Fors omnia versas / Воля случая

Отстветы уличного фонаря лежат на стенах и квадратах ламината, почти добравшись до небольшого дивана со смятыми простынями в углу. Доминика мечется по кровати, практически скидывая оставленный ноутбук, стонет сквозь сон, простыня сползает на пол и смешивается с жёлтыми пятнами света, превращаясь в одно большое светлое пятно с тёмными полосами складок или реек рамы. Чёрное заоконное небо с редкими искрами звёзд, тоже затаившихся в эту ночь, висит над самым городом, как тяжёлая плотная ткань, ещё не окончательно накрывшая дома только потому, что повисла на шпилях высоток. Под дверью виднеется свет, звучат тихие медленные шаги, как будто идущий сам не уверен в верности своего решения. Створка приокрывается, добавляя ещё одну большую деталь в чёрно-светлый узор на полу, и Теофиль проходит в комнату. - Нет, не надо... Это плохая идея... Море, уберите море, я не умею плавать и синий мне не идёт, не на-а-адо... - Доминика говорит сквозь вязкий сон, пытается проснуться. Теофиль встревоженно трогает её за плечо, из-за чего она только отодвигается и начинает жалобно хныкать, смешав реальность с кошмаром. Снайпер трясёт её, чувствуя под пальцами тонкие кости плеча, обтянутые горящей кожей, и она приходит в себя, резко садится на кровати, из-за чего перед глазами встаёт непроглядная тьма, разбавляемая только редкими белыми вспышками и дополненная ощущением падения. Она не хочет упасть и стать ангелом, поэтому хватает Теофиля за ладонь, до боли сжимая пальцы, как будто это поможет удержаться, и старается упорядочить свой мир. Снайпер осторожно придерживает её за плечо, пока она медленно ложится и выпрямляется. Простынь тёплая, немного влажная и собравшаяся крупными складками, которые отпечатаются на коже под задравшейся майкой, но это последнее, что её волнует. - Отпустило? - про "всё ли нормально" можно не спрашивать, это лишний вопрос. Так что Теофиль откладывает на тумбочку ноут, садится на край кровати, подняв сползшую простыню, и слегка пожимает всё ещё цепляющиеся за его руку пальцы. - Сегодня новолуние, могут приходить плохие сны. В его голосе и так достаточно тревоги, поэтому Доминика утыкается лицом в наволочку сдавленно отвечает: - Да, у меня такое иногда бывает в новолуния, я могла бы сказать, что привыкла, но к такому не привыкают, - голос подрагивает, но, пробиваясь сквозь подушку, глушится достаточно, чтобы этого не было заметно. - Но посиди ещё чуть-чуть, если можно, пожалуйста. Хорошо, что Теофиль сегодня остался, потеряв ощущение времени и не рискнув ехать через полгорода после блиц-крига сумерек. Или, наоборот, очень плохо, но в данный конкретный момент Доминика не рассматривает этот вариант, только ложится в нему лицом, пряча правую щёку в подушке, и немного подтягивает колени. Как будто пытается свернуться вокруг него клубком, взяв за основу чужую спокойную заботу. Пальцами неосознанно считает чужой пульс, не отпустив руки. Ника ещё чуть-чуть сворачивается, утыкаясь лбом в Теофиля, будто старается замкнуть кольцо и отрезать все пути отступления, и смотрит снизу, сильно скосив левый глаз, В чередовании света и тени его кожа кажется серой с золотистым отливом, а каждая тень в лице и фигуре приобретает многократную глубину, смазывая оттенки. Хочется сфотографировать, но техника такое, к её вящему сожалению, не передаст. Она выравнивает дыхание, плотно закрывает глаза, цепляя ресницами наволочку, и пытается притвориться спящей. Теофиль верит то ли в честность её попыток, то ли в успех, поэтому, разомкнув ослабевшую руку, удивительно личным и осторожно-нежным жестом убирает с её лица спутанные пряди, самими кончиками пальцев коснувшись кожи. И тихо выходит, закрывая за собой дверь и вырезая из узора на полу кусок света. Полоса под дверью исчезает, а через стену скрипят пружины матраса. Доминика лежит ещё пару секунд, пока тает след прикосновения, а потом поднимается одним слитным движением, больше всего испугавшим её саму, и скользит к зеркалу. Опирается двумя руками на раму, наверняка оставляя мутные отпечатки, и наклоняется вперёд настолько, что касается носом холодного стекла. Правый глаз отчётливо синий, с лёгким оттенком зелени, той самой, которая всегда предупреждает о подводных глубинах, и темнота не мешает ей это видеть. В яркой радужке тонет зрачок, оставляя только беспросветную безнадёжную синеву. Зрение слегка двоится и плывёт, потому что левый, её собственный глаз, цветов и мелких деталей в темноте различить не может, но это уже не имеет значения. - Чёрт, - тихое шипение бьётся в стены комнаты, как морская волна. Ей нужна линза и, когда рассветёт и приступ пойдёт на спад, хороший укол стабилизатора. Самая большая беда при уничтожении любой физической сущности - это уникальная делимость их клеток и способность приспосабливаться к любой среде. Хочешь уничтожить физическую сущность - чистым выстрелом порази её сердце или мозг. Доминика умом понимает, что когда убивали тех Ангелусов, важнее было количество, а не качество. И крупнокалиберный разрывной патрон прекрасно уничтожил мозг этой твари, не оставив шансы на выживание. Только вот в пяти шагах стояла загипнотизированная девочка-подросток с рваной раной на руке, и её кровь смешалась с каплей крови Ангелуса. Доминика умом понимает, что обвинять тех военных не имеет права, должна даже благодарить, что осталась жива. Только от этого не легче. Но она не имеет права кого-то обвинять или перекладывать свой страх, свою ответственность, свою проблему. Другим ничуть не лучше, а помочь они не смогут. И если когда-нибудь... Когда-нибудь она превратится в тварь, то выстрел-удар в грудь или в голову станет правильным с любой точки зрения решением. Она бы первая проголосовала. Она отходит обратно к дивану и сворачивается клубком. Глупое желание пойти к Теофилю и рассказать, а потом ещё раз свернуться у него под боком, рассматривая чёткий профиль обострённым зрением, настойчиво бьётся в мозгу, но она подавляет его. Спину ломит так, будто у неё начинают расти крылья.