* * *
Тело горело, металось, точно в огне. Катце было жарко. Пот градом катил с него, как-то неестественно облепляя пленкой, забиваясь в глаза, в нос. Приходилось резко выдыхать — капли отчего-то попадали в ноздри, и он начинал задыхаться. Кричать не получалось — зубы были сжаты. Изо рта вырывалось только какое-то надсадное мычание, будто ему склеили зубы. Кажется, он был связан и почему-то абсолютно гол. — Тише-тише… ты сам себе делаешь больно… — этот голос, не может быть, чтобы это был его голос. Не может… Что происходит? Катце не мог ничего сказать, даже пошевелиться толком. Противная слабость разливалась по мышцам, и его тело гладили. Гладили жадные, хорошо знакомые руки в этом мороке, в липкой темноте, вызывая острое желание, скручивая до боли низ живота. Одновременно он чувствовал столько противоречащих друг другу эмоций, что это сводило с ума не хуже телесных страданий. Омерзение, острое желание освободиться и обхватить мучителя руками, дотянуться до чужого крепкого тела. И вместе с этим — ужас загнанного зверя, страх, паника и дикое возбуждение, от которого шли круги перед глазами. Чужое бормотание никуда не исчезало, но слов Катце не мог разобрать, как и толком различить в полумраке черты лица говорящего. Но зато его руки на себе ощущались прекрасно, точно раскаленное железо. Они сжимали его соски, крутили, потом ладонью продавливали живот, словно в поисках чего-то, что могло оказаться внутри, властно сжимали ягодицы, и Катце вздрагивал и мычал, потому что зубы так и не желали расцепляться. — Отпусти себя… — шёпот, жаркий, у самого уха, обволакивающий, многократно отразившийся эхом от стен, но настолько тихий, точно раздавался в голове, внутри, — …не бойся, просто отпусти… Если бы он смог, он бы выстонал его имя. Катце понял, что с самого начала его напугал лишь собственный паралич и бессилие. Он находился в страшном напряжении, выгибался дугой от чудовищного спазма. Ему казалось, что еще немного, и сведенные мышцы спины просто переломят хребет. И все слова, что он пытался выкрикнуть, тонули в скрежете зубов, отдающемся противным жужжанием в носу и голове. Катце затрясло. Терпеть спазм становилось невозможно, и он решил, что нужно для начала успокоиться. Ведь он до сих пор жив, несмотря ни на что. В этом Меченый был уверен, а значит можно последовать совету — отпустить себя, перестать бояться и посмотреть, что будет дальше. И он отпустил. Сделал глубокий вдох, выдох и сосредоточился на жужжании в голове. И Катце показалось, будто он вошел с ним в резонанс, с этим звуком, и теперь его скованное тело в странном оцепенении больше не задыхалось, не металось в ужасе. Его подхватили и понесли волны. Он плыл, увлекаемый невидимым потоком… То поднимался вверх, то проваливался в яму, и его тело все быстрее и быстрее раскручивали по кругу. Снова Катце ощутил на себе знакомые властные прикосновения, только теперь он не сжимался, не ужасался им и не пытался избежать, а внимал, впитывал с совершенно пустой головой, наслаждаясь, принимая острую муку, дарящую удовольствие. Жаркий скользкий язык обвел его грудь, руки больно сжали ягодицы, а затем пальцы проникли внутрь, разрабатывая и подготавливая его. Катце задохнулся от этого ощущения. Член давно выгибался, как и он сам, почти касаясь живота, и он с благодарностью подвигался навстречу умелым жестким пальцам. Дышал Катце тяжело, борясь за каждый вдох в темноте. Во рту пересохло, горло саднило и зубы все равно не разжимались. Но когда в него вошел крепкий большой член, Катце забился на нем в судорогах. Вот теперь рука, продавливающая живот, оказалась на месте. Каким-то зрением, которому не требовался ни свет, ни открытые глаза, Катце видел, нет, он просто знал, что с каждой фрикцией впереди на животе поднимается бугор, и его-то и прижимает ладонью любовник. И от этой бешеной, ненормальной мысли возбуждение слишком сильными волнами начало окончательно накрывать остатки разума. Наверное, он кричал, долго, надсадно, кончая без малейшей стимуляции члена, щедро выплескиваясь себе же на живот теплыми густыми каплями. Но только это не было концом, потому что стальные руки начали сжимать его все сильнее и сильнее, почти ломая плечи, выдавливая кишки, и волна накрывшего оргазма никак не хотела спадать. Только что освободившийся от семени орган болезненно стоял, и боль от страшных сминающих объятий на шее, на животе и на ногах лишь добавляла ему похоти. «Я с ума сошел, сбрендил! Окончательно!» — забилась где-то на краю сознания мысль. Но Катце отмел ее за ненадобностью. Он хотел, он жаждал продолжения, трясся от непрекращающейся эйфории, пока не понял, что боль стала невыносимой и дышать нечем. Шею нещадно сдавило, и если он ничего не предпримет, то скорее всего умрет. — Хввввззз…зззз….хваааа….. — попытался выкрикнуть он сквозь сжатые зубы. Тело и голос не слушались, живя собственной жизнью. Он застраясся в очередном приступе оргазма, теряя последний воздух, как вдруг услышал хрип. Словно со стороны — свой собственный. — ХВАТИТ!!! — челюсть наконец-то разжалась, и он смог пересушенным разодранным горлом выкрикнуть это слово. Вязкая соленая слюна облепила губы, ничуть не облегчая состояния. Брокер был совершенно дезориентирован и никак не мог понять сначала где он. Это самое «где» тонуло в непроглядной темноте. — Дерьмо! Сучье дерьмо! — просипел Катце, пробуя пошевелиться, и постепенно осознавая границы собственного тела. — Вот блядь… блядь… Он никак не мог отдышаться. Когда зашкаливавший пульс немного успокоился, он отдал команду: — Вечернее освещение. Слабое свечение выхватило из мрака каюту. В воздухе остро пахло спермой и потом. Он лежал на кровати, запутавшись в фиксаторных ремнях, один из которых сполз к шее, а другой перехватывал туловище поперек живота. Как так вышло, что он настолько хреново умудрился их закрепить, что они повели себя подобным образом — непонятно, но в любом случае — это было впервые за все время, что он летал в космосе. Катце с раздражением начал выпутываться. Конечно, ремни тоже были перепачканы. На панели управления каютой горело оповещение о том, что стабилизация вращения завершена и пассажиры могут покинуть места фиксации. — Просто прекрасно! Твою мать! Просто заебись! — в сердцах выругался брокер, ударив кулаком по панели. Обкончался во сне, как какой-то подросток! Да еще в каком сне! Любо-дорого «смотреть» такой сон, а учитывая, кто ему приснился… Катце обессиленно сел на край кровати и сжал руками виски. Посидев так минут пять, он все-таки поднялся и подошел к стенной панели, где крепился бокс с едой и питьем в специальных упаковках — что-то вроде гостиничного мини-бара на космический манер. Отодрав от крепления пакет с гибкой трубкой, Катце жадно начал втягивать воду. Пить хотелось до одури. Несмотря на искусственную гравитацию, брокер понял, что теперь ему еще и есть хотелось ничуть не меньше. Да он бы слона сожрал сейчас! Желудок заурчал, и мужчина понял, что голоден настолько, что готов бежать бегом в пищевой блок. Но сначала стоило отмыться и включить фильтры на проветривание. Стоило также вызвать персонал и сменить постельное белье, но чуть позже. И так кровать с простыней выглядели ужасно, будто их использовали не для фиксации при разгоне, а для того самого сумасшедшего секса, что ему привиделся, пока ремень перекрывал ток крови к мозгу. Отсюда и спазмы, и оцепенение, и нехватка воздуха. Но Катце с ужасом понял, что ему было сладко, настолько сладко, что он бы повторил этот кошмар. — Я точно свихнулся, — тихо проговорил он в пустоту и усмехнулся. Из войда лайнер «Ютани» вышел лишь через месяц. Прыжки чередовались с дрейфом. Еще около сотни человек отправились в анабиозные камеры, не в состоянии выдерживать и дальше тяготы дальнего полета. Доктора Руфалоса Катце видел после того случая лишь пару раз, и то мельком. Он заполнял какие-то карты в том же кабинете, где проходил регулярный осмотр, и рассеянно кивнул на приветствие, очевидно, даже не вспомнив того, кто с ним здоровался. Катце занимался бортовой терапевт, проводя стандартные процедуры, а доктор Руфалос очень быстро покинул кабинет, отправляясь на вызов в отсек анабиоза. Существовала статистика, по которой количество нервных срывов сначала увеличивалось в первую половину перехода, а затем кривая шла на спад. Кинетоз брокера больше не мучил. Он удивительным образом адаптировался спустя пять месяцев мучений, хотя все считали, что это практически невозможно. Говорили, что если в первые две недели в невесомости организм не приспособится, то этого не случится уже никогда. Но факт оставался фактом. Катце постепенно возвращал свой первоначальный вес, уже не ел горстями блокаторы и спал без препаратов. Правда, дурная привычка во время полета есть тоннами мятные конфеты лишь усугубилась. Ему казалось, что именно они помогают, и, если препараты постепенно ему отменили бортовые медики, то белая мятная карамель в виде шариков превратилась в навязчивую идею. Он носил пригоршни в карманах пиджака и брюк, они парили в белых упаковках по каюте во время дрейфа и лежали под подушкой. В остальном, кроме этой странности, с ним все было в порядке. Постепенно он даже привык к соседям по коридору и часто выходил в общий зал, чтобы сыграть пару партий в шахматы. «Ютани» должен был идти еще несколько месяцев, но теперь это было пространство, наполненное звездами, системами и газовыми облаками, сверкавшими за иллюминатором точно новогодняя елка. Вдруг вернулось ощущение безопасности перехода, важности дипломатических отношений и даже отсутствие связи не беспокоило. Однажды во время дрейфа Катце узнал кое от кого из персонала (он успел наладить отношения и с полезными людьми на борту, которые знали где и как можно покурить, если очень хочется), что один из корветов отлучался на время. Действительно, в тот раз перерыв между проходами судов сопровождения был полчаса. На самом же деле на орбите крутился лишь один «патрульный». Недалеко от места дрейфа располагалась станция «Гало», от которой давно не получали никаких известий. И, поскольку маршрут «Ютани» проходил примерно через тот район, еще при выходе из порта Амои экипаж просили разведать обстановку. Корвет нашел лишь мертвую станцию с пустынными помещениями и полностью разряженными батареями. Исполинских размеров постройка кружила по орбите необитаемой планеты, вошедшей в стадию вулканической дегазации. Созданная для изучения процессов терроформирования, станция долгое время исполняла свои функции, регулярно отсылая отчеты с кораблями федерации. Регулярно — это раз в несколько лет. Из-за расстояний. Десант с корвета выяснил причину гибели — всего навсего рядовая разгерметизация и повреждение ряда систем в результате метеоритной бомбардировки, которой никто не ожидал. Пожары в отсеках, утечка кислорода и все прелести катастрофы на орбите. Результат — несколько тысяч мертвецов, собравшихся в одном из залов станции и подробный отчет с судовым журналом, повествующий о десятках лет работы и последних днях станционной команды. Таких вещей пассажирам не рассказывали, но Катце везде оказывался так или иначе вне системы, зная больше, чем нужно. Корвет вскоре вернулся и занял свое место, а через несколько суток лайнер совершил очередной удачный прыжок. Один из вопросов не давал покоя брокеру, хоть это было и не его дело — интересно, через сколько лет после гибели станции люди узнают, что «Гало» больше нет? Ведь сперва им придется дождаться возвращения лайнера «Ютани», чтобы было кому рассказать об этом. Засыпая при опущенном экране, внутренним ухом Катце слышал, как течет кровь в его теле, как стучит сердце и легкие втягивают воздух. Все же даже в космосе тишина не бывает абсолютной… Единственное, чего он боялся, лежа в темноте — это услышать плач ребенка или лай собаки, которых на борту попросту не было. _____________________ *«Ютани» — автор скромно решил назвать лайнер в часть корпорации Yutani Corp. По легенде мира "Чужого" - это японская корпорация, занимавшаяся кибернетикой в 21 веке. В свое время в результате поглощения своим злейшим конкурентом компанией Weiland Corp. вошла в состав корпорации Weiland-Yutani (да-да, той самой, которая отправила Рипли и команду на погибель к ксеноморфам). Согласно Техническому руководству по колониальным морским пехотинцам, активы корпорации Yutani после слияния с Weyland Corp изготовили сверхсветовой двигатель, установленный на борту USCSS Nostromo (того самого, где всех съел Чужой). **Великая стена CfA2 — четвёртая по величине наблюдаемая на сегодня крупномасштабная структура Вселенной. Находится на расстоянии 200 млн. световых лет от Млечного Пути. Размер ее составляет 500 млн световых лет в длину, 300 млн в ширину и 15 млн световых лет в толщину. Данный объект — плоская структура из нитевидных скоплений галактик, окружённых пустотами (войдами). Предполагается, что пустоты заполнены тёмной материей, которая и определяет структуру Вселенной на самых больших масштабах.Глава 30. Тишина
23 октября 2017 г. в 03:00
Что всегда поражало Катце в космосе, так это оглушительная непроницаемая тишина. Когда-то давным-давно на заре космической эры единственным звуком, сопровождавшим человека, покинувшем свой дом, было дыхание и биение его сердца. Было в этом нечто первобытное, что-то от начала времен, когда не было ничего… Как и сейчас в его голове — не было ничего. Пустота…
Катце чувствовал ремни на груди, которые удерживали тело от того, чтобы не начать плавать по каюте в кромешной тьме. Какими они были — те самые первые люди, решившиеся презреть законы гравитации? В тонкой скорлупе, именуемой скафандром, отделявшей первопроходцев от смерти, они кружили вместе с такими же хрупкими кораблями всего в нескольких сотнях километров над поверхностью человеческой колыбели, и храбрее людей не существовало на свете. Время не оставило их имен, как и имен тех ученых, что тысячелетия позднее создали «Юпитер». Предки в полусне, в полубреде, сопровождавшем тревожные грезы, казались непостижимыми, великими, божественными, и на их фоне собственная никчемность ощущалась мучительной, а потом приходило понимание, что всё до безобразия просто. Только простоту своих решений и ответов на все вопросы, просыпаясь, Катце никак не мог вспомнить.
Последнее время ему снились странные сны и в голову лезли такие же странные мысли. Впрочем, он никогда и не спал нормально во время перелетов. И если раньше эта проблема решалась снотворным или парочкой запрещенных препаратов, то в этот раз брокер не хотел затуманивать свой разум. Устраиваясь на корабельную «ночь», Катце выключил свет и приглушил подсветку на нехитрой панели управления каютой. Функционал у временного пристанища был достаточно скудным — кондиционер, экран и фильтры на иллюминаторе, температура в помещении, вызов персонала, освещение. Из развлечений на лайнере — мини-кинотеатр на общей палубе, работавший лишь два раза в одни корабельные сутки. Электричество на борту всегда расходовали экономно. Катце полагал, что кинотеатр существовал лишь для того, чтобы люди выползали из своих «нор» и не замыкались в себе.
Несмотря на то, что современные корабли отличались как небо и земля от «собратьев», летавших в доколониальную эпоху, космос все равно оставался местом не для тех, кто страдает клаустрофобией, мнительностью или агорафобией. Сейчас лайнер дрейфовал вдали от всего мира. Далеко позади осталась система Гаран и соседние с ней мертвые планетные системы, пустые от начала времен. Жизнь теплилась во Вселенной не в таком большом количестве мест, как хотелось бы… Тем смешнее выглядели на этом фоне разговоры о Федерации, противостояниях и прочей ерунде, не имевшей никакого смысла перед лицом великого «Ничто».
Сейчас они находились в центре войда, размером около сотни мегапарсек — среднего по космическим меркам и бесконечно огромного по человеческим. Чтобы преодолеть эту гигантскую пустоту, в которой отсутствовало вещество, свет звезд тратил сто пятьдесят миллионов лет. Лучу, пролетающему за секунду триста тысяч километров, нужно сто пятьдесят миллионов лет, чтобы пройти войд из конца в конец! Страшная цифра, на фоне которой жизнь превращалась в секундный фарс, не замечаемый мирозданием, не укладывалась в голове. Но люди научились перемещению. Это было настолько невероятно, что походило на магию.
Лайнер «Ютани»*, как и все современные транспространственные корабли, собирался на орбитальных верфях и не был рассчитан на посадку. Для этого существовали бортовые шаттлы и космические лифты в портах, где они имелись. Так что, кроме случаев аварийного приземления, вечное парение было уделом этой вершины инженерной мысли, превращенной человеческим гением в рядовой корабль, принимавший на борт одновременно до двадцати тысяч человек пассажирами. Катце часто задавался вопросом о том, сколько таких лайнеров, вышедших из пункта «А» и не достигнувших пункта «Б», смогли совершить аварийную посадку, когда целью было доставить экипаж на любую пригодную к выживанию поверхность в целости и сохранности, а не сохранить транспорт? Безусловно, такие случаи были величайшей удачей и крайней редкостью в космосе — сотая доля процента. Но одну такую историю знали все амойцы — это история возникновения колонии на их родной планете. Случайность, которая могла и не произойти… И не было бы никого и ничего из того, что Катце видел вокруг себя каждый день. Не было бы его самого. Можно ли после этого верить в судьбу или наоборот смириться с тем, что абсолюту до тебя нет никакого дела, потому что нет никакого абсолюта?
Шла проверка систем перед очередным прыжком — самое напряженное время для экипажа. Бесшумно работали установки жизнеобеспечения где-то в хвостовой части, проходясь еле ощутимым дрожанием по светлым стенкам корабля. Лежа у себя в каюте в полной темноте Катце чувствовал слабую вибрацию, исходящую из недр механизмов. Это было единственно доступное ему свидетельство извне, говорящее о том, что он все еще здесь. Если бы не вибрация и не ремни на груди, он бы не понимал где начинается и где заканчивается собственное тело и продолжается окружающее пространство.
Иногда кто-то из технического персонала проходился, точнее, «проплывал» по коридору, мерно цепляя пальцами за поручни с характерным полуметаллическим звуком. Идущие вдоль стен, они помогали передвигаться в периоды невесомости. Во время дрейфа гравитация на лайнерах отсутствовала, зато наконец останавливалось вечное вращение корпусных цилиндров, и можно было поднять экраны на смотровых площадках и иллюминаторах, не рискуя при этом выкинуть содержимое своего желудка. Поверхности, становившиеся полом в результате создания искусственной гравитации, отмечались широкими желтыми полосами, напоминая площадки для остановки спецтранспорта в порту. Обычно от начала разгона и до стабилизации вращения проходило минут десять, и это были всегда самые кошмарные десять минут во время перелетов. Оповещение о включении искусственной гравитации, которая на поверку была лишь центробежной силой, возникавший при осевом вращении, передавалась по всему кораблю, и мужчина был уверен — если после перелета он где-нибудь случайно услышит тот же звуковой сигнал, его стошнит, как «собаку Павлова».
Без крайней необходимости редко кто добровольно отправлялся в космические странствия. Все было не так безоблачно, как рассказывали рекламные проспекты компаний, зарабатывающих на «технике для перемещения». Были люди, которые в жизни не поднимались на борт корабля и не летали даже к соседним лунам, вполне счастливо проживая свою нехитрую жизнь на одной и той же планете от рождения и до смерти и ничуть об этом не сожалея. По работе элита часто была вынуждена курсировать между различных систем, и Ясон не был исключением. Время от времени Катце приходилось его сопровождать, старательно изображая из себя обыкновенного дельца, но брокер так и не смог привыкнуть к полетам. Он, как и пятая часть всего людского населения, страдал от кинетоза, и поэтому его излюбленной едой в космосе становились мятные конфеты и фармакологические блокаторы дофаминовых, серотониновых, гистаминовых и прочих рецепторов, лишь временно снимавших симптомы. Но этот полет, похоже, длился бесконечно. Так далеко ему еще не приходилось забираться.
На очередном еженедельном медицинском осмотре пассажиров выяснилось, что Катце уже потерял десять килограммов, часть из которых пришлась на мышцы, и доктор настоятельно рекомендовал ему усилить свой рацион протеиновыми субстанциями, которые усваивались практически полностью и позволяли восстанавливать мышечную массу. Не считая этих личных неприятностей, полет проходил в штатном режиме.
Поняв, что уснуть ему так и не удастся, Катце потянулся и включил подсветку. Даже приглушенная, она резанула по глазам, и ему потребовалось несколько минут на то, чтобы привыкнуть к свету. Экран на смотровом иллюминаторе был опущен. Они находились вдали от светил и каких бы то ни было газовых облаков, а потому поднимать его сейчас не имело смысла. К тому же, взгляд на Вселенную из войда всегда удручал — казалось, что все звезды умерли, и рассеялось даже их последнее остаточное свечение.
Брокер не представлял себе, кем надо было быть, чтобы полжизни работать капитаном лайнера или, того хуже, космического грузовика. Даже на орбитальных станциях было веселее, вблизи от звезд и планет. Как только у экипажа транспространственных кораблей не ехала крыша — непонятно, но, видимо, это была особая «порода» людей, дававшая фору даже элите. Дзинкотаи же весьма философски смотрели на подобные вещи. Генно-модифицированный мозг и искуственное тело были избавлены от проблем с вестибулярным аппаратом. Вот, кто должен исследовать космос, забираясь все дальше и дальше. А люди… что же, такие как он хотят чувствовать под ногами землю, пусть даже такую бестолковую, как Амои. Вряд ли элита также остро ощущала одиночество и хрупкость бытия перед лицом Великой Пустоты, призванной в итоге разорвать в клочья всё сущее…
И все-таки, Катце не смог удержаться, освобождаясь от фиксаторных ремней. Рука сама потянулась к панели, сменяя режим управления на голосовой. Высветилась надпись готовности к идентификации.
— Пассажир номер двадцать один двести восемьдесят пять. Рэд Катце.
Надпись сменилась:
«Голосовое управление, идентификация принята, ожидание…»
— Поднять экран… Убрать освещение.
Свет начал плавно тускнеть и в итоге выключился, еле слышно отъехал экран. Катце застыл напротив иллюминатора, находившегося в каюте, но с тем же успехом он мог бы смотреть в стену. Единственным едва уловимым свечением, которое он заметил, был рассеянный свет, исходивший от самого лайнера, едва выбеливший полосу металла, в которую было встроено синтетическое стекло. Осторожно толкнувшись ногами, Катце подплыл к иллюминатору, чтобы заглянуть в слепые глаза бездны. Но не их он «искал». Возможно ему удастся увидеть корабль сопровождения, проходивший на расстоянии в несколько десятков километров каждые пятнадцать минут. И действительно, через некоторое время из кромешной тьмы показались многочисленные крошечные световые точки, словно проколы в черной бумаге — это был один из двух корветов, делавших «обход». Во время дрейфа, военные корабли, точно луны, вращались по малой орбите вокруг лайнера, диаметром километров в сорок.
Уже больше двухсот лет во время дальних переходов трансгалактические лайнеры сопровождали подобные суда. Это было обусловлено тем, что в случае аварии или неполадок помощи в космосе ждать было неоткуда, и даже самая незначительная поломка оборачивалась настоящей трагедией — молчаливой, беззвучной и страшной. В безвоздушном пространстве жила лишь тишина.
После многочисленных бесследных исчезновений пассажирских лайнеров во время длительных полетов, правила безопасности ужесточились, и минимальное количество судов в одном переходе стало равняться трем. Именно корабли сопровождения подбирали эвакуировавшихся в спешке пассажиров, если лайнеру грозило разрушение. Именно они «прыгали» первыми по неизвестным координатам и отправляли назад зонд, в случае удачного перехода. Корабли сопровождения рисковали ничуть не меньше, а то и больше опекаемых ими лайнеров, и, не задумываясь, следовали протоколам безопасности, жертвуя собой в случае необходимости.
От вида огней корвета почему-то делалось спокойно даже в этом богом забытом центре войда — так после шторма, когда потеряны все ориентиры, моряки видят береговые огни и вздыхают с облегчением, вновь обретая направление. Катце провел пальцами по иллюминатору, следуя за огоньками — красный-белый, красный-белый, красный-белый… Бортовые огни мигали, словно маяк. Сейчас оба корвета посылают пеленг — один и тот же повторяющийся сигнал, и даже если их огней не будет видно во время планового отключения, в эфире всегда можно услышать их равномерный повторяющийся сигнал, оповещавший лайнер, что все в порядке.
Это всегда сложно — полностью доверить себя, свою жизнь чужим людям, чужим решениям. Бездействовать, понимая, что от тебя ничего не зависит. Именно так сейчас чувствовал себя брокер — беспомощным, но это не было отчаянием. Это было всего-лишь фактом. Случись чего — он успеет сделать лишь последний вздох.
По большой дуге корвет шел вниз, исчезая за краем иллюминатора, и вскоре Катце потерял его из виду. Возможно с противоположной палубы, помимо огней корветов, видна была слабая полоска «Великой стены CfA2»**. Это было гигантское скопление по ту сторону войда — единственного различимого объекта среди черного океана тьмы. Сколько тысяч галактик насчитывалось в этом нитевидном скоплении могли сказать только астрофизики, но светящейся материи в ней было предостаточно для того, чтобы различать ее как микроскопическую черточку даже из этого войда.
Вот и все зрительные ориентиры. И будто не существует ничего больше в этом мире — лайнер, два корвета, а все остальное — мираж.
Несколько месяцев прыжков и дрейфа, однообразная еда, молчаливые соседи по коридору, занятия в спортзалах, одни и те же осточертевшие «развлечения» и бесконечные медицинские осмотры, и вот уже обитатели корабля, числом в пару десятков тысяч человек, не кажутся такими уж многочисленными.
Корвет окончательно исчез. Теперь было не видно ни зги. Следующий корабль покажется в пределах видимости только минут через пятнадцать.
Что он, Катце, здесь делает?
Вдруг стало трудно дышать. Спазм сдавил горло, и если бы не невесомость, Меченый непременно бы упал, а так он скрючился в позе эмбриона, часто хватая ртом воздух, не в состоянии сделать нормально ни единого вдоха. Кровь застучала в висках, оглушительно, заполняя звуком биения пульса все вокруг. Казалось, его можно услышать даже в коридоре. Стиснув зубы, Катце зажмурился и начал считать от одного до десяти, стараясь не биться судорожно в истерике, а на счет делать вдох и выдох, избегая гипервентиляции. Постепенно приступ клаустрофобии отступил.
— Вечернее освещение, — севшим голосом отдал команду каюте брокер, и мягкая тусклая подсветка наконец выхватила из темноты очертания предметов. Его кровать с фиксаторными ремнями оказалась над головой, а сам он медленно крутился ближе к панели, служившей потолком. По углам от нее исходило мягкое свечение, включенное голосовой командой. Его все еще немного потряхивало.
Дурацкий временный меддатчик в запястье противно запищал, высвечивая под кожей цифры и показатели — на борту медицинские рекомендации приобретали характер приказа, обязательного к исполнению, если ты хотел долететь до места в трезвом уме и добром здравии. У Катце на этой неделе увеличили дозу витаминов и регенераторов, вводимых внутривенно, изменили режим питания на шестиразовый, а также добавили час к стандартному времени пребывания в оранжерее. Похоже космические эксулапы взялись за него всерьез. Он воспринимал все это как наказание, хоть и понимал необходимость данного подхода в свете последних событий. Бортовые психотехники, у которых раз в две недели проверялись все без исключения, в один голос советовали Меченому как можно больше находиться среди людей, а также посещать голографический зал релаксации, где транслировались солнечные деньки с искусственным голубым небом, поющими птичками и шумом океана. Дождь программой не был предусмотрен, так как считалось, что он вгоняет в депрессию, хотя сейчас брокер отдал бы все за то, чтобы вновь ощутить его капли на лице и как следует затянуться горьким дымом шелагха.
С определенного момента, как и многие пассажиры на борту, он пребывал точно в ступоре, выползая из каюты лишь по сигналу пассажирских меддатчиков. Веселее было, когда за иллюминатором виднелись газовые облака и звезды — можно было наблюдать за красотой рождения Вселенной. А вот войды на всех действовали угнетающе, разве что кроме членов экипажа и медперсонала, либо и те, и другие слишком хорошо делали вид, что у них всё просто прекрасно.
Хитроумное изобретение для регистрации на рейс — временные датчики-чипы программировались на дальние полеты и рассасывались в организме, по завершению рейса. Медицинские бортовые бригады выдавали пассажирам специальные капсулы, запускавшие механизм саморазрушения нехитрого устройства. Но без этой капсулы датчик оставался в теле годами, и благодаря данной технологии опознание тел после аварий значительно упрощалось. К тому же можно было отследить всё, что происходило с телом человека с момента старта и до самого конца.
На запястье горел срочный вызов. Конечно, приступ не остался незамеченным — его состояние мгновенно передалось дежурившей бригаде, и теперь психотехник ожидал брокера у себя. Катце не понимал, почему бы им не оставить его в покое? Такое случалось и раньше, успокоительное, выдававшееся еженедельно, у него имелось.
Натянув на себя белую бесформенную рубаху, Катце выплыл в коридор. Здесь тоже тускло светились боковые панели — ночное освещение — и на всем пути следования до общей палубы брокеру не встретилось ни единого человека. Дверь медблока скользнула в сторону, и Катце протиснулся внутрь.
— Доброй ночи… господин Рэд? — у огромной составной голопанели, пристегнутый в кресле, сидел мужчина неопределенного возраста и рассеянно грыз кончик давно пустого прозрачного пакетика, где прежде, видимо, находился замороженный сок. — Присаживайтесь, — он кивнул в сторону кушетки, на которой тоже была пара крепежей. Из вежливости Катце подплыл туда и зафиксировал себя на месте, хотя с таким же успехом мог бы перед ним висеть вверх ногами.
— По моим подсчетам гравитацию включат только часов через шесть, но правила, сами понимаете, — извиняющимся тоном произнес психотехник, косясь на ремни. Сам он окончательно освободился от них и придвинулся ближе к посетителю.
— Что же, похоже с вами мы встречаемся впервые, — констатировал факт врач, сначала внимательно взглянув на лицо Меченого, а затем пролистывая голографическую медицинскую карту на планшете.
— На пару десятков тысяч пассажиров сотня врачей — не удивительно. У вас работы, должно быть, и так хватает, — отозвался Катце.
— И то верно, — мягко улыбнувшись, ответил врач, выключая планшет. — Я — доктор Руфалос, психотехник третьего разряда.
К таким людям Катце не привык. Он их даже плохо понимал, но только такие работали мозгоправами на «технике перехода». Психотехники были отзывчивыми эмпатами, легкими в общении, внимательными и располагающими к себе профессионалами своего дела. Возможно, каринейцы — эмпаты от рождения — неплохо бы справлялись с такой ролью, но руководство компаний справедливо полагало, что людей будут нервировать их ненормальные глаза с вертикальным зрачком. Ни к чему было давать лишние поводы для развития психоза, поэтому у людей всегда был выбор, кому довериться. Простые люди предпочитали свой вид.
Теперь, когда психотехник придвинулся к нему ближе, Катце заметил, что тот старше, чем кажется. Сперва брокер решил, что мужчина младше него, но при ближайшем рассмотрении заметил много мелких морщинок в уголках глаз, появлявшихся в моменты, когда он улыбался.
— Итак, господин Рэд, давайте пройдемся по стандартным вопросам… — запуская программу, буднично предложил Руфалос. Доктор был шатеном, ростом ниже Катце, и кое-где в волосах мужчины попадалась седина.
— Простите за нескромный вопрос, — Катце заинтересованно разглядывал психотехника, — доктор Руфалос, сколько вам лет?
— Сомневаетесь в моей квалификации? — ничуть не смутившись, отозвался он, запуская «опросник». — Не беспокойтесь, господин Рэд, если бы мой профессионализм оставлял желать лучшего, я бы никогда не попал на борт «Ютани», но если хотите, могу вам показать дипломы и сертификаты. Или… о, вас не это интересует, — догадался он и тихо рассмеялся. — Семьдесят. Мне семьдесят! Но я не придаю значения таким вещам. Регенеративная медицина творит чудеса, вам ли не знать, господин Рэд?
Катце кашлянул и пробормотал: «Да, конечно!» Глупо надеяться на то, что сидя с картой «господина Рэда» в руках психотехник не будет знать, через что тот прошел.
— Приступим! Полное имя и прочее опустим. Так… вот, отсюда. Контрольный пункт назначения – Рулла. Какова цель вашего перелета?
— Дипломатическая миссия. Я — представитель от Амои. Буду находится на планете некоторое время.
— Цель? — уточнил врач.
— Бизнес-партнерство, — и психотехник хмыкнул, не веря ни единому слову. Он видел, что Катце прекрасно держит маску при посторонних, но датчики не врут, и четверть часа назад они зафиксировали сильнейший приступ клаустрофобии и паническое состояние. Должно быть, амоец очень хорошо умел владеть собой, раз ему удавалось самостоятельно справляться со всем этим и месяц за месяцем бороться в одиночку с последствиями дальнего перехода. Но было в его упрямстве и еще что-то, что настораживало.
— Как вы оцениваете свое состояние по десятибалльной шкале от одного до десяти? Один — очень плохо, десять — все прекрасно, лучше не бывает.
— На шесть, — бесстрастно ответил Катце. Посыпались еще вопросы о самочувствии с просьбой оценить, что доставляет наибольший дискомфорт во время перелета, и Руфалос получал неизменный средний результат, который должен был быть к этому моменту у нормального пассажира, не собиравшемуся никому доставлять хлопот. Руфалос в конце концов вздохнул и отложил в сторону планшет:
— Послушайте, господин Рэд, — начал он очень мягко, — вы же понимаете, что я, если не телепат и не природный эмпат, то психотехник третьего разряда?
Катце едва заметно приподнял уголки губ, ничего не ответив. Психотехники не были безобидными овечками. Третий разряд мог спокойно вырубить человека всего-лишь сказав пару правильных слов и правильно коснувшись рукой. Не зря методами их обучения так интересовались амойские нейрокорректоры. Катце знал, и Руфалос знал, что он знает, что именно нужно отвечать и как себя вести в присутствии психотехника, чтобы свести к минимуму время, проведенное у него в кабинете.
— Амойцы, странный народ, — заметил доктор, — вы стремитесь всегда и все контролировать, даже если никто не предлагает вам войны, а просить о помощи и вовсе отказываетесь, считая это чем-то постыдным. Как там у вас говорят? Потерять лицо? Но тут не Амои, господин Рэд, а я — не ваш враг. «Ютани» в самой глубокой жопе мира, какую только можно себе представить и впереди еще несколько месяцев перехода! Довольно игр.
Он усмехнулся, глядя на секундное недоумение в глазах пациента, не ожидавшего крепкого словца от интеллигентного человека, коим, конечно, Руфалос и являлся.
— В моем мире принято иначе. Если я вам не нравлюсь как специалист или как человек, скажите об этом, и я вызову другого психотехника, с которым вам, возможно, будет комфортнее работать. Также в штате у нас есть женщины на случай, если вас не устраивает мой пол. Доктора постарше, да и такие имеются, и помладше. Каринейцев не советую — после них ощущение такое, будто тебя голым провели через толпу и оставили там рыдать. Я говорю все это к чему… Вы вольны выбирать кого угодно, но эта конкретная процедура, — он постучал пальцем по планшету с опросом и данными о самочувствии, — обязательна. Прошу вас, примите решение и сообщите мне о нем.
Катце, глядя мимо Руфалоса, нахмурился, но затем сказал, что его все устраивает и не нужно в данный момент менять доктора, тем более, что на медосмотрах и во время сеансов работники медицинского блока попадаются каждый раз разные, и он не горит желанием видеть кого-либо из них по второму разу.
— Я рад, что мы с вами договорились, — искренне улыбнулся врач, что-то записывая. — Давайте немного поговорим без этой дурацкой машинки. Так какова цель вашего визита? На самом деле?
Внимательные карие глаза с участием рассматривали брокера, и вдруг ему стало и смешно, и грустно одновременно. Какое значение имел его визит, дипломатия и вообще что бы то ни было посреди гигантской ямы мироздания, куда даже свет не проникает? А что, если сейчас, сию же минуту, что-то произойдет, что-то незначительное, но непоправимое? Например, утечка кислорода, разгерметизация палуб, неисправность в стабилизаторах вращения, замыкание в контуре гипердвигателя. Тогда о том, что «Ютани» не дошел до своего пункта «Б», узнают еще не скоро. Возможно через год или через два… И будет ли до этого кому-нибудь дело?
— Цель? — Катце горько усмехнулся, опустив голову и разглядывая белый фиксаторный ремень. — Есть ли цель… Есть ли смысл в этой цели? А, док? — он поднял глаза и встретился с теплым спокойным взглядом.
— А вы как сами считаете, господин Рэд? — вернул ему вопрос Руфалос.
— Я считаю, — он криво усмехнулся, — что все это полная, непроходимая, наитупейшая хрень! В частности — ваши идиотские методы. Нет никакой цели! Дипломатия… О чем я вообще? Скажите, док, вы давно в окно смотрели?
— Недавно, — все еще внимательно глядя на пациента, ответил Руфалос. Он обычно никогда не лгал своим подопечным. Не в тех они пребывали состояниях, чтобы терпеть светскую фальшь.
— Я могу поспорить, что даже вы, док, ждали, когда с этой стороны будет проходить корабль сопровождения! Может всё, что мне кажется сейчас бредом, на самом деле не бред, а? Но я не могу избавиться от ощущения мышиной возни — федерация, войны, планы, стратегии. Да кому они нужны? — Катце шумно выдохнул. — Кому нужна эта бестолковая точка, которой отсюда даже не видно… Слишком много чести… У меня ведь крыша едет, да, док?
И тут психотехник рассмеялся живым, приятным смехом, глубоким и искренним, выводя Катце из мрачных теней, в которые завели его рассуждения:
— Нет, господин Рэд, что вы! У вас как раз все в порядке. Спешу вас заверить! И да, вы правы, действительно, какая там дипмиссия, Федерация… Мы в войде! И есть здесь только «Ютани» и пара корветов, на которые мы месяцами пялимся в окошко, как на ангелов-хранителей. Честно говоря, я бы насторожился, если бы вы мне сейчас сказали, что-то несуразное, казенное, типа: «я — дипломат, и не уполномочен обсуждать с вами свои дела». Тогда было бы только два варианта…
— Какие? — Катце сделалось любопытно.
— Либо вы дзинкотай, либо в конце-концов сбрендили, и пора вас засовывать в анабиозную камеру до конца полета. Всё! На этом и закончим. Не буду больше вас мучить. Но я лично советую вам больше общаться с людьми. У меня уже около пары сотен человек в анабиозе — сами просятся. Блевать будут дня три по прибытию, да и другие побочные эффекты малоприятны, так что не надо туда спешить… Бывает, что не все просыпаются, — зловеще усмехнувшись, эскулап выключил планшет и отправил его в медленный полет в сторону стола, в надежде, что он примагнитится задней крышкой к столешнице, как только достигнет цели.
— Во сколько заканчивается ваша смена? Могу я предложить вам выпить? — вперив стальные холодные глаза в Руфалоса, поинтересовался Катце, и психотехник заулыбался, качая головой и отводя взгляд в сторону.
— Классический перенос, — записал он в «дело» на синтетический лист осмотра, — увы, я планирую крепкий здоровый сон, чего и вам желаю. Вот, — он выставил пузырек на стол, — по две на ночь или когда вы там спите. Недельку попринимаете, и вся чушь из головы выветрится. И да, скажу вам по секрету, что первый раз вижу у человека вашего возраста такую гормональную карту.
— Последствия терапии после восстановительной операции, — отмахнулся Катце, ничуть не удивленный отказом. Раз психотехники все еще отказывались от его предложений, значит он не так безнадежен. В противном случае они бы ходили давно следом с участливой миной на лице и терпели бы любые его закидоны, а потом бы по-любому упрятали в анабиозную камеру.
— Как интересно, — доктор Руфалос приподнял бровь, — сразу видно — работа профессионала.
— Да уж, профессионала, — процедил в ответ Катце, но психотехник уже не видел выражения его лица, набирая на голопанели новый вызов для следующего медицинского чипа, приславшего тревожные сигналы на пульт дежурного.
— Доброй ночи, господин Рэд.
— Доброй…