***
Не прошло и часа, как стало ясно, что «последние приготовления» могут занять куда больше времени, чем изначально планировалось. Атака Коллекционеров принесла с собой хаос: оружие в арсенале было в страшнейшем беспорядке, лифт работал с перебоями, а система генерации циклонического барьера нуждалась в исправлении невесть откуда взявшейся неполадки. Если бы Шепард не видела творившуюся пару дней назад суматоху, то решила бы, что все они бездельничали, ковыряя пальцем в носу. Но нет: с корабля разве что пылинки не сдували, и всё же — работы оказалось навалом. Как назло. Воспользовавшись паузой, СУЗИ занялась оптимизацией протоколов блока «Свой-чужой», а Касуми и Самара взвалили на себя готовку: Гарднер исчез вместе с остальным экипажем, а поесть перед миссией будет совершенно необходимо. «Жаль, что СУЗИ не может заменить и его, — посетовала Касуми. — Я так себе повар». Без экипажа «Нормандия» казалась пустой. Шепард с детства приучилась к снующим вокруг толпам людей — и нелюдей, — но временами уставала от их присутствия. Теперь, когда её стремление к тишине наконец удовлетворилось, она вовсе не чувствовала себя счастливой. «Похоже, Паломничество учит не только самостоятельности, но и тому, что стоит ценить тех, кто рядом», — сказала она Тали два года назад, но только сейчас проверила свои слова на истинность. Лучше бы ей не пришлось этого делать. Сварив кофе, Шепард направляется к Джокеру. — Как ты? — спрашивает она, думая, что знает ответ, но пилот умудряется её удивить. — Мне жаль, коммандер, — покаянно начинает он, но вдруг меняется в лице: морщит нос, сводит у переносицы брови, скалится, словно пёс. — Нет, знаешь, что? Нихрена мне не жаль! Какого чёрта ты бросаешь нас одних, коммандер? Где ты была, когда мы нуждались в тебе больше всего на свете? Может, мне лучше просто взять и выйти на ближайшей станции, потому что… Потому что… Джокер открывает и закрывает рот, словно выброшенная на берег рыба, очевидно задыхаясь от переизбытка эмоций. Шепард молчит — да и что она может сказать в ответ? Извиниться? Джокер знает, что она отправилась в увольнительную не по свалившейся ей на голову прихоти, а по совету СУЗИ; что она не меньше него расстроена случившимся; что если и стоит кого-то винить — то только Коллекционеров. Именно поэтому она позволяет ему выговориться, выпустить пар и только после этого подаёт чашку с кофе. — Ты ведь не это хотел сказать, Джефф, — мягко напоминает ему СУЗИ. Джокер медленно выдыхает и отпивает сразу половину напитка, ничуть не среагировав на его высокую температуру. — Нет, не это, — подтверждает он, и в его голосе больше не слышно и намёка на истерику. — Но это было… опустошающе. Простите, коммандер. Всё. Я в порядке. В полном. — Наверное, это была та ещё заварушка, — говорит Шепард, присаживаясь на корточки. Несмотря на чины и привычки, в этот самый момент возвышаться над Джокером кажется ей попросту невежливым. — Я видел, как они утащили Келли, — отзывается он негромко. — Вопила на весь БИЦ. А Хоуторн? Он взялся прикрывать меня — меня, хромоножку! — а потом я увидел, как он по кривой дуге падает на пол. Лучше бы он ползал по шахте. Может, справился бы быстрее меня, и мы бы сумели спасти хоть кого-то. — Я слышала, СУЗИ открыла воздушные шлюзы. Даже успей Хоуторн раньше, это не принесло бы ничего хорошего: либо вы все ввязались бы в кровопролитную драку, либо оказались бы в космосе вместе с Коллекционерами. И, Джокер, не забывай: у нас всё ещё есть шанс спасти их. — Ну… да. Но всё равно. — Я понимаю. Для того, чтобы понимать простое ощущение бессилия перед обстоятельствами, особого ума не требуется. Посидев ещё немного, Шепард поднимается на ноги и осторожно треплет пилота по плечу. — Я знаю, что тебе досталось, но ты нужен нам. — Ещё бы я не был вам нужен, — ворчливо бормочет он, разворачивая кресло к дисплеям. — Только лучший пилот Галактики — которым являюсь ваш покорный я — может доставить вас в это грёбаное нигде. Куда вы без меня. — Никуда, — подтверждает Шепард и, окинув кокпит последним взглядом, направляется прочь. — Одно требование, коммандер! — доносится ей вслед. — Вытащу ваши шкуры невредимыми — с вас медаль! Две! Нет, три!***
Касаясь кабины лифта ладонью, Шепард слушает «Нормандию». Ей кажется, что двигатели работают гораздо тише обычного или не работают вовсе, что корабль без движения завис в чёрном море космоса — или падает, прямо в звёзды, бесшумно, медленно и величаво. Она знает, что это иллюзия, но мысль всё равно кажется ей донельзя жуткой. Лифт останавливается, не достигнув нужной палубы, но через мгновение возобновляет своё движение. Войдя в каюту, Шепард теряется, потому что давно опустевший аквариум встречает её невесть откуда взявшимися рыбками. На мгновение она задумывается, не сошла ли с ума, пригрезив себе не то гибель несчастных, не то их появление, но потом замечает прикреплённый к стеклу стикер и подходит ближе. Я подумала, что так ваш аквариум будет выглядеть менее грустно. — Келли. P.S. «Магна-300» доставили ваш заказ, он находится в грузовом отсеке. Шепард разглаживает пальцами загнувшийся уголок. Где ты сейчас, Келли… У неё не получается понять, как йомен разузнала о рыбках: на её памяти, она была в её каюте всего пару раз, и Шепард совершенно точно не рассказывала ей о преждевременной кончине предыдущих обитателей аквариума. Ломая голову над загадкой, Шепард садится за стол и тянется к личной консоли, но та опережает её порыв, внезапно затренькав. Нахмурившись, она принимает входящий вызов. — Шепард! — раздаётся в динамике рокочущий голос Гранта. — Эй, тащи сюда свою задницу, — а это уже Джек. — Спорю, ты захочешь это увидеть. — Ладно… — медленно проговаривает она, изрядно насторожившись. Спустившись на четвёртую палубу и столкнувшись по дороге со спешащей куда-то Тали, Шепард идёт к отсеку Гранта. Заинтригованная и встревоженная в равной мере, она касается ладонью замка… чтобы мгновением позже оказаться придавленной к полу одним упитанным и очень радостным варреном. — Привет, Урц, — выдавливает из себя она, силясь отстранить слюнявое животное. — Я тоже рада тебя видеть. — Похоже, у нас появился ещё один счастливчик, кроме Джокера, — усмехается Заид и оттягивает варрена от Шепард. Поднявшись на ноги, она отряхивается. — Не понимаю… Как он выжил? — Залез в инкубатор, — отвечает Грант, и в его голосе так и слышится отеческая гордость. — Наверное, тот открылся, когда машина вентилировала корабль, а потом Урц как-то его заблокировал. Представляешь?! — Нет, — честно отвечает Шепард. Урц отзывается озадаченным порыкиваньем. — О, я верю, что ты, дружище, светлая голова, но — заблокировать инкубатор? Серьёзно? — Может, он запустил какой-то аварийный механизм? — предполагает Джек. — Да нет, — добавляет она тут же. — Нереально. — Скорее, это Тали прознала о том, что Грант перестал сажать его на цепь, — улыбается Шепард, подозревая, что именно так оно и было. — Если этот мешок со слюнями смог выжить в таком мясе, то заслуживает немного уважения, — говорит Джек со смешком и тотчас становится атакованной любвеобильным и крайне отзывчивым Урцем. — Я сказала «немного», глупая ты псина! Наблюдая за их вознёй, Шепард не сразу соображает, что монотонно звучащий над её головой голос принадлежит Джокеру и окликает он именно её. — Что-то случилось? — интересуется она, не переставая улыбаться. — Случится, если вы не поспешите в заднюю комнатку нашего медотсека. Спешу сообщить, что в разгорающийся скандал вовлечены гет, кварианка и один гаечный ключ. Ладно, шучу, гаечного ключа там нет — чёрт, а ведь он бы поднял рейтинг видео вдвое! — только пистолет, но… — Уже иду, — перебивает его Шепард. — Ты, — хлопает она по плечу Гранта. — Ящик с маркировкой «Магна-300» — ко мне в каюту. — Будет тебе ящик, — отзывается кроган, но к тому времени она уже покидает отсек.***
Полчаса спустя Шепард устало плетётся в столовую, отчётливо понимая, что ещё немного, и она сожрёт собственные ботинки — именно сожрёт, потому что есть ей хотелось четыре часа назад. Холл, ещё недавно оккупированный бóльшей частью команды, почти опустел — лишь доедает свой поздний ужин Тэйн, как всегда в одиночестве. Поинтересовавшись свободой кресла напротив и получив утвердительный ответ, Шепард присоединяется к нему. — Выглядишь усталой, — говорит он. — Наверное, это глупое и очевидное наблюдение — не думаю, что, будучи тобой, можно чувствовать себя как на курорте. — Даже не знаю, что на это ответить, — отзывается она, кладя соломинку в стакан с соком. — Увы? — Я не преследовал цели обидеть тебя. — Я знаю, просто… голова чугунная. Вся эта суета. — Шепард сдувает с лица чёлку. — Сначала мне казалось, что «Нормандия» стала пустой и безлюдной, даже, не знаю, мёртвой, но сейчас я пересмотрела свои взгляды; похоже, наша команда способна устроить шум из ничего. Грант откопал живого и невредимого Урца, Джейкоб не может найти свой любимый дробовик, а Джек — биотические усилители, все паниковали, потому что нам неправильно надписали контейнер с термозарядами, и мы решили, что термозарядов у нас нет, Тали попыталась пристрелить Легиона… — О? — У них случилась небольшая… ссора. К счастью, мне удалось решить её миром. Честно говоря, больше всего мне хотелось столкнуть их лбами и напомнить, что сейчас самое неподходящее время для решения личных проблем. Думаю, что Легион с его идеально рациональным мышлением это понимает, да и инициатором выступила Тали… В общем, мне кажется, что от ожидания можно свихнуться вернее, чем от самой высадки, — говорит Шепард на выдохе и, отодвинув тарелку, кладёт голову на стол. — Хотелось бы мне иметь твою память — окунулся в воспоминания о ласкающем ноги песке, и дело с концом. — А потом — из сладких грёз о прошлом в суровое настоящее, — улыбается Тэйн. — Не думаю, что это твой вариант. Не думаю, что побег от реальности — в принципе твой выбор. — Да, — отзывается она глухо. — Да, не мой. Какое-то время они сидят молча. На второй палубе что-то с грохотом падает. — Надеюсь, это был не Грант, — бормочет Шепард и выпрямляется. — Расчётное прибытие к ретранслятору Омега-4 — два с половиной часа, — заговаривают динамики голосом Джокера, и она невольно вздрагивает. — Что ж… Ужин — в рот, нюни — в сторону. У тебя всё готово? — Ужин да, нюни — пока не знаю, — одаривает её Тэйн ещё одной улыбкой, и Шепард не может не улыбнуться в ответ. — Я хотел написать Кольяту. Может статься, что мы больше… — Может, — перебивает его она. — Но не станется.***
Когда взволнованная «Нормандия» наконец затихает, а члены отряда расползаются по своим отсекам, намереваясь поспать, побездельничать или привести в порядок мысли, Гаррус берёт бутылку вина и направляется к Шепард. Он чувствует себя неестественно, оглушительно спокойным, но руки его дрожат. Закрывая глаза, он снова видит ровные строчки, словно выжженные на обратной стороне век. «Как мама?» «Плохо перенесла последний курс лечения». И больно почти так же, как от ожога. Он чувствует — знает — что Шепард не заперла дверь, но всё равно сообщает о своём прибытии по омни-инструменту. Ответа не следует, и Гаррус заходит в каюту, мгновенно улавливая шум льющейся воды. На один короткий миг ему хочется уйти — зачем, зачем он пришёл сюда, к ней, сейчас, мающийся и смятённый — но приступ паники оканчивается быстрее, чем он сдаётся его напору. Ждать приходится недолго: Шепард выходит из душа минутой спустя, бодрая и раскрасневшаяся. — Привет, — бросает ему она, энергично вытирая волосы полотенцем. — Всё в порядке? — Да, — отзывается Гаррус, наверное, поспешнее, чем следовало бы, но она не придаёт этому значения — или не замечает вовсе. — И это удивительно. Со стороны может показаться, что единственным моим занятием являются калибровки, а значит, главное орудие «Нормандии» всегда может похвастаться отсутствием погрешностей, но нет: боевая консоль встретила меня сообщением, что «Таникс» не настроен, и мы все умрём. — Так и написала? — хмыкает Шепард. — Это весьма точный перевод всей той ужасной статистики, что вылезла мне на экран. Учитывая количество внезапно свалившихся авралов, я начинаю подозревать, что один из наших товарищей является диверсантом и работает на Жнецов. — Тали чуть не пристрелила Легиона. — О? — повторяет Гаррус реакцию Тэйна. — Судя по твоей безмятежности, обошлось без крови — или что там у гетов вместо неё… — Не назвала бы моё состояние безмятежностью, но да, потерь нет. Это что, шампанское? — интересуется Шепард, словно только сейчас заметив бутылку в его руке. — Э… Да, — отзывается он, на мгновение запнувшись. — Это тебе. Я помню о твоём отношении к алкоголю, но мне подумалось… Ты, должно быть, нервничаешь и… Не знаю. Я выпил немного перед тем, как прийти сюда — не волнуйся, совсем чуть-чуть; мне не хочется ставить под угрозу твою миссию. «Иди, веселись, играй там в наёмника». — Нашу миссию, — поправляет его она и ставит шампанское на стол. Гаррусу очень хочется её обнять. — На «Нормандии» сейчас так тихо, — говорит он. — Просто повеситься можно. Включим музыку? — Музыку? — удивляется Шепард, но Гаррус уже спешит к панели управления стереосистемой и тыкает в пару кнопок. Каюта оглашается клубными мотивами. Постояв пару секунд в замешательстве, Шепард убавляет звук и подходит ближе. — Эй, — зовёт она, касаясь его плеча. — Что-то случилось? Ты здоров? «Только не делай вид, что тебя тревожат проблемы семьи». — Не знаю, — отзывается он. — В смысле, да, здоров, но… — Но? Слова рвутся наружу бурлящим потоком, умоляют быть произнесёнными, копятся в горле, застревая слезливым комком. Гаррус сглатывает, упрямый и безжалостный к самому себе. — Волнуешься перед высадкой? — предполагает Шепард. — Да. — Но дело не только в этом, верно? Гаррус молчит. Заговорить — значит, сделать проблемы реальными, признать их, впустить в свой маленький мирок, заполненный путешествиями, борьбой со злом и привязанностью к Шепард. В нём не осталось места для сожаления и вины, бессилия и страха — и не должно оставаться и впредь, если он хочет сохранить голову на плечах. «Не сомневайся в себе», — словно наяву слышит он голос отца. Гаррусу хочется сложиться пополам, снова стать маленьким, закрыться в домике из локтей и коленей. — Тебе когда-нибудь казалось, что ты всё делаешь в этой жизни неправильно? — спрашивает он внезапно для самого себя. Шепард выглядит озадаченной. Гаррус ожидает встречного вопроса, или попытки выдавить из него объяснения, или категоричного «Конечно же нет», ведь эй — это же Шепард, которая не даёт себе права на ошибку, не умеет проигрывать и делает самое важное, самое благородное дело во всей чёртовой Галактике. Но она не была бы собой, не сумей его удивить. — Множество раз, — отвечает она, и её взгляд становится задумчивым. Гаррусу хочется уточнить, верно ли он расслышал, но в этом не возникает необходимости — немного помедлив, Шепард начинает говорить сама. — Я пошла в армию по стопам родителей. Это казалось логичным. Я никогда не задумывалась о других вариантах, да и где ещё я могла оказаться после семнадцати лет на кораблях и станциях? Я не находила себе места в иных отраслях. Всё, что я умела — это стрелять и драться, засыпать спустя минуту после отбоя и просыпаться, когда лёг всего час назад. А ещё готовить простенькие блюда и читать умные книги, но это к делу не относится. — Уголок её губ на миг приподнимается. — Не пойми меня неправильно — мне хотелось служить, но я не видела в этом своего призвания. Я согласилась вступить в программу N7 не потому, что стремилась стать лучшей из лучших, а потому что это казалось мне рациональным. Мне вручили «Звезду Терры» и приняли в Спектры, а я что? Я была польщена — но постоянно думала о том, что всего этого заслуживает кто-то другой; кто-то, отчаянно этого желающий. Не я. Гаррус не знает, как реагировать на эти слова, и ждёт ли Шепард какой-то реакции в принципе. Она выглядит совершенно спокойной, но ему всё равно становится неловко — и, одновременно с этим, бесконечно любопытно. Они никогда не поднимали подобных тем. Он даже не задумывался о том, что привело её в профессию — настолько органично она смотрелась в своей роли: выносливая, собранная, харизматичная. Он был одним из тех обывателей, которым казалось, что родилась она в военной форме, держа подмышкой винтовку. Она всегда являлась в первую очередь солдатом, но теперь Гаррус знает, что за размашистым шагом скрывается немалая женственность; знает, что под бронёй у неё не углы и впадинки, а изгибы и округлости; знает, какая мягкая и тёплая она на ощупь. Несмотря на это, ему и в голову не приходит заподозрить её в кокетстве. Он может не быть в курсе каких-то фактов её биографии, но человека, скрывающегося за ней, изучил в достаточной мере — и мысль об этом определённо греет ему сердце. — Когда меня воскресили, — продолжает тем временем Шепард, и Гаррус невольно задерживает дыхание, — я почувствовала, что моё тело… мне не родное. Да, я выглядела так же, как и до этого, я сохранила свою личность, но вместе с тем знала, что я — уже не вполне я. Не помню, рассказывала ли я тебе, но меня разбудили звуки взрывов. На станции творился хаос, мне угрожала опасность, поэтому я свалилась с кушетки и начала учиться двигаться заново. У меня наблюдалась явная мышечная дистония, руки и ноги казались мне бесполезными макаронинами, прицелиться было сложнее, чем в первый урок стрельбы. Я до сих пор уверена, что не всё в моём теле было доведено до ума. В первые дни своей новой жизни я отрицала и даже ненавидела себя. И это, Гаррус, взрывало мне мозги. Я расковыривала свои шрамы, не зная, что желаю увидеть под ними; я пялилась в зеркало, изучая себя, как идиотка — едва не спрашивая «Кто ты?» Сейчас это звучит смешно, но тогда мне казалось, что я схожу с ума. — Это вовсе не кажется мне смешным, — негромко замечает Гаррус. В какой-то момент он порывается заключить её в объятия, но потом понимает, что Шепард не жалуется и не ищет поддержки — она констатирует факты. — Наверное, я и впрямь была близка к тому, чтобы свихнуться, — невесело усмехается она. — Мне начало казаться, что нет никакого «я». Что неправильно жить, когда по всем предпосылкам должен быть мёртв. Что живу я взаймы. — Не говори так, — выпаливает Гаррус и, не сдержавшись, встряхивает её за плечи. — Никогда. Не. Говори. Так. — Больше не буду, — обещает она и трогает его запястья, заползая пальцами под рукава кофты. Он не сразу находит в себе силы убрать руки. — В какой момент ты изменила своё мнение? — спрашивает он, успокоившись. — Когда склонилась над тобой, лежащим в луже крови, и поняла, что мне не всё равно; что я до сих пор способна испытывать эмоции. Чувствовать — не короткими вспышками, больше похожими на случайность, а по факту. Гаррус ощущает, как что-то сжимается у него внутри. В голове его не остаётся связных — и бессвязных — мыслей, лишь бесконечная, скручивающая в узел нежность. — Многое казалось мне неправильным, Гаррус. О многом я сожалела — а потому хотела стать лучше, чтобы не повторять прошлых ошибок. Но если в моей жизни и было что-то неоспоримо правильное, то это борьба со Жнецами и всё, с этим связанное. И мы. — Мы, — повторяет Гаррус за ней. Исповедь Шепард расшатывает его желание говорить и подначивает на встречную откровенность. Ему не хочется гадать, добивалась ли она такого эффекта намеренно — даже если ответ будет положительным, это ровным счётом ничего не меняет. Он почти физически чувствует, как переполняют его слова — целый океан слов. Терпеть больше не получается, и Гаррус вываливает наружу всё накипевшее, не слишком заботясь о последствиях: — Мне удалось списаться с Соланой, моей сестрой. Наша мать больна. Синдром Корпалиса. Ей трудно говорить, двигаться, возникают проблемы с памятью, ещё куча разных мелочей… Это прогрессирующая дегенерация мозга, что-то там с клетками, я не очень во всём этом разбираюсь. Солана написала, что ей стало хуже. — Гаррус, я… Мне очень жаль, — отзывается Шепард и тянется к нему, но он уходит от касания. — Я помогал им деньгами — при каждом удобном случае. Искал лучших врачей, пробивал контакты во всех уголках Галактики. Но что бы я ни делал, как бы я ни старался — этого всегда мало. Его руки, словно сами по себе, сжимаются в кулаки. — Солана злится, когда я выхожу с ней на связь. Она думает, что я покинул СБЦ без веских на то причин, по прихоти. Они не знают и десятой части того, чем я занимаюсь. А отец?.. Думаю, он решил забыть о том, что у него когда-то был сын. — Не говори так, — просит его Шепард. — Ты не можешь знать наверняка. — Да. Но я знаю моего отца. Я никогда не сомневался в том, что делаю, Шепард. Я понимаю, что моя нынешняя работа не в пример важнее той, что была у меня раньше. Если для её выполнения мне нужно забыть о личных проблемах — так тому и быть. Просто иногда… Иногда это тяжело, — шепчет он, опустив голову. — Я старался так сильно. Я пытался доказать, что на меня можно положиться. Что где бы я ни был, мне не всё равно. Сегодня я сказал Солане, что вышлю ещё денег, но я больше не заслуживаю её доверия. Я пытался успеть и тут, и там, но у меня не получилось. Я всегда поступал по совести. Хотел сделать что-то правильно. Хотя бы раз… Пальцы Шепард касаются шрамов на его щеке и соскальзывают к подбородку. — Никто бы не справился лучше, — уверяет она. — Я должен был, — отзывается Гаррус и стискивает зубы. — После всего, что случилось… Работа в СБЦ, обучение на Спектра, мой отряд… Мне снятся кошмары об Омеге, и после них я думаю: может, мне не стоило убивать Сидониса? Когда-то он был моим товарищем. Последним из них… Я видел, что в нём ещё оставалось что-то хорошее, но даже не позволил ему объясниться. Может, это решение было последней дозволенной мне ошибкой? — Отпусти, — говорит Шепард, перехватывая его взгляд. — Перестань сожалеть о содеянном. Оглядываясь на прошлое, ты закрываешь для себя будущее. — Как я могу? — Гаррус не замечает, что повышает голос. — Всё это дерьмо — результат моего собственного труда. Если бы я мог… — Но ты не можешь, — отрезает она. — Пережёвывай себя хоть до скончания веков, но ты не повернёшь время вспять. Сосредоточься на настоящем. Полюби себя, а если не получается — стань лучше и попробуй снова. Зажмурившись до появления белых пятен перед глазами, Гаррус наклоняется и прижимается к её лбу своим. Его руки, дрожа, касаются её запястий, оглаживают острые локотки, поднимаются к плечам, даря спонтанную и нервную ласку. Не особенно раздумывая над своими действиями, он целует её пальцы. — Любить тебя получается гораздо проще. Едва слышно выдохнув, Шепард касается губами шрамированной жвалы, а потом отступает в сторону. — Мне кажется, я могу тебе помочь, — говорит она, но Гаррус не слышит в её голосе игривости, обычно сопровождающей такого рода фразы. Развернувшись, он с возрастающим любопытством наблюдает за её действиями. Сейчас, когда буря в нём утихла, а взгляд прояснился, Гаррус тотчас замечает, что привычный интерьер каюты претерпел некоторые изменения. — Что это? — спрашивает он, кивая на невысокий ящик в ногах кровати. — Подарок, — отзывается Шепард, активируя омни-инструмент. Заинтригованный и озадаченный, Гаррус подходит ближе. — О нет, — качает головой он, увидев маркировку. — Я не приму этого. — Ты не можешь отказаться, — заявляет Шепард, откидывая крышку. — Я только что это сделал. — Гаррус. — Шепард?.. Выглядит та совершенно непреклонной. — Считай это первым шагом. Гаррус вздыхает. Он знает, что она понимает причины его отказа — не может не понимать, — но всё равно пускается в объяснения: — Шепард, я не могу. Дело не в сентиментальности, просто… — Он разводит руками. — Это память. — О твоей неудаче, — кивает она. — Признайся, ведь именно так ты и думаешь? — Я не… — Он замолкает, не окончив фразы. Глупое, ложное отрицание. — Разве не ты отказалась свести шрам, полученный во время Скиллианского блица? — Я, — подтверждает Шепард. — Но если бы мне пришлось встать перед выбором снова, я бы поступила иначе. Мне больше не нужно внешних напоминаний, чтобы знать цену победы. Так же, как тебе не нужно заниматься самобичеванием, чтобы исправить собственные ошибки. Гаррус не может не признать, что в её словах есть смысл — Шепард не ошибается, когда дело касается чужой мотивации. Но, даже признавая её правоту умом, не так-то просто отбросить привычки, въевшиеся в саму его сущность. — Но она ведь новая, — предпринимает он последнюю попытку отказаться. — Мне не хочется впервые опробовать её во время столь важной миссии. Я не готов надеть что-то мне незнакомое — сначала нужно привыкнуть и… — Не волнуйся, — перебивает его Шепард. — Я выбрала её, узнав, что твоя броня той же марки. У них схожие характеристики, поэтому тебе не придётся испытывать дискомфорт. Кроме того, она явно надёжнее дырявой. Гаррус вздыхает. Шах и мат. Помедлив в нерешительности, он склоняется над ящиком. Погладив ладонью серебристо-синий бок брони, он разводит жвалы в улыбке: Шепард влёгкую угадала его любимое цветовое сочетание. — Нравится? — спрашивает она. — Очень, — отвечает Гаррус, ничуть не кривя душой. Развернувшись к ней, он гладит пальцами всё ещё влажные после душа виски, целует красивый высокий лоб, а потом — губы. — Я смотрю, Келли купила тебе рыбок, — замечает он, кивнув на аквариум. — Как ты… — начинает Шепард, но прерывается. — Так это был ты. — Это был я? — Я никогда не рассказывала Келли про свой неудачный опыт, поэтому не могла понять, откуда она узнала. Выходит, ей рассказал ты? — Мимолётом, — признаётся Гаррус. — Я рад, что она осуществила свой план до того, как… — До того, как мы прыгнули через Омегу-4, — заканчивает за него Шепард. — Признаться, сначала я немного расстроилась подарку, потому что… Ну, знаешь — у нас неважно со свободным временем. А потом подумала, что это отличный способ научиться заботиться о ком-то, кроме себя самой. — Ты самая заботливая и ответственная из всех, кого я знаю, — говорит Гаррус без намёка на шутку. — Правда? — по-детски переспрашивает его она. — Абсолютная. — Раз уж я такой авторитет… — тянет Шепард и легонько толкает его к кровати, — то сейчас ты ляжешь и будешь отдыхать, ни о чём не думая. Прости меня за прямоту, но выглядишь ты дерьмово. — Спасибо, дорогая, — саркастически усмехается Гаррус, но не противится приказу. Ей хочется сказать, как неожиданно приятно ей слышать это простое и даже банальное обращение, но она не находит подходящих слов, а те, что возникают на языке, кажутся ей бестолковыми штампами. Выключив музыку совсем, Шепард забирается на постель следом за Гаррусом. Будучи совершенно не похожей на него по строению, она умудряется лечь так, чтобы совпасть с ним всеми своими изгибами, и это кажется ему небольшой магией. Подложив под шею подушку, Гаррус вдруг понимает, что от снедающего его беспокойства не осталось и следа. Держа путь в каюту Шепард, он не знал, что всё окончится обоюдной исповедью, но подспудно надеялся на это — что Шепард поймёт, почувствует, прочтёт по его глазам. Ему становится стыдно от осознания, что он так и не научился заговаривать первым — каждый раз он ждёт некоего сигнала с её стороны, толчка, подтверждения, что ей важно творящееся у него на душе. Несмотря на противно шепчущий голосок «Как такая как она могла выбрать такого как ты?», он никогда не сомневался в её небезразличии — и всё равно не мог осмелиться говорить напрямую. В конце концов, это было бы просто навязчиво. — Ну вот, — подаёт голос Шепард. — Пять минут, и я превратилась в амёбу. Наверное, не стоило так налегать на еду. Гаррус хмыкает. — Повезло тебе. К сожалению, наши новоявленные повара не умеют готовить декстро-пищу. — Ты голоден? — У меня всегда есть запас на чёрный день, — отзывается он, приподнимаясь, и нависает над Шепард. Скорчив гримасу, она упирается ступнёй в его плечо. Не успевая задуматься над своими действиями, Гаррус кусает подушечку её большого пальца. — Щекотно, — говорит Шепард со смешком. …Он пропускает тот момент, когда они начинают целоваться — всё происходит так спонтанно и естественно, что не фиксируется мозгом. — Тебе не странно? — спрашивает Гаррус между соприкосновениями их губ. — У меня не укладывается в голове, что мы, гоняющиеся за Сареном, и мы сейчас — это одни и те же личности. — Разве? — отзывается Шепард, и он не сразу понимает, что стоит за её словами. — Хорошо, не совсем, но… — Скучаешь по той Шепард? Ему не нужно медлить, чтобы найти подходящий ответ. — Как я могу скучать по ней, если она — часть тебя? — Иногда я в этом сомневаюсь, — говорит Шепард и оглаживает ладонями его ворот. — Да, прошедшие годы, пусть и в разной степени, но наложили на нас свой отпечаток… Но ты — это ты. Я понял это в тот самый момент, когда увидел тебя в прицеле своей винтовки — там, на Омеге. Он не позволяет ей возразить, целуя её снова. Активировав омни-инструмент, Шепард гасит свет — вместе с аквариумными лампами. Каюта погружается в кромешную тьму. — Камеры, — поясняет она и ложится на Гарруса сверху. — Думаешь, у них нет режима ночной съёмки? — Думаю, что мне плевать. Он подозревает, что ему должно быть стыдно, но он полностью разделяет её мнение на этот счёт. Было бы глупо отрицать, что Гаррус вспоминал о ночи в отеле. Ещё глупее — утверждать что он не мечтает о повторении, прямо здесь и сейчас, несмотря на эмоциональный разговор и скорую высадку. Он вдруг с удивительной ясностью понимает, что ему не хочется сомневаться, или мямлить, или спрашивать разрешения, или ждать у моря погоды — он хочет её, она более чем не против, и это всё, что имеет значение. Шепард не удивляется и не противится, когда он начинает стягивать с неё одежду. Рыбкой выскользнув из штанов, белья и майки, она помогает ему раздеться самому. Гаррусу кажется, что всё это происходит будто не с ним. В голове его вьётся плотный туман, но когда Шепард садится на него верхом, он в мгновение ока опрокидывает её обратно на спину. Она негромко смеётся и говорит ему что-то, а потом коротко вздыхает и зажмуривает глаза — Гаррус не видит этого, но знает. Они занимаются любовью в абсолютной тишине. Гаррус проникает так глубоко, как позволяет ему тело Шепард. Привычка перестраховываться и переспрашивать отходит на второй план: он вдруг понимает, что стань ей по-настоящему больно, она скажет ему об этом. Глаза его постепенно привыкают к темноте и различают приоткрытый рот, быстро скользнувший по губам язычок, чётко обрисованные ключицы, мягкие округлости груди. Ему странно думать о том, что Шепард, мелькающая в репортажах Альянса, и Шепард, вздрагивающая под ним — это один и тот же человек; не только потому, что различаются они как небо и земля, но и потому, что он не имеет права касаться ни одной из них. И всё же — касается. Гаррус с трудом укладывает это в голове. В осознании этого нет ни капли гордыни, никакого «Эй, я трахнул коммандера Шепард!», ничего столь же мерзкого — лишь бесконечное неверие, что самая невероятная женщина во Вселенной выбрала такого неудачника как он. Сливаясь с ней воедино, Гаррус чувствует себя целым. Мир замирает. Сдавленно охнув, Шепард издаёт высокий и тонкий звук — на грани шёпота, на грани крика — и обмирает, прижимаясь затылком к постели. Уткнувшись ей в шею, Гаррус дрожащими руками гладит её лицо. Пальцы его вдруг становятся влажными. — Что ты? — вскидывается он, не на шутку испугавшись. — Тебе плохо? Я сделал тебе больно? Шепард трясёт головой и почему-то улыбается. — Нет, — произносит она на выдохе, но Гарруса это ничуть не успокаивает. — Но ты… Ему не удаётся закончить фразу. «Шепард» и «плакать» — это что-то несовместимое, неправильное, невозможное. Ей требуется несколько долгих, как вечность, секунд, чтобы прийти в себя — всё это время Гаррус боится дышать. Приподнявшись на локтях, Шепард целует его в подбородок и падает обратно на подушки. — Это такая маленькая человеческая странность, — говорит она ему. — Она означает, что мне было очень хорошо. Это его не убеждает. — Точно? — переспрашивает Гаррус, прищурившись. — Ты не врёшь мне, чтобы я не волновался? — Точно. Не вру. Смятённый и сбитый с толку, он осторожно отводит волосы с её лица и, помедлив, целует веки. — Знаешь, — начинает он, — у моего народа есть поговорка. «Время превращает даже самые горькие слёзы в вино». Какое-то время они лежат в тишине, и Гаррус начинает думать, что Шепард задремала, но потом она всё-таки отвечает: — Тебе следует почаще напоминать её самому себе. Он хочет сказать, что грядущая высадка может предоставить им больше вина, чем требуется, но молчит, сочтя шутку не просто неуместной — однозначно плохой. Кроме того, Шепард и так знает об этом.