Йен не курит по дороге в университет: просто пачка Lucky Strike, купленная два месяца назад, нашлась в рюкзаке.
И Йен докурил пять оставшихся в ней сигарет по дороге в университет, не подумав, что за это, вообще-то, могли и оштрафовать. Перед тем, как зайти в здание, выпил две таблетки антидепрессантов и положил две пластинки мятной жвачки в рот, чтобы избавиться от запаха.
Наверное, Йен любит все драматизировать. Юношеский максимализм совсем не выветрился.
В смысле, в семнадцать он мотал сопли на кулак, когда он чувствовал себя одиноким. Но в девятнадцать он знакомится с Дунканом и все начинает крошиться на куски. Но чувствовать одиноким он себя не перестает.
И пара по французскому тянется очень долго для любимого предмета, Йен отвечает, описывает погоду (как глупо) и рассказывает о том, что ему никак и что все скучно, и что он хочет поскорее домой.
Преподаватель спрашивает «Pourquoi tu parles de sa maison, comme un homme?» — «Почему ты говоришь о своем доме как о человеке?»
И Йен, недолго раздумывая, отвечает автоматически сухой фразой «Je ne sais pas», — он правда не знает.
И преподаватель переключает свое внимание на другого студента, а Йен отворачивается к окну.
«Tu as bousillé», — да, Йен безнадежен. Пусть и адресовано это кому-то там, но, Йену тоже вполне подходит.
Безнадежность Йена прорисовывается окончательно и говорит «Да, я есть у тебя, детка», когда Йен проходит мимо Дункана, стоящего к нему спиной. Сердце — бесполезный орган, — сжимается тоскливо. Йен бы сказал: «Ядерный реактор — мое сердце. Не сердечная мышца», но это ложь. Ядерный ректор не заболел бы особенно остро, когда Дункан повернется, не обвился бы мотком колючей проволоки вокруг грудной клетки.
В этом проблема: он не хочет влюбляться по-настоящему. Он хочет как в кино: безумно, страстно,
и чтобы завидовать самому себе.
Пара физика выбивала из колеи отчего-то. Все формулы и решения ассоциировались с абсурдом. Наверное, от нелепого лепетания мистера Лэнга:
— Уравнение Дирака — самое красивое в физике. Оно описывает феномен квантовой запутанности, который формулирует утверждение: «если две системы взаимодействовали некий период времени, а потом разделились, то мы можем описать их как две разные системы, но в определенном смысле они становятся уникальной системой. Случающееся с одной напрямую влияет на вторую, даже на расстоянии километров или световых лет», — чертов мистер Лэнг, идиот. Как же Йену хочется, чтобы он заткнулся.
— Это и есть квантовая запутанность или квантовое соединение. Две частицы, в какой-то момент соединенные, все еще каким-то образом связаны. Им не важно расстояние между ними, даже если они находятся на разных концах вселенной. Связь между ними постоянна и нерушима, — да что он понимал, этот мистер Лэнг. Его мир состоит из формул.
— Это тоже самое, что происходит между двумя людьми, объединенных узами, которые только живые создания способны понять и осознать. Именно так работают отношения, которые мы называем привязанность, — Йену хочется закричать, что это ложь и чушь, что жизнь просто насмехается, потому что…
Весь мир уродлив. Как нечто, оставшееся после ядерной катастрофы. Люди кажутся уродливыми тоже. Словно готовые подойти к тебе и сказать: «Привет из Освенцима», а ты, растерянный, только кивнешь, хотя хочется провалиться под землю. Настолько это неправильно в глазах Йена и настолько ему страшно понимать, что однажды это он будет говорить «Привет из Освенцима» каждый раз, как доктор будет осматривать его тело, худое, бледное и в синяках и ссадинах.
— Мистер Грин? — окликнул мужчина, заметив, что Йен явно заскучал на паре и пялился в окно. — А что Вы можете сказать по поводу уравнения Дирака?
— Ничего, что бы могло Вам понравиться, наверное.
— И все-таки?
— Думаю, что это просто набор символов.
— Почему Вы так думаете?
— Не знаю. Я просто хочу уйти отсюда, потому что мне надоело просиживать здесь место, когда я могу заняться чем-то важным.
— Вы себя неважно, — выделил преподаватель слово, — чувствуете? — как бы намекал не переходить границ.
— Могу я отпроситься с пары? Она последняя, — уловил намек учителя Йен.
— Только завтра напишете объяснительную, по какой причине покинули занятия.
— Конечно.
Йен поднялся с места и, обходя ряды в аудитории, вышел из кабинета, поморщившись, когда дверь противно-надрывно скрипнула.
Спускаясь по лестнице, Йен почувствовал неприятную дрожь и подступающую тошноту. В коленках мелко задрожало и он подумал, что неплохо бы было заскочить в медпункт на пути к выходу из университета, но только увидев Дункана, опершегося о подоконник возле кабинета медсестры, сразу же передумал и ускорил шаг, надеясь пройти мимо незамеченным, или хотя бы проигнорированным, а потом он понял, что это же Дункан, так? Он не будет молчать.
И он не ошибся, к сожалению:
— Даже не поздороваешься? Просто пройдешь мимо?
Йен остановился. Медленно и плавно, как в кино повернулся и столкнулся с колючим взглядом Дункана.
— А ведь мог просто промолчать.
Дункан задумчиво хмыкнул:
— Мог. Но не хочу.
— Злопамятный? — Йен однозначно понял, что эта словесная перестрелка — их битва. Ментальная в каком-то плане, по-особому пробирающая до костей.
— Не-а. Я влюбленный.
— Поздравляю. Повезло кому-то влюбить в себя такого классного парня как ты, — первый выстрел в сердце. Наверное, победа будет за Йеном.
— Да, давай, прикинься идиотом и сделай вид, что ничего не было.
— А что-то было?
— Йен.
— У меня тренировка, я тороплюсь, — быстро выпалил он и зашагал к гардеробу. — Давай, пока. Увидимся!
— Серьезно? Блять, — Дункан срывается и идет за Йеном к гардеробу.
Они получили свои куртки и подошли к одной из колонн, чтобы одеться.
— Ты в спорткомплекс сейчас?
— Ну, да?
— Я могу подкинуть, — предложил Дункан. — И ты можешь поучить меня кататься на коньках.
— Используешь мое же оружие против меня? Окей, я понял, это хреново, когда делают вид, будто все нормально и продолжают общаться как ни в чем ни бывало. Что ты от меня хочешь? — Йен потянул за край шарфа сильнее, чем было нужно и тот кольцом сдавил кадык.
— Наладить наши отношения.
— Не надейся. Нам ничего не светит и… На самом-то деле будет лучше нам больше не общаться. Прости, Дункан, слишком поздно что-то испра…
Покорный ранимый Йен в руках Дункана — так красиво. Легкий и смирившийся с собой Йен почти не шевелится: ему страшно.
Дункан прижимается сильнее и целует в Йена в губы почти что отчаянно. Цепляясь за надежду, мягко проводит языком по нижней губе, они выдыхают одновременно и их теплые выдохи смешиваются. Их запахи смешиваются тоже. И они сами — тоже смешиваются.
Дункан отстраняется, упираясь своим лбом в лоб Йена так, что их носы немного трутся друг о друга:
— Если ты, — он делает глубокий вдох, — хочешь, чтобы я остановился… то останови меня. Не позволяй мне делать этого, — Дункан целует Йена в щеку, — и этого, — он обнимает Йена так крепко, что на мгновение тому кажется, что еще немного и воздуха в легких не останется.
— Не останавливайся, — Йен вышибается, ткань курток издает мягкий шелест.
— Мы в холле нашего универа.
— Плевать.
Дункан утробно засмеялся, тихо и довольно:
— Так можно я отвезу тебя на твою тренировку?
— Да-а.
Дункан уткнулся Йену в шею, фактически повис на нем:
— Я так люблю тебя, — говорит он.
— Не могу без тебя жить, — говорит он.
— Позволь мне быть рядом и защищать тебя, — говорит он.
— Не отталкивай, пожалуйста, — Йен думает: «Не произноси больше ничего». Йен он… ему по-настоящему больно и это разрывает его изнутри, дробит что-то там, этот треск слышен и ощутим физически.
Йен понимает, что им не быть вместе, но оттолкнуть Дункана невозможно.
Кончиками пальцев он сжимает края чужой куртки и закрывает глаза.
И мокрый не то снег, не то дождь за окнами — как жирная точка или намек, что день плохой, ужасный; неудавшийся, в общем-то.
Дункан трется кончиком носа о нос Йена и потом скользит своими губами по его губам, замерев в нерешительности, будто это не он проталкивал свой язык как можно глубже в рот Йена.
— Мне кажетс… Ах, — вырвалось, когда Дункан стал покрывать поцелуями кожу под подбородком, вынудив Йена задрать голову и взгляд невольно уперся в потолок: белый.
— Что кажется?
— Еще немного и мы займемся сексом прямо здесь.
— Имеешь, — его голос звучал так хрипло, с отдушиной, — что-то против?
— Да, наверное. Не хотелось бы трахаться в общественных местах.
— С тобой я готов трахаться где угодно.
Йен усмехнулся.
Это их обоих оглушило и отрезвило. Они посмотрели друг на друга уже не мутными глазами и отпрянули в разные стороны:
— Извини, — Дункан кашлянул в кулак.
— Н-ничего, это я. Ничего страшного, все в норме, — быстро сказал Йен, разглядывая стену на которой висели стенды с объявлениями, списками и фотографиями. А еще правилами.
Правило номер четыре: «Вести себя пристойно в стенах учебного заведения». Правило, которое интересно не соблюдать.
Поэтому, когда они шумно ввалились в раздевалку в спортивном комплексе, они его чуть не нарушили, опять.
Они оба переодеваются в тишине, Дункан хочет напеть под нос какую-нибудь приевшуюся песню, но он теряется в сухости своего горла.
— Что там с твоей программой? — он-таки спросил об этом.
— Все путем, — отзывается Йен, путаясь в горле черной водолазки. — Я почти забил на тренировки и не удивлюсь, если тренер меня вышвырнет к чертовой матери, но я хочу победить. И я сделаю все аксели, тулупы и каскады с четвертными и тройными.
— Хорошая мотивация. Научишь меня делать все это тоже?
— Зачем?
— Я смотрел записи с твоими выступлениями. Классно. Хочу так же уметь, это чертовски вдохновляет.
— Не тогда, когда падаешь.
— Опять ты все в мрачные краски окунаешь, — усмехнулся Дункан. По-доброму.
— Я не нытик.
— Все-все, я ничего не говорил.
Йен тихо и недовольно что-то проворчал и сильнее стянул шнурки на коньках, чтобы сидели плотнее, не из-за раздражения вовсе, как показалось Дункану.
— Ты готов? — Йен стянул водолазку за края: ткань неудобно терлась о кожу.
— Почти-и-и, — тянет Дункан, завязывая второй бантик. — Все!
— Отлично, тогда вперед.
~
Тренер даже не спросил ничего лишнего, кроме как поинтересовался по какой причине Йен пропускал тренировки. Ответом «Со здоровьем не очень, по врачам ходил» он был явно недоволен: об этом говорили его сжатые губы. Но вида он старался не подавать и все-таки он был рад, что Йен, вроде как, взялся за ум.
— И как это сделать?! — выпалил Дункан в сердцах после продемонстрированного тройного тулупа.
— Полагаю, тебе никак.
— В каком это смысле?
— Ты давно локти не вышибал? — Йен помнил свою первую травму на льду очень отчетливо. Локоть иногда ноет, редко правда, но все-таки.
— Да что мне будет, — махнул рукой Дункан и уже было подпрыгнул с разворота, но амплитуды не хватило и он свалился, не устояв на коньках, больно ушибив поясницу:
— Ай, бля!
— Осторожнее! Я же сказал не делать этого, кретин! Тулуп делается при разгоне, а спирали с места или на медленной скорости! — кричит Йен и тут же подлетает, протягивает руку, помогает Дункану подняться на ноги.
Тренер уже орет, опершись руками на ограждения.
— Иди сядь на скамейку.
— Да я норм!
— Не стоило разрешать тебе в этом участвовать. Я просто не думал, что ты решишься это повторить.
— Все в порядке!
— Нет, ты не в порядке!
— Я сказал!..
— Верука ушла из большого спорта из-за такой же херни! Просто упала во время серии каскада с тулупом! На обычной тренировке! Не знаю, что для тебя значит в жизни хоккей, но для меня катание — это много чего важного.
Дункан вздохнул тихо и насупился:
— Прости.
Йен покачал головой и продолжил откатывать программу, поставленную своим тренером, Дункан же в действительности прошел к сидениям и устроился на одном из них, чтобы не накалять.
— Красивая у него программа, думаю, выиграет, нет? — Дункан смотрит на тренера, сложившего руки на груди.
— У него есть все для победы, но я не знаю, почему он не побеждает.
— А он не выигрывает соревнования? — искренне удивился Дункан: с такой-то программой невозможно не победить.
— Он лажает, когда выходит на лед. На прошлых он вывихнул лодыжку, неудачно приземлившись после каскада четыре-два, — Йен же, словно услышав их резко повернулся и лязгнув металлом коньков выполнил каскад четыре-три.
— И он не занимается этим профессионально? С его уровнем он должен?
— Он уделяет время учебе скорее всего, на катание у него почти не остается времени.
— Вот как, — задумчиво произнес Дункан и затих совсем.
Йен сбавил скорость и подобрался к краю катка, перешагивая линию, отделявшую лед и пол:
— На сегодня я все, — его щеки были красные, и сам он тяжело дышал, но выглядел довольным, и Дункан невольно улыбнулся тоже.
~
— Слушай, — высокие здания за окнами машины размазывались, и вскоре Йену надоело их рассматривать.
— А? — рефлекторно Дункан подвинулся чуть ближе, но не сводил внимания с дороги.
— Что ты делал сегодня у медпункта?
— Я на футболе ногу повредил, когда меня задели, так мелочь, — пауза. — Только не кричи, все нормально, у меня ничего не пострадало, лишь синяк, — начал оправдываться Дункан. Йена не хотелось расстраивать, но и врать, что разболелась голова тоже не имело смысла. В конце концов, он не поверит, что его отпустили с пары из-за головы.
— Не буду, — вздохнул Йен. — Знаешь, а я ведь и не знал, что мы в одном университете учимся, я с тобой никогда не пересекался.
— Я перевелся недели три назад.
— Зачем?
— Учителя лучше, стажировка за границей. Правда, упросить их, когда я уже одной ногой с вышкой было сложновато, но вот, — солнечные лучи переливались на лице Дункана, и Йен заметил у того родинку на шее.
Не думая, Йен ткнул в нее пальцем:
— Что-то не так? — реакция со стороны Дункана была неизбежна, но с другой стороны Йену хотелось это сделать.
— Нормально, — отвечает он.
Кожа Дункана тёплая и мягкая, хочется протянуть вторую руку и гладить его шею, продолжая ощущать тепло. Но Йен этого не делает. Еще немного и он припадет к шее губами.
Йен с трудом отстраняется.
— Прости.
— Я и не против.
А потом Дункан добавил:
—
Я даже очень «за».
