Харлин устало прислонилась к стене в душевой кабинке и медленно осела на пол, погружая одну руку в длинные растрёпанные и намокшие волосы, а другой растеряно описывая узоры на намокшем полу. Девушка проматывала в голове прошедший день раз за разом и не переставала дивиться произошедшему.
После того как её увели, расспрашивали совсем немного, прекрасно понимая состояние Харлин. Да и удивительно это было, что она так легко отделалась. Обычно после подобных выходок настолько целыми от Джокера выйти не удавалось. Очень странно это всё было. Почему Джокер остался в камере? Почему камера вообще была открыта и откуда там взялся этот санитар? И почему доктор Квинзель не выбежала вместе со всеми остальными? Прибывшие на место врачи быстро обработали разбитую скулу и порез на губе. Что стало с Сэмом Харлин не особо интересовало. Ей была абсолютно противна сама мысль об этом человеке.
«Чёртова шлюха» — вот что теперь периодически проносилось у неё в голове, ударяясь о её стенки и эхом проносясь в самые дальние закоулки сознания. Почему? За что? Боги, теперь это было совершенно не важно для неё. Харлин проигрывала, и она это понимала.
Девушка растерянно дотронулась рукой до губ и тут же отдёрнула её, поспешно закрывая лицо ладонями и делая глубокий вздох. Харлин чувствовала себя совершенно раздавленной и обманутой. Квинзель окончательно запуталась в себе, в Джокере, в Аркхэме. Ей был необходим глоток свежего воздуха, чтобы привести в порядок свою голову и расставить все мысли по полочкам, довести до идеальной сортировки чувства, захлопнуть сомнения и боль на замок, спрятав в дальний ящик, но подниматься и покидать горячий душ не хотелось совершенно, ибо за его пределами Харлин ждала лишь темнота и неприятный озноб. Ещё это вечное чувство тревоги и того, что за ней кто-то постоянно следит не переставало покидать девушку уже который день, а может и неделю. Так что, порой, идя поздно домой, Харлин испуганно оборачивалась и понимала, что всё это ей мерещится и постепенно переходит в паранойю.
— Хотелось бы мне, чтоб ты был сейчас в этой комнате, чтобы спросить у тебя все эти чёртовы вопросы, — скомкано и глухо проговорила блондинка в свои собственные ладони, опуская голову на прижатые к груди колени, — Почему? Почему всё так сложно?
Тишина была Харлин ответом, которая словно звенела в этой холодной и пустой квартире. Только капли воды барабанили по светлой макушке Харлин и стенкам душевой. И неизвестно сколько времени прошло с того момента, как Квинзель опустилась на пол в кабинке душа, но когда она смогла найти в себе силы и подняться, её пальцы уже были похожи на иссушенные временем пальцы старух. В детстве мама всегда пугала её, что если она будет продолжать так много и долго валяться в ванной, то она останется такой на всегда и никто не будет с ней дружить.
«Харлин, милая, не сиди там так долго! А то превратишься в старуху! Ты там уснула? Харлин!» — говорила ей мама, стуча в дверь.
Но Харлин всё равно любила понежиться в ванне подольше, а, особенно, после очередной изнурительной тренировки. Ей всегда было этого мало.
Мало дома. Вечные тренировки, выезды на сборы, соревнования и показательные выступления высасывали из неё все силы. Да, это было безусловно весело, ибо подруги по команде всегда были рядом, пусть и в их компании ссоры были постоянным явлением. Также, у Квинзель никогда не было проблем с парнями, как бы глупо это ни звучало. Она была талантлива, умна, хороша собой, так что сильный пол постоянно вился где-то поблизости, но все они были однотипными и неинтересными. Наверное, поэтому она не встречалась ни с кем больше месяца. Её тренер была только рада этому. Возлагая на девушку большие надежды и будучи уверенной в её победе на олимпиаде, она прочила и самой себе отличное и безбедное будущее. Поэтому когда Харлин ушла из спорта, для её тренера это был болезненный удар. Они до сих пор иногда общались, но не слишком уж часто. Иногда Квинзель сама задавалась вопросом: «а не зря ли я ушла?», но потом, помотав головой, утвердительно кивала, убеждаясь, что с её талантом она и вернуться сможет, а быть вечным победителем, как в детстве — слишком скучно. Она с содроганием вспоминала то, как менялись взгляды подруг по команде, когда девушка в очередной раз подымалась на первое место пьедестала и улыбчиво махала им от туда рукой или обнимала стоящих рядом на втором или третьем месте.
Вспоминая всё это, Харлин смотрела на очертания самой себя в запотевшем зеркале ванной, а потом, поддавшись порыву, она написала на стекле:
Харлин Квинзель
И застыла, рассматривая витиеватые линии выведенных ею букв. Немного раскачиваясь с пятки на носок, Харлин едва заметно хмурилась. Ей всегда нравилось её имя, поэтому, когда Джокер сказал ей, что оно ужасно, она, несомненно, удивилась.
«Харли Квинн. Да! Так намного лучше.» — изрёк он своё заключение тогда.
«Заключение? Боже, Харлин, кто же из вас тогда врач?», — подумала она, собираясь протереть стекло, но её рука дрогнула, когда она стёрла «зель», и девушка на несколько мгновений выпала из реальности, удивлённо приподняв брови. Но затем вновь нахмурилась и протёрла зеркало рукой, уже до конца стирая буквы.
Девушка подняла взгляд голубых глаз на своё отражение и чуть поджала губы. У неё разбита губа, порез на скуле и расплывающийся новой галактикой, пестрящей синим, красным, местами зелёным и жёлтым по краям, огромный синяк. Синий и красный… Удивительно прекрасное сочетание на её удивительно прекрасной коже цвета слоновой кости, которая в блёклом свете почти перегоревших лампочек в ванной отдаёт сероватым цветом. Харлин провела большим пальцем левой руки по контуру синяка и задумалась о том, что он, действительно, похож на маленькую галактику прямо на её лице, царапина, рассекающая кусочек этого космоса, больше похожа на падающую звезду.
— Сэм, чёртов ублюдок! В этой больнице настоящие безумцы среди персонала. После первого же случая его нужно было уволить, а этого сукина сына оставили. Да ещё и закреплённым за мистером Джеем. Сумасшествие… — последнее слово девушка прошептала одними губами и покачала головой.
По-хорошему бы его свести, помазать пару дней той чудной мазью, коей она пользовалась ещё со спортивной юности, и через пару дней он почти исчезнет, но Харлин не хочет. Девушке хотелось оставить этот синяк подольше, как напоминание о произошедшем. О том, что Джокер её фактически спас. Одному Богу известно, что сделал бы этот ненормальный Санитар не сбей его с ног Джокер.
Квинзель вспыхнула слабым румянцем, вспоминая, как самозабвенно он избивал санитара. Сколько сосредоточенности было в его глазах, власти и безумия. Волновался ли он за неё? Это был ещё один вопрос, на который Харлин так хотела получить ответ.
Она совсем покраснела, когда воспоминания доходят до того момента, где он целует её так, словно давно желал этого. Да какая разница как?!
Её. Поцеловал. Джокер.
Даже не так.
Её второй раз поцеловал мистер-маниакальный-психопат-убийца-Джей.
Тот самый Джокер, который наводит страх и ужас на весь Готэм-сити.
Что вообще между ними происходит? Зачем Джокеру, принцу-клоуну преступного мира, Харлин Квинзель? Возможно, она лишь очередная жертва его обмана и путь на заветную свободу, а может...
Может. Какое сбивающее слово. Может ли так быть, что он нужна ему не только для этого?
— Вопросы, вопросы, вопросы! — в раздражении проговорила Харлин и, ударив по раковине, набросила мягкий махровый халат и вышла в коридор.
