~
Зима состояла из длительных дождей. Везде лужи. Везде сырость. Куда ни глянь: все серые здания, и машины, и люди стали еще серее. Цвет потемнел, и это стало смотреться более, что ли, уместно, если учесть ритм жизни этого города. Пыльные переулки, творческие, местами стеклянные и совершенно бесформенные многоэтажки-небоскребы, а под ногами мелкий гравий на асфальте, который не потрескался, потому что положили его совсем недавно. Каким бы Нью-Йорк не был грязным, он все-таки красивый город. И пусть звезд не видно из-за густого смога, но все равно. И этот оглушительный звон в ушах — плод воображения, Йен понимает, — гул, наполняющий тишину, и треск, и грохот, и напряженное ожидание чего-то: обморока; может и кровь с носа пойти конечно же. Йен останавливается, люди, шедшие позади, шикают, врезаются, трутся, обходят и тихо возмущаются. Больше похоже на агонию, так и не оправдавшую ожидания: тихую, бесполезную. Воздух наполнен мелкой пылью и песком; так и скрипит на зубах, стоит сжать челюсти. Поворачивает за угол, ускоряет шаг: иногда удивляет, насколько можно быстрее добраться до места, если знать, как срезать дорогу. Йен небрежным движением скидывает капюшон, когда подошел к самому входу в клинику. В кабинете пахло чем-то цветочным и немного медикаментами. — Все, — высказался вслух доктор, закончив заполнять поле в медицинской карте. — Становитесь на весы, мистер Грин. — Да, сейчас, — Йен моргнул и повесил бледно-зеленого, смахивающего на хаки цвета портфель на стул, зацепив одну лямку за спинку. — Раздеваться до трусов? — Думаю, вычитать килограмм веса из-за того, что вы взвесились в одежде, будет некомпетентно. Раздевайтесь догола. — Варварство, — прошипел себе под нос Йен, становясь на весы и скривившись, когда голая кожа коснулась холодного металла. Весы по-механически пугающе пикнули два раза, и Йен медленно сошел с них, теперь становясь босыми ногами на холодный кафельный пол. Когда он, одевшись, присел обратно на стул, врач продолжал заполнять поля, пока не изрек: — На четыре с половиной килограмма. — Что? — начало фразы Йен прослушал. По концу можно было понять, что имел ввиду доктор, но он переспросил инстинктивно. — Вы потеряли четыре с половиной килограмма от прежнего веса, — без колебаний мужчина повторил своим тихим и нудноватым голосом. — Оу. Ну, я, в принципе заметил. Ребра стали выступать виднее. — Думаете, депрессия важнее еды? — Думаете, я не понимаю, на что Вы намекаете? — Я намекаю, на то, что стоит начать принимать антидепрессанты. Вы худеете больше из-за психической проблемы, чем из-за проблемы со здоровьем. — Я не буду жрать таблетки, — отрезал Йен. — Ваше право, мистер Грин. Вы, может, и думаете, что анорексия — это здорово. Подсознательно, разумеется, — пояснил мужчина. — Но это не здорово. Я открытым текстом Вам говорю, что от этого умирают в течение двух лет. Ваш год прошел. Остался еще один, чтобы успеть вылечиться, что, к слову, получится не на сто процентов: костная ткань начала разрушаться, — значит, на зубах скрипел вовсе не песок, — волосы могут начать выпадать, даже нервные окончания могут отмирать. Если Вы хотите умирать, корчась в агонии, то продолжайте. — Отлично. И буду, — Йен вцепился в сумку и выбежал из кабинета, хлопнув дверью. И стены задребезжали, а вибрация проникла в тело, или, наверное, это страх. Йену стало жалко себя. Настолько, что пришлось прикрывать лицо и искать туалет, чтобы умыться: в глазах стояли слезы. Оказывается, чтобы не разреветься, тоже нужны силы. И снова этот звон в ушах, переходящий в громкий треск. Совсем не думая, достает из сумки новый телефон, купленный на днях, и отправляет Дункану тупую по содержанию смс-ку, хотя и собирался удалить ее нахрен. «Ты знаешь, каково это, когда над тобой рушится небо?» Йен не умрет в агонии, его состояние сейчас — агония. Смерть будет не такой ужасной, как это все. Это самое все, когда нет никого более чужого для тебя, чем ты сам. Это… больно. Режуще и рвуще. И осознание того, что ты умрешь, творит в душе хаос. Задаешься вопросом «Я же умру, да?» и понимаешь, что да. Да, умрешь. По-настоящему. В глазах бегают разноцветные мотыльки. И голова кружится. И тело больше похоже на комок оголившихся нервов. Его все покалывает; окружающий мир норовит потонуть во мраке бессознательности. На улице сыро, а в одежде холодно. Но влажный воздух приятно обдувает лицо, топорщит волосы во все стороны. Красиво, умиротворенно, по-творчески, и еще дюжина прочих эпитетов, чтобы понять, что сейчас, в принципе, неплохо. Йен замечает все маленькие детали вокруг него, и это кажется таким восхитительным, ранее неизведанным. Отчего-то значимым. Момент испортила нейтральная мелодия, и Йен потянулся в карман за телефоном. Не глядя на экран, поднял трубку и поднес мобильник к уху. Сенсорный экран мгновенно потух, как только его стеклянная поверхность соприкоснулась со щекой Йена. — Алло, Йен, это ты? — шипение на том конце провода было громким, но он узнал знакомый голос. — Эйб? — Это ты, — и выдохнул. Сказано с таким облегчением и плохо скрываемой радостью в голосе. — Это я, — вторил Йен. — Как ты? — вопрос меткий, хотя такой расплывчатый. И отвечать на него нисколечко не хотелось. Йен лишь сжал клочок бумаги в кармане пальто. — Нормально, — шевелить губами было трудно, язык заплетался из-за холода. — Давай встретимся? Сегодня, — Йен зашуршал рецептом от врача и повернул голову вбок, рассматривая прохожих и обдумывая. Решил, что антидепрессанты наркотической группы можно будет купить позже. — Конечно. Где тебе удобно? — он зевнул и прикрыл рот ладонью. — Я сам тебя могу забрать. Ты где? — Йен прикрыл глаза ладонью и потер переносицу. — Ладно, давай в «Зи-Бокс»? — почему такое название выбрали именно для кафе — Йен не знал. Само оно было неуютным, и музыка там была отвратительная. И кофе тоже далеко не лучший. Просто нельзя, чтобы Эйб неожиданно узнал, что Йен — постоянный посетитель психиатрической клиники. — Через двадцать минут? — Конечно, — сказал Йен и нажал отбой. — Конечно…~
Эйб оторвал вилкой огромный кусок мяса и целиком засунул в рот, отчего Йен скривился. — Чего? — усмехнулся он с набитым ртом. — Ты жрешь как ебаная свинья, — Эйб моргнул пару раз, осмысливая что-то. — А ты материшься. — Ты тоже, — только проглотив салат, отозвался Йен. — Ну и че? Я рядом с тобой не стесняюсь. Грин набрал полные воздуха легкие, чтобы сказать все, что он думает о нестеснении Эйба, только: — Какого ч!.. — только успел возмутиться Йен, когда вилка с мясом оказалась в его рту. Он и сам уже не понял, что хотел сказать и почему хотел сказать это громко. Организм Йена не сможет усвоить такой калорийный продукт. Он вообще вегетарианец. Эта вилка была во рту Эйба. — А то, что ты все «не хочу я твое мясо ме-ме-ме». Худой совсем стал. Йен не говорил, что он вегетарианец конкретно Эйбу. Отвечал «не хочу», «не буду», «не голоден». Это — как сказать, что ты не пьешь алкоголь. Тогда все непременно попытаются напоить тебя. И компанейский по своей натуре Эйб исключением не был. У всех есть недостатки, и с приставучестью Эйба можно было смириться, когда привыкнешь. Йен проглотил непрожеванный кусок, и тот, застревая в пищеводе, на полпути неприятно оцарапал стенки. — Не делай так больше, — с угрозой в голосе. — Извини. — Извиняю, — по сравнению со всем дерьмом, происходящим в жизни — это была ничего не значащая мелочь. Эйб, заметив, что Йен не в самом лучшем расположении духа, полез с расспросами и: «Вообще столько не виделись! Давай рассказывай поподробнее, что нового». — Ничего такого. Живу у родителей, забил на учебу и тренировки… — Как это забил на тренировки? — перебил Эйб. — Точно так же, как и ты. — У меня в этом спорте нет будущего, а у тебя талант, — опешил он. — Ха, талант. В штатных соревнованиях я все равно приму участие, — Йен многозначительно хмыкнул и посмотрел в глаза Эйба. Блестят. — Порву там всех к чертовой матери и поеду на межштатные. — И правильно! — поддержал с энтузиазмом Эйб. — А я думал о том, чтобы отправиться в Лондон… На постоянку. Ну, знаешь, стажировка и все такое. Я же все-таки на международных отношениях. — Ты, — Йен проигнорировал ставший в горле комок, — улетаешь в Англию? — Думаю. — И что думаешь? — Думаю, что нужно лететь, — сдался и признался Эйб. — Здесь все очень… тяготит меня. Хочу вырвать шанс, чтобы начать все… сначала. — Понятно. — К таким подробностям Йен был не готов. Он редко к чему-либо готов. Все как всегда получилось. Как лавина на голову. А ты сиди на месте и сохраняй спокойствие, строй похеристическое лицо, будто тебе плевать, потому что решение Эйба — правильное. И права Йену мешать ему из-за своего эгоизма никто не давал. «Просто молчи, блять, Йен», — думает он про себя, не сдерживается и приглаживает пятерней волосы. — Думаешь, стоит попробовать? — спрашивает Эйб. — Стоит, — Йен больше всего желал, чтобы голос не задрожал. — Я буду очень рад, если у тебя все получится, — слова дались тяжело, с нажимом, но так нужно. Йен чувствовал, что нужно. — Можно я тебе задам вопрос, а ты предельно честно на него ответишь? — Конечно. — Почему ты хотел спрыгнуть с той крыши? — и знает же, что Йен уже не выкрутится никак и не уйдет от ответа. Специально выбрал такой момент, болтал о всяком, а потом застал врасплох. — Я бы не спрыгнул. Это… лишь чтобы доказать себе, что я не смогу и успокоиться. — Не сдохни только. Мне очень хреново будет, — Эйб рассматривает бледное лицо Йена, а Йену стыдно смотреть в ответ, поэтому он рассматривает творческие многоэтажки и пешеходов, куда-то торопящихся. Йен вздыхает и не отвечает. Он не верит в сказки очень давно и понимает, что умрет. Обещать ничего он тоже не собирался, тем более, если не сможет сдержать слово. Йен больше всего не хочет, чтобы его съели черви. Ему нужно, чтобы его кремировали, а прах развеяли с самой высокой творческой многоэтажки, которая была в Нью-Йорке.