Make up your mind baby cause the time is here

      Харлин уже десятую минуту стояла перед высоким зеркалом в своей квартире, оглядывая себя неуверенным взглядом. Всё казалось ей неправильным, глупым, скучным. Она, дипломированный врач, никогда и предположить не могла, что однажды сама попадёт на приём к специалисту её рода. Как говорится, все психиатры безумны лишь немногим меньше, чем психи, которых они лечат. В конце концов, нельзя ковыряться в чужой голове, не забрав в свою часть его тараканов.       Квинзель ещё раз окинула человека напротив взглядом и закусила губу. Удобный растянутый свитер, достаточно приличный для выхода в общество, свободные светлые джинсы и тёплое пальто непонятного цвета, расположившимся между персиковым, алым и бежевым, так разительно отличались от её обычной одежды, что вызывали где-то внутри противостояние существовавшего с устоявшимся. Харлин тяжело вздохнула и, натянув на голову берет, решительно покинула квартиру, приняв окончательное решение всё же посетить психотерапевта.       Улица встретила её подтаявшим снегом, смешавшимся в одну серо-бурую кашицу с примесью чего-то чёрного. В Готэме зима странная, можно сказать, неадекватная, как некоторая часть её жителей. А, может быть, вся? Кто в здравом уме останется жить в этом чумном, погрязшем в грехе, похоти и разврате мрачном городе? Готэм-сити не дышал никогда, он хрипел — дико, глухо, с трудом заглатывая в зияющую грязью утробу душный воздух с запахом сигаретного дыма и выбросов заводов. Готэм-сити похож на живого мертвеца, разлагающегося и гниющего, но при это завернутого в упаковку лощеного блеска, сияния неоновых вывесок и витрин. Любой приезжий увидел бы здесь только ужас и тлен, высшую степень падения общества. Но Харлин, как истинному жителю Готэма из тех, кто здесь родился и планирует здесь умереть (желательно, не за ближайшим углом от шальной пули), казалось, что все пороки, отрицать которые просто напросто не возможно, хоть и делали город хуже, но не уничтожали. Среди убийц, воров, психов и проституток всё ещё жили люди, способные возродить Готэм, очистить и дать новый шанс. Было бы их только больше…       С этими размышлениями дорога до клиники заняла у неё буквально двадцать минут, и к назначенному времени Харлин уже стояла на пороге, стряхивая с шерсти пальто налипший мокрый снег. Радушная секретарша в ярко-голубом платье с белой полосой от плеча к бедру приняла её верхнюю одежду и с улыбкой попросила занять диванчик в углу и немного подождать, пока она сообщит доктору. Отчего-то добрый неспешный голос женщины вызвал у Квинзель иррациональное раздражение. Обращаются, будто с ненормальной… «Боги, Харлин, ты и есть псих», — иронично шепнул внутренний голос, но был моментально откинут на задворки сознания. — Проходите в кабинет, мисс Мур, мистер Шудберт скоро будет, — секретарша приоткрыла для неё дверь со стеклянной панелью рядом со своим столом и, убедившись, что пациентка заняла своё место в глубоком мягком кресле, удалилась на рабочее место.       Психотерапевт появился через несколько минут и сразу прошел внутрь, давая Харлин возможность рассмотреть его. Мужчина ей понравился: высокий, пожилой, с благородными чертами лица, гордой ровной выправкой, в отличной (для своего возраста) физической форме, голос низкий и мягкий, держится уверенно и без суеты, в общем, крайне положительный персонаж. Квинзель мягко улыбнулась и протянула руку для приветствия. — Здравствуйте, меня зовут Дженни Мур. Можно просто Джен, — её ладонь он принял и, коротко пожав, улыбнулся в ответ. — Здравствуйте, Дженни. Я Джордж Шудберт, но можете звать меня так, как вам будет удобнее всего.       Доктор расположился напротив неё, заняв кожаное кресло за широким столом, вынул из кармана халата блокнот и, быстро что-то пометив карандашом, вернул взгляд к Харлин. — Ну что же, Джен, что вас беспокоит? Просто рассказывайте, а я не буду перебивать. Всем же нам нужен человек, которому можно всё рассказать, а потом это никто не узнает. Ну, а лично я Вам это гарантирую.       Харлин подумала несколько мгновений, как же ей лучше сформировать свою проблему, а потом отмахнулась от всех мельтешащих в голове мыслей и начала, как на душе лежало: — Знаете, доктор, кажется, я перестала понимать, что со мной происходит. Мысли постоянно скачут с места на место, но в итоге всё равно возвращаются к одному и тому же человеку. Порой он мне снится, но это не такие добрые, наполненные ванилью, сны, а какой-то вечный триллер с элементами ужасов. Я не буду врать, он пугает меня до смерти. Находиться с ним в одной комнате, это так… это убийственно. Но с ним невероятно увлекательно общаться. Он очень и очень умён! Я имею ввиду… Было бы замечательно, если бы нормальные парни имели хоть половину его мозгов. Его идеи довольно странные, но когда ты слышишь их от него самого, они кажутся весьма последовательными, имеющими свою особенную закономерность. Даже когда он пытается оправдать нечто совершенно безумное, в его словах есть смысл. Создается ощущение, что его сумасшествие — всего лишь побочный эффект гениальности. Ему плевать, что он безумен, потому что безумие в его интерпретации не имеет значения, или вообще не существует. Во всяком случае, он так думает. А что же до меня… То я сама же и вижу, что помешалась на нём. Он словно поселился в моей голове и отчаянно не хочет оттуда выходить, — она устало прикрыла руками глаза и глубоко вздохнула, — Скажите, доктор Шудберт, я схожу сума?       Всё время, пока Квинзель говорила, Джорджа не покидала мысль, что что-то во всём этом не так, а сама пациентка явно не договаривала какую-то информацию. Какой-то на редкость важный пункт, вполне способный перевернуть с ног на голову всё то, что она говорила. Шудберт прожил уже пятьдесят четыре года на этом свете и повидал не мало, так что основная «проблема» этой прекрасной девушки была понятна и проста. — Мне известна ваша «болезнь», Джин. Я думаю, что всё одновременно очень просто и сложно, — он на мгновение остановился, чтобы посмотреть внимательно ли его слушают, а затем продолжил, — Вы влюблены.       Харлин нахмурилась, опустив взгляд на свои сцепленные в замок ладони. Влюблена? Влюблена в Джокера? Как вообще можно влюбиться в этого… человека? Чтобы любить по-настоящему нужно узнать душу, привязаться к каждой клеточке другого, оценить не только внешний, но и внутренний мир. О, Харлин «прекрасно» изучила его внутренний мир. Выжженная постъядерная пустошь, испепелённая огнём безумия, окрашенная в невероятные кислотные цвета. Выеденная вселенная, изничтоженная и пустая, полная своей противоречивой, страшной жизни, сумасшедшего смысла. В нём одновременно не было совершенно ничего, что роднило бы с человеком, но одновременно было слишком много всего, чтобы позволить хоть относительно причислить его к роду нормальных. — Не думаю, доктор Шудберт, — изрекла наконец Квинзель, всё также глядя на свои руки. — Всё не так просто. — Правда, Джен? Поверьте, милая, на моей практике было очень много подобных случаев. Молодые девушки и умудрённые возрастом женщины приходили ко мне и рассказывали совершенно не похожие друг на друга истории. Но в итоге все они сводились к одному — любви. Харлин немного нервно хихикнула и подняла лицо к свету, чтобы заглянуть в глаза Джорджа. — Не в этот раз, доктор Шудберт. — Скажите, Джен, — психотерапевт немного помедлил, постукивая пальцами по столешнице, — это он вас ударил? Квинзель вначале не поняла, о чем он говорит, а потом досадливо поморщилась внутри, мысленно отругав себя за то, что не догадалась замазать слабый синяк и пластыри на месте порезов на скуле и губе. «Ну вот, теперь он вообще решит, что я влюблена в садиста…» «А это не так?» — тут же ехидно откликнулся голос в её голове, на который Харлин только зашипела. — Нет. Совсем другой человек, — Харлин немного подумала, как сформулировать мысли, чтобы не выдать себя, — мой коллега. Майкл, — соврала она, — решил, что ему позволено избивать человека, о котором я вам говорила. Я… заступилась за него, за что и получила, — «ты получила не за это, и прекрасно об этом знаешь». Джордж уже собирался что-то ответить на это, как вдруг Квинзель неожиданно перебила его не начавшуюся речь бурным монологом. — Это всё так сложно, доктор, вы просто не представляете! Я-я… Я просто запуталась, перестала понимать, что правильно, а что нет. Где та грань, за которую нельзя заходить, где верх, а где низ… Он всё перевернул, доктор, с ног на голову. Так не должно быть! Не должно, понимаете? Но это так. И в этом очередная проблема. Я не могу принять свою существующую реальность, потому что она не может быть одновременно с привычным мироустройством в моей голове. Я устала от этого, доктор, так устала. Мне просто хочется покоя, хочется разобраться хотя бы в самой себе. Он мучает меня, доктор, но я не могу… не могу уйти от него. Потому что вместе с этим он даёт мне что-то неуловимое, что я никогда не смогу получить ни от кого другого.       В кабинете повисло тяжелое молчание. Квинзель зажмурила глаза, обхватив голову ладонями и упершись локтями в колени. Шудберт смотрел на неё и пытался понять, чем же он может помочь в этой крайне запутанной ситуации. — Дженни, послушайте, вот что я вам скажу, — медленно начал терапевт, — вряд ли в подобной ситуации я смогу дать вам что-то. Я могу только посоветовать, а дальше вам придётся рассчитывать только на себя. Это жестокая правда, но это правда. Вы думаете, что запутались во внешних путах, но эти узлы только внутри, и их кроме вас развязать некому… — Да-да, я понимаю, — как-то поникнув, ответила Харлин и кивнула, как бы прося его продолжать. — Вам известно о таком психологическом заболевании, как Стокгольмский синдром? — Это не он, доктор, — с лёгкой ухмылкой парировала она. — Точно. Я понимаю, что со стороны это выглядит весьма однозначно, будто я привязалась к нему из-за насилия… Но это не так. У меня нет Стокгольмского синдрома. И быть не может, потому что нет его, насилия. Социальный СС тут тоже не при чем, поверьте. — Я всё же настоятельно советую вам подумать над этой мыслью, если уж вы так хорошо подкованы в плане Стокгольмского синдрома. И, мисс Мур, мой совет. Вы пробовали просто поговорить с этим человеком? — О, если бы это было так просто, доктор, — Квинзель позволила себе слабо улыбнуться. — Он не может просто ответить на мои вопросы, он слишком сложный, чтобы делать что-то так просто. — Но всё же откровенный разговор — самое лучшее, что может быть в данной ситуации. — Я подумаю над вашими словами, доктор Шудберт. Но всё же вы заблуждаетесь, это не влюблённость, — Харлин встала из кресла, размяв затёкший от мягкой спинки позвоночник и, благодарно кивнув, быстро пожала протянутую руку. — Приходите, мисс Мур, если вам это понадобится. Но я надеюсь, что у Вас всё будет хорошо, — она на несколько мгновений замерла в дверях, смотря себе под ноги. — Джокера нельзя любить, мистер Шудберт. Никак и никогда, — тихо буркнула Харлин сама для себя и поспешила выйти. Она не видела и не знала, что доктор Джордж Шудберт, доселе что-то записывающий в блокноте, сбился и задрожал, услышав одно случайно оброненное казавшегося стандартным пациента.

Джокер.