Pale

«Господи, как же это, блять, тупо», — думает, когда дверь не удается открыть с первого раза и стукает кулаком по ней. Хочется приложиться головой сразу о весь мир. В девятнадцать ты не должен думать о том, что смерть дышит в шею, о том, что ты делаешь людям больно. «Йен, тебе, черт подери, девятнадцать. Ты вообще не должен уметь думать в таком возрасте», — и утыкается лбом в холодную, покрытую тонким слоем пыли металлическую дверь. У Йена должен быть юношеский максимализм, глупые поступки и импульсивность. Но все, что ему досталось — это он сам, такой разъебанный до фундамента (если говорить о личности) и он разрушающийся (если говорить о теле). — Почему все так сложно? — Йен не говорит, не шепчет — скулит, потому что думать уже больно, легче все говорить вслух. Эйба в квартире нет. Зачем Йен вообще приперся сюда ночью — хрен его знает. Посмотреть на него в последний раз, может. Он в душе не ебет на самом-то деле. Просто к квартире добираться было ближе, а утром его ждет на приеме врач. И Йен удивляется, почему все еще не психотерапевт, потому что давно пора. Закрыть его в какую-нибудь гнилую дурку с такими же психами и крысами. Йен думает и правда шагнуть в окно, когда уже семь утра, до приема два часа, и ты не спал вообще. Йен хочет побыстрее шагнуть в окно, когда слышит копошение за дверью. Йен ничего не хочет, когда в зале показывается Эйб. Помятый, что сразу кинулось в глаза — после драки, не иначе. — Что с тобой? — Твой ебарь пиздился с твоим новым ухажером, — улыбка у Эйба мерзкая, в глазах горит недобрый огонь и у Йена слишком пересыхает в горле, чтобы он мог ответить что-нибудь. — Что? — Говорю, Дункану не понравилось, что мы с тобой трахались и что тебе понравился мой член. — Н-но?.. — Я в норме, не забивай голову, — махнул Эйб рукой. — Просто будь в следующий раз осторожнее, ладно? — А что с Дунканом? Где он? — Что, блять? Ты серьезно, — Эйб запнулся и перевел дыхание. — Нет, ты серьезно сейчас беспокоишься о нем, когда, блять, я пришел с ссадинами и прочим дерьмом, да?! — Эйб. — Знаешь… Мне нужно время побыть одному, чтобы перевести дух, потому что меня пиздец, как все заебало. Я не долбаеб, я знаю, что ты мечешься между нами двумя. И я думаю, что же в голове у этого сучки-Йена и… Блять. Да что с тобой не так?! Просто не выбирай меня. Я хочу съебаться отсюда навсегда и забыть этот пиздец, как страшный сон. — Я понял, — бесцветно ответил Йен, надел сапоги и свою мутно-зеленую парку. — А где он? — и выскочил за дверь, едва не зацепившись за порог, когда услышал «на лавочке в парке, черт его дери». «Жил-был мальчик Йен. Очень глупый и наивный ребенок, который не знал, что же ему нужно. И однажды он встретил чудовище, которое не в силах был победить. Чудовище мучило и заставляло страдать мальчика, пока тот не сдался окончательно», — глупый внутренний голос. Парк совсем близко, но все равно Йен тяжело дышал и закашлялся, когда холодный воздух опалил глотку при очередном вдохе. Дункан, такой же замученный, с разбитой скулой и подбитыми губами, сидел расслабившись и откинувшись на спинку деревянной лавки, вытянув ноги вперед, упираясь пятками в асфальт, покрытый тонким слоем снега. — И зачем ты пришел? — Чтобы убедиться, что все в порядке. Дункан горько усмехнулся и посмотрел на Йена: — Все не в порядке. — Прости, — горло хрипит и еще больно говорить после бега. — Я расскажу тебе историю, — язык у Дункана заплетался и наверняка у него во рту стоял металлический вкус крови. Йен заметил, что мелкие хлопья снега падали Дункану на светлую макушку и сейчас шел снег. Кра-си-во. — А в твоей истории, — клубы пара выходили со рта при каждом слове и это было забавно, на них, пожалуй, Дункан смотрел больше, чем на самого Йена, — хороший конец? — Да. — Тогда не нужно. Хорошие истории ничему не учат. — Ты хочешь, чтобы наша история кончилась не-хо-ро-шо? — Все мои истории кончатся плохо. Дункан громко рассмеялся: — Ох, Йен, ха-ха, — проскользнуло, — все-таки ты та еще сука. Йен только улыбнулся и часто заморгал, чтобы не заплакать. Хотя бы не сейчас. Дункан встал с лавочки и подошел совсем вплотную. Он все так же смотрел взглядом побитой собаки снизу вверх (образно, конечно же), потому что не мог отвести взгляда (из-за слабости, конечно же), потому что Йен — затягивает, потому что… У него красивейшие зелёные глаза, по-доброму его разглядывающие, а лицо с веснушками — россыпь различных цветов. Изящные руки с изящными пальцами и тонкими запястьями. У самого Дункана пальцы узловатые, перебитые; широкие ладони, может, раза в полтора больше ладоней Йена. Дункан предпочитал думать, что всему виной химическая реакция в нейронах, которые где-то глубоко в воспаленном мозгу. Во всем виновата флуктуация гормонов, доводящая до дрожи и почти психоза. Во всем виновато преобладание примитивного подсознания над рациональным мышлением. — Знаешь, — тяжко вздохнул Йен, — если ты меня так ненавидишь, что тебя аж трясет от моего присутствия, — голос становился все тише, — то может тебе станет лучше, если ты спустишь пар? Можешь не особо сдерживаться, если я заслужил, и вмазать мне. Используешь мое тело и вдолбишь мне пару раз. Этот идиот, он, что, чертов мазохист? «Станет лучше», «спустишь», «не особо сдерживаться», «используешь мое тело», «вдолбишь мне», — Йен хоть отдает себе отчет, как, мать его, двусмысленно звучат его слова, насколько невыносимо пошло, зазывающе? — Извини, блин, наверное, это очень странно для тебя, что я такое предлагаю, — Йен неловко усмехнулся, а после повисла неловкая пауза, пока Дункан сохранял самообладание, дабы не воспользоваться «предложением». — Я виноват. Много наговорил тебе, я ублюдок. Мне… Прости, я пойму, если ты хочешь въебать мне и я не против, если ты меня ударишь, я заслужил, — блядский Йен, с его блядским «добрым» сердцем, беспокоящемся обо всех сразу, его широкая душа, которая нафиг не сдалась Дункану вместе с ее обладателем. — Катись к черту, — отчеканил Дункан, собираясь развернуться и убраться подальше, куда-нибудь в уборную. — Разок я могу перетерпеть, если ты меня завалишь, — видимо, Йен не хотел униматься и действительно был мазохистом. Придурок. «Разок перетерпеть», «ты завалишь меня», — сознание трепетало; Йен не был тупым, он хорошо учился, он был умным. Йен должен был осознавать, как это звучало. — Заткнись, — играть в такие игры не было желания. Сталкиваться с Йеном и слушать двусмысленный бред, вырывая из него крупицы адекватности в надежде разобраться — тоже. Потому что сердце, бьющееся внутри о ребра, казалось, лопнет, настолько сильно его удары отдавали вибрациями в горло. Дункан пялился на Йена. На его изящную лебединую шею, на его правильной формы губы, контур которых был вычерчен слишком идеально. Ресницы черные и длинные и с каждым разом, когда Йен моргал, приковывали к себе. Лицо Йена было девчачьим, блять. — Почему ты такой, сука, красивый? — сжав пальцами подбородок Йена с двух сторон, Дункан приблизился к его лицу критически близко. Пришло осознание, что он только что сказал (спросил ли?). Йен замер, отведя взгляд куда-то в сторону, не шевелился, а после уставился в землю, промямлив что-то непонятное. Очень тихо, чтобы выловить хоть слово было возможным. — Я ненавижу тебя, — Дункан выдохнул это прямо в плотно сжатые губы Йена, повернув того лицом к себе, впившись подушечками пальцев в желваки на челюсти. Он хотел сказать не это. Он хотел зарыться руками в мягкие темные волосы и поправить упавшую на лоб прядку. А после Дункан оттолкнулся от стены, освобождая Йена, и ушел, чтобы поскорее забыть. Будто и не было этого, лишь чушь, вроде той, когда он лежал с температурой под сорок в комнате и его лихорадило, а в голову лезла всякая фигня. На самом деле, у Йена душа в пятки ушла. Нет, он вроде не боялся умереть и смирился, и было полностью наплевать на то, как наступит эта самая погибель, но. Это лишь «вроде не боялся», ничего не значащее. Помутнение рассудка, когда кажется, что море по колено, потому что каким бы ты ни был, но умирать не столько страшно, сколько подсознательно обидно. И лучше бы Йен спрыгнул тогда. И даже не из-за Эйба остановился: просто свернутая шея не очень идет к его зеленым глазам. И Йен готов даже начать молиться, лишь бы не сползти вниз, не уткнуться в согнутые колени лбом, но. Так тяжко. В ногах предательски ноет и в легких дерет нещадно. И он прикладывает раскрытую ладонь к груди, чувствует, как сердце колотится. Конечности не слушаются и чертова реальность — тоже, дрожит и у Йена все бегает перед глазами взад-вперед, концентрация ни к черту. Тело будто подкидывает вверх. Разум не унимался очень долго, мысли не желали выстраиваться, а мозг отказывался воспринимать что-либо, только поддакивал внутреннему голосу «Да, Йен, ты слабак». Да Йену похуй. Он теряет себя даже в своей голове, черт. Какая уже разница. Дункан уходит. Эйб отдаляется. А ты предаешь самого себя. «Просто пиздуй за таблетками, мудак», — и Йен звонит в службу такси, сухо произносит адрес откуда его нужно забрать. И ждет. Чего-то. Асфальт под ногами вздыбился. «За таблетками», — все также твердил кто-то — не Йен; кто-то, кому эти лекарства еще были нужны.

~

— Тебя всю ночь не было! И куда ты опять собрался? — негодовала мать Йена. — Да прекрати что-то собирать и скажи где ты был? И куда идешь, Йен! — на повышенных тонах она пыталась достучаться до Йена, чтобы тот в конце концов обратил на нее внимание и все объяснил. Нормально объяснил. Без недомолвок, косых взглядов в сторону. — Мам, я спешу, — в рюкзак полетели новые коньки, несколько тетрадей и огрызок, некогда бывший полноценной ручкой. И еще деньги за лекарства. — Йен, — она схватила его за рукав. — Расскажи мне все. Я пойму. — Так же поймешь, как и тогда, когда я привел в дом Джея? — Йен усмехнулся, заметив, как ее лицо скривилось и как она отчаянно пыталась скрыть это, спрятав за выражением сочувствия. — Только не начинай читать нотации, что встречаться с парнями ненормально, — он вырвался из ослабевшей хватки и обошел миссис Грин. — Йен! — Пока, мам. — Йен, подожди! — Я тороплюсь, — сказал он и столкнулся в гостиной с Диком. Нос к носу. — Вы чего шумите? — спросил он, растирая кулаками заспанные глаза. Никто и не заметил его появления. — Когда ты приехал? — Йен думал, что брат, как и всегда, приедет только в конце декабря. — Йен, — мама подходила ближе. — Что-то не так? — умел же Дик прикинуться идиотом, когда нужно. — Не важно. Нет времени, — Йен-таки переступил порог дома и закрыл за собой двери. В сумке еще болтаются зажигалка, самодельная дымовая шашка из фольги и шариков для пинг-понга. И пидорские розовые стикеры с сердечками. Небо ясное, птицы на его фоне не летают и оно такое же голубое по-пидорски, как и стикеры с блядскими сердечками. И Йен понятия не имеет, откуда эти мысли у него появляются. Просто небо — голубое, такое же, как и Йен, так ведь? И ничего в этом такого нет и он будет твердить, что его ориентация — это нормально, сколько бы презрительных взглядов от родителей он не получил в отместку всякий раз, когда говорит, что не будет меняться по их прихоти. Не в этой, черт возьми, жизни. Она и без этого вся — как глупый фильм с никаким сюжетом и дешевой игрой актера, входящего в образ главного героя наигранно и безответственно. Вот только «Стоп-снято-перерыв» не слышно вообще. Йену кажется, что от него больше не пахнет дорогим «Ив Сен Лоран». От него пахнет болью, разочарованием и чертовыми наркотическими антидепрессантами, которые он выпил, только покинув кабинет врача и отдав тому деньги. …Ваш ребенок не ладит с обществом, обратитесь к специалисту (ведь тысячи других детей хотели бы учиться в таком коллективе на его месте). …Ваш ребенок ругается матом, пожалуйста, займитесь его воспитанием (ведь тысячи других детей хотели бы таких родителей). …Вам стоит лучше присматривать за Йеном. Его успеваемость упала очень сильно и, если он не хочет покинуть нашу школу, ему придется взяться за ум (ведь тысячи других детей хотели бы учиться в такой школе). …Ведь никто из них не хочет быть на месте Йена сейчас. И сам Йен с горечью осознает, что ни хрена не стало лучше от этих лекарств. Стало никак. И только. Настроение — нуль, не уходящий в минус или плюс. «Родители не вынесут твоего романа с другим парнем. Они не примут тебя, понимаешь, Йен?» — зачем надо было понимать, если можно было привести домой своего парня и сказать, бездумно так, вольно, не ожидая чего-то сверхъестественного: «Это мой бойфренд. Мы любим друг друга». А в глазах у них была лишь неприязнь и немой вопрос: «Неужели Йен подставляет зад под этого пидора?» — и ничего он не смог доказать Дику. Да, не приняли. Да, — «я говорил тебе, Йен».