Реликвия Рода Дугал: Змеиный щит. Ранг: Легендарный (развернуть)
Слышный только ей звон, развеял туман в голове, и Мораг с ужасом поняла, что почти погубила себя. Фейри были прекрасны, восхитительны, совершены, но уж точно не добры и великодушны. Пусть уже давно не было войн между магами и фейри, это не мешало последним похищать и взрослых, и детей, устраивать Охоту и заманивать в свои сети заблудших путников. Браки с фейри были настолько редки, что уже давно стали не больше, чем сказкой. Да, многие девы решались разделить ложе с фейри, но не многие после этого выживали, а те, кто всё же зачинали в такие ночи детей, позже рыдали горькими слезами, ведь всю тяжесть совершенного ими преступления несли на себе дети. Кражу крови фейри не прощали никогда. Изловчившись, Мораг выскользнула из объятий неизвестного фейри прямиком на почему-то деревянный пол. МакДугал даже не пыталась разглядеть лицо фейри, скорее сделала всё, чтобы не увидеть чужие глаза, надеясь сохранить себя. Без памяти влюбиться в нелюдя Мораг не желала. Когда длинные волосы осыпались на плечи, закрыв собой лицо, Мораг тяжело вздохнула, пытаясь побороть лунный зов, что призывал вернуться в безумную пляску фейри, вернуться в чужие объятья и потерять себя. В такие моменты Мораг чёрной завистью завидовала маглорожденных и полукровкам, которые не чувствовали лунного зова, не слышали пения фейри и не могли познать всех граней магии. Она завидовала их свободе, потому что они не знали Рода, Долга и Регалий. Позже, когда лунный зов отступал, Мораг кривилась от собственных мыслей, не желая признаваться в том, что Род и Долг слишком давят на неё, что она бы с радостью променяла это на свободу. — Посмотрите-ка, кто к нам явился, — саркастично отозвались со стороны стены. — Заткнись, Присцилла. Это внутренние дела Рода МакДугал, а не Кэрроу. — Саломея, — змеиным шипением отозвалась Присцилла, прежде чем исчезнуть с холста. Мораг медленно подняла голову, уже зная, что она в Галерее Предков, которая подобно легендарным Башням находилась вне доступного магглам пространства. По обе стороны от Мораг расположились волшебные портреты, где были запечатлены многочисленные МакДуглы, ещё реже с ними на портретах были изображены их супруги. Маги, запечатленные на портретах, тихо переговаривались между собой, заинтересованно косились на Мораг, но ничего не говорили, признавая право Саломеи говорить с ней. Только глупцам казалось, что волшебные портреты по первой же просьбе помогут, раскроют перед тобой тайны магии или Рода. Волшебные портреты полностью копировали сознание мага, его характер, идеалы, вот только у таких портретов был небольшой недостаток, будучи слепом личности, а не души, портреты частенько забывали о том, что при всём своём желании не смогут воскреснуть. И ведь бывали среди магов помешанные на бессмертии, которые запросто могли свести в могилу члена Рода, особенно если тот, по их мнению, был не достойным его. Впрочем, кроме волшебных портретов существовали и другие, само знание о которых могло привести в могилу. Откинув с лица растрепанные волосы, Мораг подняла голову, прямо перед ней на стене висел волшебный портрет Саломеи МакДугал. Художник навечно запечатлел Саломею двадцатилетней девчонкой, юной, верящей в чудо, не знающей, что через несколько лет на нее свалится предательство возлюбленного и новорождённый племянник, а потому улыбчивой и веселой, совсем не такой, какой ее запомнили при жизни. — Где Хранительница? — с едва заметным недовольством поинтересовалась Саломея, скривив хорошо очерченные губы. Но Мораг молчала, только смотрела во все глаза на Саломею и не находила ничего общего с нею. Саломея была слишком живой, эмоциональной, совсем не такой как Мораг. Да, у них был одинаковый разрез глаз, похож излом бровей и длинные черные волосы, но на этом всё сходство и заканчивалось. — Мы совсем не похожи… — Разумеется, ты же не доппельгенгер, — раздалось с противоположной стены. Мораг вздрогнула, встала с разбитых колен, пытаясь отряхнуть ночную сорочку, но та была безвозвратно испорчена, и развернулась. — Прадедушка, — склонив голову, поприветствовала его Мораг. Прадед Мораг был типичным МакДуглом с черными волосами, такими же глазами и белой, как мел кожей, но вместе с тем, что-то невообразимо демоническое присутствовало в его лице. Мораг знала, что прадед был жестоким человеком, добивающийся своих целей не смотря ни на что, а ещё ей всегда говорили держаться подальше от его портрета. — Где Эвелина Роули? — у него был тихий голос наполненный чем-то совершенно потусторонним. — Бабушка… — Хранительница, — резко оборвала её Саломея. Мораг промолчала, только поджала губы. По какой-то причине все портреты называли Эвелину исключительно по титулу или Роули. — Прабабушка, — напряжено повторила Мораг, упрямо смотря на портрет Геста МакДугла — прадеда Мораг. — Да, Эвелина Роули была моей женой и матерью моего сына, но сейчас она — Хранительница. Так ответь мне, правнучка, почему она игнорирует свои обязанности? — но не дождавшись её ответа, улыбнулся. — Когда придёт время, ты накажешь её по всей строгости, — с наслаждением произнес он и зло усмехнулся. Мораг вскинулась, желая возразить, вот только портрет уже был пуст. Едва сдерживая слезы Мораг развернулась, встречаясь глазами с Саломей в поисках ответа, но та промолчала. — Почему он так….Прабабушка ведь любит его, — убежденно сказала Мораг, но в ответ увидела лишь горькую усмешку Саломеи. — Когда придёт время, ты всё узнаешь и поймёшь, — поправив причёску, ответила Саломея, Мораг заметила, что на затянутых в перчатку руках блеснуло кольцо с буквой G. — Я никогда не приму это! — воскликнула Мораг, а затем бросилась прочь из Галереи. Обида душила Мораг. Каждая встреча с портретами заканчивалась горькой обидой за Эвелину и за себя, Мораг казалось, что она совсем не похожа на МакДуглов, что, не смотря на все свои старания, она так и останется просто Мораг. Отчаянно желая признания и похвалы — Эвелина вообще была скупа на ласку и старательно избегала Мораг, а Мария, не смотря на всю любовь к дочери, не могла отстраниться от многочисленных дел, посвятив всю себя дочери, — Мораг старалась стать достойной своих многочисленных предков, но не получалось. Всю себя посвящая обучению, подготовке к тому, чтобы стать Наследницей, порой, не понимая, что от неё хотят, Мораг всё больше разочаровывалась в себе. Когда другие дети веселились, играли или слушали сказки, Мораг запиралась в библиотеке, когда другие дети отправлялись на обучение, Мораг терпела придирки лучших учителей, подобранных Эвелиной, стараясь доказать, что она достойна стать Наследницей, но получала лишь вечные сравнения. В конечном счёте, Мораг смирилась с тем, что ей никогда не стать достойной Наследницей, и больше всего на свете она мечтала о покое, друзьях и уюте. МакДугал надеялась, что в Хогвартсе всё будет по-другому, но дамоклов меч в виде титула Наследницы не оставлял её и там. Она всё также старалась, выполняла, казалось, бесконечные задание и если бы не Забини, так бы и не завела друзей. Ни фантомные зоны, ни ковен не интересовали Мораг, ведь она хотела быть обычной, как Рыжий Флоки, которого она лишь единожды видела на ярмарке. Вот только Мораг была МакДугал и не могла себе позволить многого, во всяком случае, так часто говорила Эвелина. Эмоции навалились на Мораг, погребли под собой, и она впервые в жизни заплакала, безуспешно пытаясь побороть собственные слёзы. МакДугал побежала, мимо многочисленных портретов предков к единственной на всю Галерею двери. Многочисленные свечи вспыхивали на стенах, стоило только Мораг приблизиться к ним на десять шагов, и гасли, стоило ей только отдалиться от них на тридцать шагов, погружая портреты в сон. Мораг бежала настолько быстро, что вынырнувшие из многодневного сна портреты не успевали понять, что произошло, как вновь погружались в сон. Противный скрип дощатого пола сопровождал Мораг весь её путь, когда до большой двустворчатой двери оставалось лишь несколько шагов, Мораг сбилась с шага, ей почудилось, что она видела нечто до боли знакомое, известное ей. По инерции сделав несколько шагов вперёд Мораг остановилась, развернулась, и старые доски под ногами в очередной раз противно скрипнули. Вот только рассмотрев портрет, что привлёк её внимание, Мораг в ужасе отпрянула назад. С левой стены на Мораг смотрела она сама, две тонкие железные цепи пересекали портрет по диагонали, будто сковывая его. Портрет не был живым, он не шевелился, но вселял странное, ужасающее чувство страха, что своими ледяными руками душил Мораг, и слезы застыли в черных глазах, уступив место ужасу.Дьявольский портрет Мораг МакДугал. Ранг: Легендарный (развернуть)
Вот только Мораг совершенно точно помнила, что никогда не позировала для волшебного портрета, разве только в далёком детстве, но даже тогда это не объясняло того, что на портрете ей было одиннадцать лет. Невольно Мораг поддалась вперёд, пытаясь прочесть текст на табличке внизу портрета, но в это же самое время, Мораг-из-портрета шевельнулась, поддалась вперёд, будто желая наброситься на Мораг, но обжегшись о железные цепи, вновь застыла на картине. Мораг, в страхе отступившая назад, не могла оторвать взгляда от искажённого и исковерканного лица портера. Сейчас общим у Мораг с портретом оставались лишь длинные косы да тонкие губы, всё остальное на портрете было залито кровью, которая текла из разбитой головы. — Не-е-е-ет, — почти блея, прошептала Мораг, но существо на портрете её услышало, растянув обескровленные губы в широкой и отчего-то безумной улыбке. Продолжая пятится назад, Мораг не могла отвести взгляд от самой себя. Ей было отчётливо видно, как единственный видящий глаз насмешливо смотрит на неё, как будто бы красуясь Мораг-из-портрета вертится, показывая разбитую или взорванную голову. Мораг-из-портрета явно не могла говорить, но во всей её позе отчётливо был виден упрёк, будто бы это была вина Мораг в том, что портрет стал таким. Когда Мораг упёрлась в холодную, каменную стену, МакДугал не могла сказать, пожалуй, именно холод камня привёл Мораг в чувство. Она встрепенулась, отвела взгляд от портрета и повернула голову влево, где лопаткой упёрлась во что-то острое. Но увидев золотую раму, на Мораг вновь нахлынул страх, неожиданно даже для самой себя, взвизгнув, она рванула к двери, не увидев, как тонкий шлейф магии брызнул в стороны, практически сразу впитываясь в дьявольский портрет, приводя его в порядок. Мораг вылетела из Галереи, сразу же угодив в чьи-то объятия, крепче зажмурив глаза, МакДугал попыталась было вырваться из объятий, но её лишь крепче прижали к себе. — Мораг! — позвали её, но голос был совершенно незнакомым, мужским и оттого Мораг лишь сильнее зажмурила глаза. — Мораг! — ещё раз позвали её, но в этот раз голос принадлежал Тонкс, Мораг даже показалось, что ладони державшего её изменились, стали меньше и тоньше. — Мораг! Но открывать глаза МакДугал не спешила, ведь это могла быть очередная уловка мерзких фейри. Бессмысленно пытаясь вырваться из чужих объятий, Мораг дёргалась, толкала чужие плечи, но по-прежнему не открывала глаза. Неизвестно сколько еще это продолжалось бы, когда Мораг слышала звонкий цокот чужих каблуков, а затем ощутила что-то непередаваемо родное, что было свойственно только Марии МакДугал, её матери. — Мораг! — требовательно позвала Мария, и Мораг вновь начиная рыдать, распахнула глаза, но вместо фейри увидела перед собой лишь Тонкс, застывшую в женском обличье. — Ма-а-ма, — переставая сдерживать собственные слезы, сказала Мораг, хотя страх и ужас продолжал сковывать ей сердце. В тоже мгновение Мария, спешащая к своей дочери, застыла, не спеша подходить. В чужих воспоминаниях Мораг всегда была спокойным ребёнком, даже слишком, и теперь столкнувшись со столь яркими эмоциями своей дочери Мария застыла, не зная, что ей стоит предпринять. — Милая, — растеряно прошептала Мария, запустив руки в и без того растрепанную прическу. — Чего Вы там застыли? — раздраженно спросила Тонкс, которая уже не столько удерживала Мораг, сколько не давала ей опуститься на каменный пол. Тонкс ненавидела слёзы, возможно, потому что в детстве плакала слишком часто: из-за ссор с матерью, из-за маггловских мальчишек, из-за презрительного шепотка «блэковский выродок», из-за невидимого ошейника, что душил её, из-за ненавистного имени, из-за всего и ничего. Тонкс ненавидела саму себя, безумную мать, слабовольного отца, но больше всего собственную слабость в первые годы обучения. Тонкс сожалела о слишком многом, всё время представляла, что было бы, если бы поступила по-другому, и всё больше смирялась с собственным безвольным положением. Тонкс завидовала другим семьям, неизменно представляя их идеальным, но увидев ступор Марии, почувствовала лишь жгучее раздражение, потому что МакДуглы были не идеальными, потому что у других тоже могут быть проблемы, потому что Марии и Мораг есть то, чего лишена Тонкс, но они тоже несчастны. Будто очнувшись, Мария в несколько шагов преодолела оставшееся расстояние и, сняв мятый жакет, укутала им Мораг. Лишь после того как Мария сняла жакет, Тонкс увидела, что мать Мораг была одета слишком небрежно, слишком по-домашнему, будто собиралась в спешке. Возможно, такое впечатление производила растрепанная прическа или смятое домашнее платье, слишком лёгкое и свободное для выхода в свет, а может быть тому виной была утихшая паника на благородном лице Марии, где особенно ярко выделялись красные глаза. Мораг всхлипывала ещё долго, крепко сжимая ткань платья на груди матери, когда всхлипы сменились беззвучными рыданиями, Мария неловко, будто впервые, погладила Мораг по голове. — Всё хорошо. Тш. Ночь скоро закончится, — шептала Мария, не зная, как утешить собственную дочь, а Тонкс наблюдающая за этим почувствовала лишь горечь, потому что её родители никогда не попытаются что-либо изменить в своём отношении к ней. Но Мораг не успокаивалась, начав бессвязно рассказывать о фейри, об артефакте в своей голове, о мистере Бёрке, о Тонкс, о дьявольском портрете. В эти мгновения Мораг чувствовала любовь своей матери, как никогда четко и ясно, за все одиннадцать лет. Поглощённая чувствами, переживаниями и сумбурным рассказом, Мораг не обратила внимание на изменившийся титул Марии.Одна из тримурти: Мария МакДугал.