Make up your mind baby cause the time is here

— Пора домой, доктор.       Бэтмен с лёгкостью закинул бессознательную Харли к себе на плечо и подошёл к машине. По всем канонам сейчас должен был бы пойти дождь, чтобы, хоть и условно, смыть грязь с улиц Готэм-сити, но он всё не начинался. Ночной воздух был одновременно и сух, и холоден, что заставило его несколько раз прокашляться, вероятнее всего от пыли. Перед тем как закрыть дверь заднего сидения, он окинул арлекину мимолётным взглядом, подмечая многочисленные синяки, ссадины и глубокие порезы.       Они не успели далеко отъехать, как Харли открыла глаза, чтобы в очередной раз убедиться в происходящем почти каждый раз, когда её успевают вырубить во время их с Джеем небольшой шутки. Всё тело девушки болело, кости ломило, и ей казалось, что если она сейчас встанет с сидения, у неё захрустит каждый сустав. Голова ужасно болела, мешая сосредоточится хоть на чём-нибудь. Капающая кровь со лба, стекая, оставляла полосы и подтеки на лице, окрашивая белый грим в новые красноватые оттенки. Она не хотела сейчас об этом всём думать, но она обязательно это сделает. Не сейчас. Завтра. Сейчас же ей нужно улыбнуться. Ну же, Харл! Давай! Ещё улыбочку!       И она улыбнулась, обнажая ряд белоснежных зубов. И как только они остаются целыми? Пересохшие губы болезненно трескались, добавляя ко всей этой какофонии боли ещё немного мазохистского удовольствия. — Мы едем в Аркхэм, сладкий?       Раздался голос девушки с заднего сидения, и Бэтмен подмечает, что они не успели проехать и квартала. Квинн сонно протёрла глаза и, потянувшись, села, словно приморившаяся от долгого дня на солнце кошка, а не опасная преступница Готэм-сити, едущая в свою клетку, чтобы вновь, спустя месяц или два, оттуда сбежать. — Да, Харли. Твой дружок опять тебя бросил, — хмурится Бэтмен, когда они проезжают на красный свет, игнорируя правила дорожного движения. — Ух, как думаешь, получится очень неловко? Опять встреча коллег… Как я выгляжу, сладкий? Ах, можешь даже не отвечать! Знаешь, это похоже на встречу одноклассников. Правда, я не знаю какого это: я своих никогда не встречала. А жаль! Как я изменилась за лето, — она игриво подмигнула ему и продолжила, — ох, мной и раньше восхищались в школе, но сейчас я абсолютна.       Харли весело щебетала, словно и не рассчитывая на многословность водителя. Брюс много думал на тему того, как много ей позволяет, но в итоге решил, что раз уж она не предпринимает особых попыток освободиться, то и он поощрит её возможностью выговориться. Ему было интересно: как много они с Джокером разговаривают, и почему она не пытается сбежать? О последнем он даже однажды спросил. « — Почему ты не пытаешься сбежать, Квинн? Неужели надеешься, что я потеряю бдительность?       Спросил тогда Брюс, поражаясь бездействию Харли. Она же только звонко расхохоталась и покачала головой. Мужчина не понимал, что её так смешит. Хотя стоит отметить, что он вообще редко её понимал. Харли Квинн. Харлин Квинзель. Она была для него фигурой неоднозначной. Поначалу он считал её простой марионеткой в руках Джокера, безвольной куклой, очередным проектом, или пускай даже рисунком, выцарапанный ножом на стене камеры лично Джокером. Он ошибся. Харлин умела многое, и Харли научилась это использовать. И речь сейчас не о том, как ловко она орудует своим гигантским молотом, стреляет из различного оружия или выписывает немыслимые пируэты в таких же немыслимых ситуациях. Нет. Речь идёт о том, как она умеет залезть в голову, порыться там, словно у себя дома и со смехом рассказать тебе то, какой ты скучный или смешной. — Ах, мышка! Глупая-глупая мышка! Неужели ты не понимаешь? Мне просто хочется побыть немного принцессой. Да, мышка! Именно ей! Заметь, что он приходит за мной, а это самые счастливые моменты в моей жизни. Так что же? Зачем мне себя их лишать?       И он понимает.»       А сегодня же Квинн необычно болтлива, необычно быстро очнулась, необычно спокойная. Раньше бы она просто без устали шутила, пела, кривлялась и выводила Брюса из себя всеми доступными ей методами, коих, поверьте, предостаточно, но, видимо, не сегодня, так что мужчина решает дать ей выговорится и даже поддерживает разговор. — Ты всегда задаёшь этот вопрос, Харли. Да и вечно забываешь: бывших. — А? — как-то по-детски удивляется она его ответу, да и вообще тому, что он нарушил собственное безмолвие. — Бывших коллег, — вновь поправил её Бэтмен, немного хмурясь и следя за дорогой. — Да это же совсем не важно! — Кто ты, Харлин Квинзель? — прервал её Брюс и перевел взгляд на отражение Харли в зеркале заднего вида. Она смотрела в ответ - долго, серьёзно. Харлин не отводила взгляд и даже не строила ему глазки, как это обычно бывало. — Я всего лишь Арлекин. — Ты всего лишь его игрушка, Квинн. Ты же это понимаешь? Он уже неоднократно сбегал без тебя, а в итоге всё придёт к тому, что он наиграется и выбросит тебя, а я в этот самый момент превращусь из твоего личного таксиста до Аркхэма в катафалк. Джокер абсолютно безумен и жесток. Он жестокий со всеми, а больше всего именно с тобой. Почему ты каждый раз прощаешь его Харли? Каждый раз. И потом я вновь везу тебя в Аркхэм. — Да ты меня всё равно отвёз бы в Аркхэм. Это уже без вариантов. Я его произведение искусства, — гордо произнесла арлекина и, откидывая сине-красные волосы с плеча, отвернулась к окну. Брюс понимал, что она попросту пытается не разреветься прямо перед ним, а когда за ней с грохотом закроются двери уже не его машины, а железные двери камеры, то тогда уж она даст волю чувствам, мешая всхлипы с истерическим смехом, пугая сотрудников и немногочисленных соседей по блоку, царапая стены и кожу, сдирая пальцы в кровь, ломая ногти. Внезапно она вновь продолжила, всё так же сверля взглядом пейзаж за окном: — Абсолютно безумный и жестокий… Жестокость, которую я считаю непростительной, дорогой, — это та, которую мы проявляем в отношении себя, когда боимся быть теми, кем являемся.       Харли всегда знала как уколоть Брюса больнее, чем кто бы это ни был. Она словно указывала на собственные изъяны Брюса, и что хуже всего — она каждый раз права. Нет, Уэйн не сердился. Уже давно его это перестало цеплять, и теперь уже всё совсем наоборот — её колкости служат ему пищей для размышлений. Всё таки не каждый раз подвозишь преступницу с докторской степенью, которая, не смотря на своё сумасшествие, всё ещё ей пользуется. Возможно, именно поэтому он считал Харли Квинн намного более опасным противником, нежели Джокер. Так что, от части, он благодарен этому клоуну за то, что она так безумно в него влюблена, что предпочитает быть вечно в тени её личного солнца, а не строить собственную преступную карьеру. — Знаешь, Харлин, я уважаю тех, кто говорит мне правду, вне зависимости от того, как тяжело будет ее принять. К тому же я всё ещё надеюсь на твою реставрацию. Мне иногда кажется, что я единственный, кто в это верит, — Бэтмен тяжело вздыхает и продолжает. — В то, что ещё можно найти человека, который вновь распишет тебя красками и подправит потёртости, заменит раму. — Тогда уж придётся менять и подпись, милый.       В машине ненадолго установилась липкая тишина с примешанными звуками улиц. Такое редко бывает, так что каждый думает о своём, не спеша делиться мыслями. Внезапно арлекин начинает заливисто хохотать, а затем, смахнув выступившие слёзы говорит: — Знаешь, Бэтс, а ты напомнил мне меня. Я ведь тоже когда-то думала, что смогу его вылечить, что буду тем самым реставратором. Но знаешь, сладкий, я не понимала одну важную вещь, — она дождалась, когда он посмотрит на неё, и продолжила. — Нельзя улучшить то, что абсолютно.       И они вновь замолчали. Ехать оставалось не долго — Аркхэм уже был хорошо виден среди деревьев. Харли и не заметила, как они выехали к этому месту. Каждый раз при виде стен Аркхэма, сердце Квинн болезненно сжималось, оголяя давно забытые воспоминания, искусно затёртые её мистером Джеем. Когда она тут работала, то даже тогда ей казалось это место неимоверно холодным, забытым и жестоким. Она считала, что с таким отношением к пациентам никакого лечения не получится. Но теперь… Теперь она знает, что пусть лучше так. И мягким покажется пол камеры, когда уже больше особо ничего и не нужно. Находясь по ту сторону баррикад, Харли многое поняла. Первое, что она для себя отметила: тишина слишком уж переоценена. Многие считают, что она создана для самопознания, самопринятия и, возможно, поиска выхода из собственного безумия. Но нет. Именно в Аркхэме голоса, преследующие её ещё с работы здесь, казалось бы обрели физическую оболочку. Сначала их было интересно слушать, потом страшно, потом стало невозможно заткнуть… А теперь они играют в слова, ставят друг-другу диагнозы и выдумывают самые невообразимые планы побега или ещё чего поинтереснее.       Они так больше и не заговорили. И лишь когда Брюс лично закрывал за Харли камеру, она прошла чуть к противоположной стене, и не поворачиваясь сказала: — Это наш идеальный конец, не находишь? Доброй ночи, мышка. — Доброй ночи, Харлин.       Дверь закрылась, и Брюс Уэйн почувствовал, как сильно он устал.