебе было знать, что у него есть сумасшедший друг-гей? — Перестань, — она с улыбкой дотронулась до моей руки. — Хотя я действительно не ожидала, что все настолько серьезно. И я рассталась с ним не только из-за своей семьи. Я увидела, как ты смотришь на него, как он на тебя смотрит, вся эта химия между вами... Я усмехнулся. — Химия? — Да! — закивала Оксана. — Я поняла, что ты меня со свету сживешь в Нью-Йорке. Без обид. — Ну да, — буркнул я. — Понимаю. — Ему не плевать на тебя, ни в коем случае, просто... — она запнулась и коротко вздохнула, ища мысль, — когда ты все делаешь ради другого человека, он расслабляется и ведет себя, как король. Он просто знает, что ты никуда не денешься, что ты всегда будешь добрым и хорошим и... — Давай мы не будем больше про Тадеуша, — мягко, но настойчиво оборвал я. — Предпочтительно никогда. — Хорошо, — Оксана смущенно кивнула и потянулась рукой в пакет с печеньем. Из-за стенки доносился размеренный басовый храп Сергея, а за окном под веселый щебет птиц бродячий кот с протяжным воем прыгнул в зашумевший куст. Я медленно пил чай, заполняя сквозную пустоту внутри временным теплом. — Я хотел тебя попросить, — вдруг вспомнив, обратился я к Оксане. Она тут же поглядела на меня. — Извинись за меня перед Асей, хорошо? — Перед Асей? — не поняла Оксана. — В каком смысле? — Я вел себя с ней не как мужчина, — ответил я почему-то театральной фразой. — И кажется, я нехотя ее обидел. Оксана с улыбкой покачала головой. — Она сохла по тебе с самой зимы, когда я только приехала из Питера и показала ей инстаграм Тадеуша. Я пыталась ей намекнуть, что ты как бы ну... — Оксана повела плечами, — но она ни в какую не верила. — Просто на даче... — Она тебя поцеловала, я знаю, — совершенно спокойно прервала Оксана. — Она хоть и расстроилась, но все поняла. И не злится на тебя, не переживай. Вот так просто? Девушка, которая «все поняла» и «не злится»? Серьезно? Рыжая скрипачка Саманта из оркестра Тадеуша после сцены в бальной зале игнорировала меня вот уже четыре месяца. И даже Дженнифер, которую я знал еще со школы, разорвала со мной всякое общение. Признаю, я повел себя в студии очень грубо, но в тот момент, переживая пик чувств к Тадеушу, я плохо себя контролировал. Только сейчас, сидя на кухне семьи Дербышевых в глубине России, я начал осознавать все это и до зуда в саднящих ладонях захотел набрать известный наизусть номер и извиниться перед единственной своей подругой. — Ты вообще нас чуть с ума не свел на даче, — вдруг услышав голос Оксаны, я выбрался из собственных мыслей и недоуменно нахмурился. Девушка продолжала: — Наверное, это все водка и жара. Когда ты свалился у лестницы. Ах да. Как я мог забыть про этот эпизод. — Ты не помнишь, как пришел в себя? — спросила Оксана. Я отрицательно помотал головой. — После нашатыря ты ненадолго очнулся и сказал, что тебе плевать, кто кого трахает, и что тебе никто не нужен. И уснул. Честно говоря, эти прекрасные минуты не остались в памяти даже намеками, но по описанию вполне подходило под мое обычное поведение вблизи Тадеуша. Интересно — если он все слышал, то неужели вот эти мои бредовые душеизлияния побудили его ко всему, что случилось потом? Я почувствовал, как сознание покатилось в сторону чертового поцелуя, его причин, смысла, последствий, и сжав обеими ладонями кружку, я изо всех сил сосредоточился на Оксане. Прочь из моей головы. — Ты теперь вернешься в Нью-Йорк? — спросила Оксана. — Не хочу, — на автомате выпалил я, вцепившись руками в кружку, а мыслями в отрицание его образа, его музыки, его мягкого хвойного смеха, как вдруг вспышка озарила пустоту так ярко, что меня пронзило мгновенной идей, вбросившей меня из внутреннего во внешнее, из скорлупы в живой мир, из темноты в эпицентр света. В мутной неопределенности, где новый я на ощупь пытался ухватиться за исчезнувшее прошлое, забрезжила узкая, но явная тропа, и незнакомый я, чья жизнь началась на мосту через Вятку, увидел, что этот путь единственный из возможных. Я посмотрел на Оксану и сказал: — Я хочу уехать в деревню. Реакция человека, не знавшего цепочку моих потрясений, была закономерна: Оксана округлила красивые карие глаза и уставилась на меня в таком шоке, словно я снова решил утопиться. — В какую... в какую еще деревню? — шепнула она, запнувшись. — В любую, — бросил я и, чувствуя, как мысли начинают затоплять берега разума, затараторил: — Подальше от города. В такую глушь, где меня никто не найдет. Хотя бы ненадолго. Когда я был у озера на вашей даче, я чувствовал этот воздух, я хотел раствориться в нем. И даже раньше, проезжая на поезде мимо деревень, я не мог не думать о людях, что живут в них. Меня тянет к той жизни, понимаешь, прочь от гребаного Нью-Йорка, от этих толп, от дрянных запахов и враждебности. Мне нужно хоть немного покоя. Я не хочу возвращаться домой. — Так, погоди, — прервала меня Оксана, — твоим описаниям гораздо лучше подойдет Швейцария. Поезжай туда. — Нет-нет, — я замотал головой. Я видел путь, и он был один. — Я хочу уйти из этого мира. То есть от прошлой жизни, — быстро поправился я, заметив, что Оксана так и вздрогнула. — Никакой Америки, никакой Европы. Ничего такого, к чему я привык. Кажется, она начала понимать, потому что мгновенных контраргументов не последовало. Немного помолчав, Оксана тихо спросила: — Ты уверен? — Да. Она вздохнула, покачала головой и, поглядев на меня с материнским непониманием, проговорила: — Давай подождем до утра и еще раз это обсудим, хорошо? Ты сейчас... ты сегодня много пережил. Пойдем лучше спать. Несмотря на решительный и даже категоричный настрой, предложение Оксаны показалось мне резонным, и я, заставив себя сбавить обороты, кивнул. Покончив с чаем, мы прокрались из кухни в гостиную и начали осторожно вытаскивать раскладушку, которая в конечном итоге обрушилась на нас с таким грохотом, что Галина Ивановна подскочив завопила, а Николай Василич выругался матом. Я очень не хотел будить Дербышевых не только по объективным причинам, но и потому, что предполагал их реакцию на свое возвращение — ведь именно они, сразу же обнаружив сумку и подозрительные записки, позвонили, перепуганные, Оксане, и ей пришлось снимать меня с моста. Маленькая квартирка тотчас же загудела нестройным квартетом уже знакомых голосов, в гостиной запалился яркий свет, меня обступили со всех сторон, и, взъерошенные, сонные, но растревоженные и сердитые, Дербышевы целый час одновременно ругали меня и жалели, осуждали и сочувствовали — я, кажется, научился понимать эту семью без слов. Я смотрел на Оксану, но она лишь пожимала плечами, ведь мы оба знали, что противостоять ее родственникам просто невозможно. Сергей крепко пожал мне руку, Ирина обняла меня, Галина Ивановна охала, а Николай Василич уже вытаскивал из stenka бутылку с багрово-красным вином и этикеткой ryabinovaya nastoika. В общем, спать мы так и не легли. Узнав о моем желании поехать поглубже в Кировскую область, Дербышевы, в противовес реакции Оксаны и моим ожиданиям, в один голос заговорили, что это отличная идея. Я выхватывал из ленивого перевода отдельные слова и кивал, точно игрушечная собачка: лес, свежий воздух, природа — сказала Ирина, грибы и ягоды — подхватила Галина Ивановна, рыбалка, костры, лошади — продолжил Сергей, самокрутки, сеновал, самогон — закончил аргументы Николай Василич. Энтузиазм их был, конечно, продиктован уверенностью, что за два дня я перебешусь, примчусь обратно к ним и после этого со спокойной душой вернусь в Нью-Йорк, потому что кировчане не могли всерьез отнестись к желанию дурачка-американца пожить в деревне, но мне, в принципе, было плевать. Меня тянуло на волю, пусть даже на одни выходные. В половину седьмого утра семья Дербышевых в полном составе отправилась провожать меня на автовокзал. Каким бы странным ни казалось происходящее, я ни на секунду не усомнился в правильности принятого решения. Мы вышли из подъезда в подернутую предчувствием жары свежесть, я окинул взглядом соседнюю серую пятиэтажку, неширокий зеленый двор перед домом Дербышевых и вдруг, заметив на пятачке стоянки баклажанного цвета москвич, понял, что должен сохранить маленькие фрагменты большой страны хотя бы в снимках. Я уговорил Николая Василича сделать пару кадров у машины, затем поснимал его вместе с Галиной Ивановной, затем подключились родители Оксаны, наконец втянули и ее саму, и никто тогда даже не думал, что групповой портрет семьи на фоне уникального автомобиля станет одной из известнейших моих работ. До автовокзала, представлявшего собой открытую площадку с платформой посередине, мы дошли минут за десять. Николай Василич вручил мне адрес своего брата Григория в деревне Ясная. «Приедешь в Сосновку, — переводила Оксана, — там стоят частники. С ними доберешься». Я понимающе кивал, но на самом деле смутно представлял, что меня ожидает, а потому решил действовать по ситуации. Несмотря на ранний час и полусонное спокойствие остальных пассажиров, во мне все ходило ходуном, а сумбур происходящего подстегивал на что-нибудь необычное. Вскоре длинный автобус покатился со стоянки в сторону платформы и Дербышевы поочередно бросились обнимать меня, целовать в обе щеки, крестить и охать. Оксана незаметно вложила мне в ладонь англо-русский словарь, шепнув, что лучше бы мне его не потерять, а затем обняла, прижавшись так крепко, словно я был ей дорог. Я смутился от такого порыва и, отстранившись, увидел в красивых глазах свечение тихой доброты. — Спасибо, — вдруг произнес я, — за то что спасла мне жизнь. Она чуть кивнула, и тогда я, еще раз попрощавшись со всеми, наконец запрыгнул в уже покатившийся от платформы автобус. Я сел у окна и, глядя, как Дербышевы отчаянно машут мне вслед, не смог удержать улыбки. У меня все будет хорошо. Я понимал, что должен быть предельно сосредоточен, потому что направляюсь совершенно один в незнакомые условия, где мне понадобится полная собранность и самоотдача — но потом я уснул. Проснулся я от жуткой тряски и в полудреме решил, что мы еще едем, но, разлепив глаза, увидел, что автобус пуст, а меня теребит за плечо кондуктор, у которой веки зачем-то накрашены перламутровыми тенями, а из сумки на животе свисает чуть ли не десяток бумажных языков с билетами. Она говорила что-то противным голосом, и я встрепенулся, подумав, что не заплатил. Потом я увидел горстку билетов в левой ладони и только тогда понял, что приехал в Сосновку. Жара стояла настолько невыносимая, что был не иначе как полдень. Усталость прошедшего дня навалилась на меня во всю мощь, и я так страшно хотел спать и пить, что едва держался на ногах. Пыльный асфальтовый пятачок перед приземистым грязно-желтым зданием был практически пуст, вокруг — заслон молодых зеленых елей. Я оглядывался по сторонам, пытаясь вспомнить слова Николая Василича, но на ум ничего не приходило, и я наудачу пошел за единственным человеком, удалявшимся влево от здания автовокзала. Впрочем, это мне тоже мало чем помогло, потому что человек вывел меня к трассе, у которой его ждал старый рычащий автомобиль, тут же умчавшийся прочь. Прямо передо мной простиралось бесконечное картофельное поле, и неширокая дорога раскатывалась вдоль него, словно рулон черного атласа. Я вдохнул наркотически чистый воздух, потряс тяжелой головой и огляделся. У меня не было никакого плана действий и даже сил его придумывать, и наверное, именно поэтому почти сразу я увидел большой синий указатель со стрелкой, гласивший Yasnaya, 3 km. Я бы сказал, что счастью не было предела, но радоваться в тот момент я точно не мог. Под палящим солнцем, с сумкой наперевес и без любой перспективы обнаружить воду я двинулся прямо вдоль трассы по песчаной обочине мимо указателя, надеясь, что доберусь до брата Николая Василича прежде чем свалюсь замертво. Я бы мог просто сесть на автобус и вернуться в Киров, а затем в Нью-Йорк. Но нет. Я шел между поражающими широтой полями картошки под раскаленным солнцем, чувствуя, как каждый упрямый шаг отдаляет меня от Тадеуша, и чувство это давало мне сил. Ландшафты вокруг меня совсем не менялись, и потому казалось, что я уже полчаса иду на месте, но все равно — чем глубже в лес, тем дальше от него и от всего, что было. В какой-то момент я услышал сзади постепенно нараставшее тарахтение мотора и тут же обернулся, собираясь прыгать, кричать и махать руками, чтобы меня заметили, хотя вообще не заметить на этой дороге одиноко бредущего человека было просто невозможно. Я ожидал что-то вроде машины Николая Василича, но увидел древнейший мотоцикл с коляской, какой встречал лишь на фотографиях времен Второй мировой войны в учебнике истории, и даже остановился в растерянности, наблюдая, как он подъезжает ко мне, сбавляя скорость. За рулем сидел молодой человек чуть постарше меня в выцветшей футболке и без шлема. У него были светлые растрепанные волосы и широкая, но хитроватая улыбка. Не заглушая мотор, прищурившись, он оглядел меня с головы до ног и спросил что-то по-русски. Я пожал плечами и ответил в любимой манере. — Я говорю, ты из Сосновки топаешь? — ничуть не смутившись, повторил по-английски парень. Акцент у него был тяжелее, чем у Оксаны и Аси. Я окаменел, точно получил солнечный удар. — Эм... ну да, оттуда, — промямлил я, — я приехал из Кирова. Из Нью-Йорка. Из США. — Американский шпион? — парень приветливо усмехнулся. — Как тебя зовут? — Адам. — Меня Евгений. Женя. — Очень приятно, — на автомате сказал я. — Подбросить тебя до Ясной? — Буду очень признателен. — Но это только если ты турист, а не шпион. — Я... — честно говоря, в своем состоянии я не особо понимал, шутит он или нет. — Я фотограф. — Круто, — ответил Евгений. — Залезай. Я кивнул на коляску, которая, если честно, доверия не вызывала совершенно никакого: — Туда? — Нет, на шею ко мне, — Евгений поддал газу, отчего мотоцикл нетерпеливо зарычал, — давай скорей. Он говорил быстро и отрывисто, и мне показалось, если я немедленно не отреагирую, он просто плюнет на меня и рванет с места, так что в коляску я запрыгнул с почти осознанным желанием. Едва я устроился в этой жуткой колбе, как мотоцикл, пустив темное облако газа, начал тяжело, но уверенно разгоняться. Ощущения мои были настолько странными и неподвластными вообще никакому анализу и даже описанию, что я решил отдаться в руки всемогущей судьбы по крайней мере на ближайшие несколько часов. Кто бы мог подумать, что старый дребезжащий мотоцикл везет меня к самым удивительным дням всей моей жизни.