Дымом изъеденный

      Фран рисовал на запотевшем стекле: кружок, квадрат с треугольником внутри, равносторонний треугольник с вертикальной чертой, ломаная линия, стрела.       Они сидели в машине, снаружи зима порошила снегом, и он с мягким шорохом бился в двери их автомобиля и кружился вокруг него, что-то заговорщически нашёптывая.       Бельфегор наблюдал за ним, он знал. Когда не можешь видеть чужих глаз и вечно находишься в неведении, смотрят ли на тебя прямо сейчас, взгляды привыкаешь чувствовать. Вот как сейчас.       Человек, сидевший на водительском сидении, смотрел, как его спутник водил подушечкой пальца по стеклу, издевательски медленно прочерчивая линию за линией уже не простеньких рисунков, а ti amo, он покрывал ti amo ti amo ti amo ti amo ti amo ti amo ti amo ti amo всю нижнюю часть окна, изо рта вырывался пар и неслышно растворялся в воздухе перед ним, а Бельфегор жадно, хоть этого и не было видно из-за очень длинной чёлки, съедал глазами, всё это время ударяя носком сапога по педали тормоза. Это движение — отвлекающий манёвр: принц старательно делал вид, что занят своими — королевскими — делами, а не разглядыванием какой-то там лягушки. Поэтому — глухое бум-бум-бум по педали, постукивание пальцами по баранке руля и даже голова не повёрнута в сторону мальчишки, чтобы скашивать глаза до боли, но не выдавать себя.       Бельфегор притворялся, что ничего не видел.       Что ничего написано не было.       Фран смахнул прочерченные буквы ладонью и стал дуть на стекло, почти утыкаясь в него губами, чтобы его дыхание замёрзло, превратившись в холст, на котором он вновь будет выписывать… всякое.       Следующее, что складывается из букв, — это je vous aime. Они оба французы, хотя заставить патлатого социопата признаться в этом невозможно: все атаки Франа отбиваются жёстким и непреклонным «Я итальянец». Но интуиция мальчика, в отношении Бельфегора обострённая особенно сильно, может поклясться в ином. Мужчина — его соотечественник, не королевских кровей, конечно, поэтому и фальшивый принц, но самый что ни на есть родом из Франции, даже парижанин, быть может.       Франа не проведёшь.       Надоедливый стук носка по педали стих, когда Бельфегор уставился на написанное на стекле, что означало лишь то, что капризный принц забыл о том, что играет роль совершенно не причастного ни к чему человека. Родной язык всегда воспринимается иначе, чем все остальные, поэтому, наверное, доходит глубже до сердца и влияет на него много серьёзней.       Подросток довольно ухмыльнулся и начал писать ещё более интимное je t’, когда Бельфегор вспыхнул и с раздражением дёрнул засранца, с которым его угораздило связаться, за рукав свитера, заставляя прекратить.       — Хватит заниматься глупостями, идиот, — буркнул он, нашарил тряпку и, с раздражением потянувшись к окну со стороны пассажирского сидения, вытер всё написанное и нарисованное, а после вернулся на своё место, отряхнулся, отвернулся, совершая так много ненужных неловких движений и тем самым выдавая своё смятение.       Фран откинулся на спинку сидения с довольной широченной улыбкой. Смутить семпая не так-то просто, но ему это удаётся — исправно, раз за разом. Настолько, насколько этого человека вообще можно заставить чувствовать себя неловко.       Бельфегор не до конца понимает смысл признаний в таком — на каком бы языке они ни были; можно даже сказать, что совсем не понимает, поэтому поведение Франа выбивает его из колеи и злит. Фран тоже не совсем в курсе всех любовно-сердечных дел, просто знает, что, когда испытываешь что-то такое, обычно говорят и пишут это, а ещё ему ужасно нравится реакция, поэтому…       Когда стекло вновь запотевает, Фран, прицокнув языком, снова начинает чертить квадраты-круги-треугольники, с удовольствием наблюдая боковым зрением, как напрягаются плечи его спутника, а с губ срывается злой недовольный вздох, который забыли удержать.