Pale

Все было бы не так ужасно, если бы Йен не перестал нормально питаться. Вместо овсяной каши, которую так любил, он пил чай. Вместо риса и стейка с подливой он пил чай. Легкий ужин был точно так же проигнорирован, а кусок черничного пирога отставлен в сторону, даже чай не выпил. Из-за плохого рациона и регулярных недосыпов Йен стал часто болеть. Он позволял себе завернуться в одеяло, как в кокон, и смотреть в потолок. Иногда закрывал глаза и думал. А когда на кухне больше никто не мельтешил, и в гостиной больше не было слышно голосов, он спускался вниз и смотрел телевизор. — Милый, что случилось? — мама всегда была добрая, и ей никогда не было плевать на проблемы своих детей, в отличие от отца. — Вы поссорились с Эйбом? Вы же так дружили, и тут ты переезжаешь. Йен, не молчи. Я вижу, что что-то случилось. Йен, — ее рука легла на плечо и бережно его сжала. — Вы с Эйбом поссорились? «Да нет. Просто потрахались», — так и не сказал вслух. — Нет, мам. Все хорошо, — к сожалению, убедительную улыбку выдавить не получилось. Как раз-таки по ней и было видно, что ее выдавили: совсем неискренняя. — Эйб сказал, что ты был не в духе, и вы немного поругались, — по телевизору крутили какую-то муть про то, что всех кормят ГМО и всё вокруг — часть мирового заговора. Теперь ясно откуда пошло название «зомбоящики». — Это выглядит так, будто вы пара, которая поссорилась, и один из вас переехал к маме, — она рассмеялась. Знала бы она, сколько тут правды. В безобидной на вид шутке. — В следующий раз я позову тебя к телефону, когда он позвонит, хорошо? — если ответит отрицательно — вызовет подозрения. Йен кивнул. — Спасибо, мам. За всё. Женщина обняла Йена, и они просидели так, может, минуту, пока она не ушла в спальню, пожелав спокойной ночи. Йен встал и поднялся по лестнице, пропуская мимо ушей скрип досок. Странно вообще, что скрипели, ведь родители всегда смотрели за домом. И по выходным его вместе с младшим братом заставляли убираться в комнате, что оба дико не любили делать. Глядя на книжную полку в комнате, Йен подумал, что неплохо было бы поработать библиотекарем. Вообще в голову чушь разная лезла, но это казалось очень привлекательным: ему нравилась звенящая тишина, запах старых книг и трепетный шелест пожелтевших страниц. Он бы наверняка рассматривал старые, местами потертые, иллюстрации в книгах. И читал бы сколько влезет. В его собственной квартире столько книг, которые он хотел прочитать. Целый стеллаж, заставленный произведениями разных авторов и научной литературой, которая была познавательной. Только в квартире накатывало плохое настроение, и читать ничего не хотелось. В конце-концов Йен не маленький, но отец очень настойчиво влазит в повседневную жизнь. И Йен не знает, чего тот хочет. Ему вроде и все равно, но он не оставляет попыток напомнить о себе. И даже брошенное «Ты мне больше не сын» не останавливало его необъяснимых поступков. Только Йену исполнилось восемнадцать, он получил в подарок от отца квартиру, а на двадцатилетие тот обещал машину, а на вопросы «Зачем?», лишь отмахивался и говорил, что он как родитель обязан обеспечить своего отпрыска. Не без яда в этих словах, конечно же. Йен ощущал эту неприязнь. И жить в квартире было крайне неприятно, поэтому Йен съехал к Эйбу, который снимал себе, как он называл, «холостяцкую берлогу». Жить с ним под одной крышей оказалось веселее и приятнее, с близко знакомым человеком-то. А когда отец узнал о переезде, то вцепился в Йена, но тот оправдался тем, что от Эйба ближе добираться: время в мегаполисе — вещь ценная.

~

Настойчивый стук в дверь сменялся громким звонком, и вся какофония этих двух смешавшихся звуков была слышна даже на втором этаже. Если Йен открыл глаза — все. Он больше не сможет заснуть вторично, несмотря на то, что поспал от силы часа два. Дурная привычка организма. Ритмичный стук, казалось, пробрался через кость черепа, и било где-то в голове. Все началось с этого: — Кто? — спросил бестактно Йен, не глянув на гостя через мутноватое стекло двери. — Йен! Это я. Какого черта здесь забыл Дункан, Йен не знал, но дверь все-таки открыл. Заскрежетал ключом и цепочками (мама любила чувствовать себя под защитой, поэтому закрывалась на семь замков, однако, как можно было поставить для «защиты» деревянную дверь, сделанную по большей части из стекла — вопрос), повернул скважину и наткнулся на лицо Дункана, такое же, как и всегда, только немного помятое. Сам Йен тоже был с таким же лицом, только что проснувшийся, с розовым следом от подушки на левой щеке. — Чего хотел? — хотя хотелось спросить, какого хрена вообще. — Ну, я волновался, тебя на тренировках не было, поэтому я решил, что мы можем тренироваться вместе, ну, то есть, ты мог бы научить меня кататься, как фигуристы, — тараторил он. И как-то все резко было, жестикуляция — и та какая-то скорая. — Ладно, — не думая, согласился Йен и уже собирался закрыть двери. Дункан придержал дверь и с улыбкой заявил: — А как же пригласить гостя на чай? — Йен только заметил, что во второй, свободной руке, Дункан держал торт. — Ты серьезно? — конечно, его нельзя было винить в том, что он не знал, что от одного вида этого <изделия> у Йена все выворачивалось. Наверняка, очень калорийный крем. — Я всегда серьезно, — и улыбка. Голливудская. Йен распахнул дверь шире: — Проходи, — он подумал, что стоило надеть халат, а не просто пижамные штаны, ибо взгляд Дункана невольно спускался с лица на торс и тот наверняка сдерживался, чтобы не спросить о худобе. — Очень уютно. Миленько так, — высказался Дункан, рассматривая родительский дом. — И камин есть. Ну ничего себе! — Располагайся. — А ты куда? — Умоюсь, помоюсь, покормлю кот… Твою мать, — вырвалось случайно. Йен забыл забрать кота из квартиры, когда уезжал. Том был серым, с белой грудкой и животом, совсем как из мультика, поэтому и получил свое имя в честь персонажа из «Том и Джерри». Ленивый кот лег где-нибудь, зарылся в шкафах, а Йен и забыл про него из-за эмоций, хлеставших через край и уехал, собрав манатки, а про питомца запамятовав. Йен не сказал бы, что он идиот, забывший кота. Он бы сказал, что он предатель, оставивший любимое животное в одиночестве. — Что не так? — Кот. Я забыл забрать своего кота. — А, — протянул Дункан. — Чай отменяется? Йен не ответил ничего, влетел в ванную, наскоро помылся с мылом, умыл лицо и вышел полусухой, в чистых спортивных штанах, вытирая мокрые волосы. — Так мы куда? — За котом! — Йен не обратил внимание на «мы» и надевал штаны. — Готов? — спросил, перепрыгивая последние ступени. — Ага. Дункан приехал сюда на своей машине, как Йен и думал. Они молча сели в салон и ехали в полной тишине на другой конец Нью-Йорка. Дункан заговорил неожиданно: — Может, сходим потом вместе потренируемся? — только Йен открыл рот, Дункан продолжил. — Необязательно, чтобы на льду. Можно просто сходить в спортзал и знаешь, подкачаться, — предложил Дункан, и Йен изогнул бровь, мол, что, реально думаешь, что я качок? — Хорошо. И началось все с этой тренировки. Йен физически ощущал, как зыбкое спокойствие в жизни и голове было точь-в-точь затишьем перед бурей. По крайней мере, Дункан хотел проводить с ним больше времени сам, и Йен не был против; жалко только, что времени мало. Мучительная нотка закрытости давила, мешая сконцентрироваться, голод косил с ног, и все это — бесило. Они не могут преодолеть эту неловкость с того самого дня, когда Дункан приехал к Йену и пригласил в этот спортивный зал. Который был в том же самом спортивном комплексе. Который был чуть дальше катка — прошли они мимо него. В зале, в котором они были вдвоем, абсолютно наедине. Они оба свалились на мат, Йен вытер пот с горячего виска. Они лежали друг рядом с другом, соприкасаясь плечами и глубоко дышали. — Чем, — между вдохами, — займемся? — Йен хотел просто лежать. — А какие идеи? Дункан зубами свинтил крышку с бутылки минералки и сделал много жадных глотков, выпив из нее почти всю воду, и Йен протянул руку, забирая ее и выпивая все до последней капли. — Ну, — сделав задумчивое лицо, протянул Дункан, — мы могли бы купить чего-нибудь и посидеть на крыше. Я люблю вообще на крыше сидеть. — Да ты романтик, — засмеялся утробно и тихо. — И что ты решил? — Йен бы отказался назло, чтобы показать, что не такое уж он и сделал безотказное предложение, но идея о том, чтобы посидеть на крыше сейчас выглядела отчего-то очень и очень соблазнительной, и предложение, реально безотказное. — Хрен с тобой, вперед, — и плевать, что уже почти ночь. — Кла-а-а-асс, — заулыбался Дункан, ухмылка становилась все задорнее и, присев на мате, он наклонился к Йену так, что их носы соприкоснулись. Они смеялись, а это взбудораженное настроение и возбуждение — как у двух подростков, задумавших побег. Желание умирать куда-то улетучилось. «Как дети», — подумал Йен, когда они столкнулись у входа в душевую и Дункан, как джентльмен, пропустил его первым. Йен вошел, по пути стаскивая полотенце. Оно медленно сползало с бледных худых бедер, после чего Йен закинул его на лавку. Он колебался, но все же продолжил идти к дождику с вентилями, огороженными стенкой из цемента и кафеля от других таких же «кабинок». Кафель обжигал ступни. И Йену хочется добраться до своей кабинки в углу, чтобы как-то отгородиться от холода и такого же голого Дункана, чтобы снова не столкнуться взглядами. Йен хоть и сто восемьдесят, но тело угловатое, острые коленки и локти, минимум растительности, а то, что растет, очень светлого цвета, и бедра какие-то широкие, и ребра немного видны, и все это смотрится как-то по-подростковому, по-детски. И не скажешь, что уже студент. Взгляд сам по себе соскользнул на парня, моющегося в кабинке напротив него, и Йен увидел красивое гибкое тело, по которому стекали капли воды. Сформировавшееся полностью. Разница два года, а, казалось, лет восемь. Йену кажется, что он обнаженный до непозволительной крайности, когда Дункан повернулся и стал пялиться в ответ. Йен непроизвольно прижал руки к животу, будто хочет прикрыться от немигающего ответного взгляда Дункана. И Йен отвел взгляд вниз, рассматривая пол, покрытый кафелем белого и бежевого цветов. Он стыдился своего тела, и одновременно было все равно. Угловатое, полностью гладкое, без намека на твердые мышцы и с едва видным пушком на голенях. — Все нормально? — спросил Дункан. А Йен думает, что тот мог бы просто промолчать, кивает.

~

— Как насчет того, чтобы выбираться вместе почаще? — Дункан оперся спиной о выступ на крыше. — Я сперва решил, что под «съездить куда-нибудь» ты имел ввиду кафе или парк, или что-нибудь в этом роде. Не ожидал, что про крышу ты не пошутил. — В следующий раз можно в кафе или парк. Или куда ты хочешь. — Хорошо, — Йен подошел к самому краю и присел, свесив ноги с крыши. Высота щекотала нервы. Под ногами ночь — полная разноцветных огней, усеянная неоновым светом и чем-то красиво-завораживающим. Йен сделал вид, будто не заметил, как Дункан приземлился рядом, крепко положил руку на талию: бережно и сильно одновременно пальцы вдавили в себя кожу на боку. Они пили из одной бутылки, а темнота окутывала отовсюду: сверху небо, усеянное тусклыми огнями, внизу крыши зданий, которые были пониже того, на котором сидели они сами, а сбоку прохладный ветер и прижимающий к себе еще ближе Дункан. Йен почувствовал себя непозволительно свободным. От мыслей, от самобичеваний, от себя самого. Никогда прежде он не был так близко, чтобы потерять голову. И их руки. Соприкасались едва, и Йен специально прижал свою ближе к животу, будто случайно. Но это соприкосновение было совершенно в своей идеально-простой форме, чтобы быть случайностью. И руку никто из них не одернул — не случайно. — Всегда в себе, — произнес Дункан полушепотом. — Ты всегда на своей волне. Точно романтик, думает Йен. Жаль, что сам он по себе грубый и черствый. И не может ответить взаимно, дать что-нибудь светлое в ответ. Все, что он сейчас может — тупо не отталкивать. Пусть будет больно потом, только не сейчас. Йен слишком молод для болей в груди. Но. Его жизнь, кажется, срасталась как-то неправильно. И, кажется, ее придется ломать повторно. От жары он маялся, губы приоткрыты и искусаны, в своем зазывающем жесте для поцелуя, они притягивали. Йен в эпицентре взрыва. Как же душно. И ветер, обдувающий, и холодный. Совсем не помогал. Колыхал эфирно-легкое тело туда-сюда. И Йену захотелось стянуть футболку, чтобы кожа перестала плавиться. Но он этого почему-то не делает. Исказившееся в глазах пространство, наверняка опасное, если совершить неправильное движение, колебалось в такт с Йеном, и он, завороженный, смотрел то вперед, то на что-то лепетавшего Дункана. Йен не вслушивался. И еще он наклонился ближе, видно хотел сказать что-то непременно важное, и Йен повернулся к нему. И тот безумно привлекательный (Йен надеялся, что так думал только алкоголь, гулявший по венам), — «сносит крышу», — кричало внутри Йена. Сверкающая после моросняка бездна бетона и асфальта была готова поглотить два тела, сделай те хоть одно неверное движение. Йен прижался плотнее и впился в губы Дункана. И не понятно зачем, лишь понимание, что так нужно. Ему нужно. Кому «ему» — Йену или Дункану, он сомневался. «Обоим», — сделал вывод Йен. Становилось плохо, начало мутить. Йен отпрянул, как отшатнулся в сторону и вскочил на ноги. Быстро. Голова пошла кругом. Йен попятился, когда Дункан поднялся на ноги и потянулся к нему в слепом ласковом любопытстве. Йену лишь остается надеяться, что он слишком молод для боли в груди. Она была жгучей, будто пожирающей. Он приложил руку туда, где выпирали ребра. Наверное, все это — урок на будущее.