Perfectly entwined

      Гарри закрывает глаза и старается не думать ни о чём. Лиам рядом с ним спит, а может, притворяется, как и сам Гарри недавно. Рука всё ещё сжимает футболку, но теперь он хотя бы может нормально дышать. Несмотря на неодобрение Найла, которое он высказал в своей грубой и категоричной манере, Саманта всё равно садится за руль и везёт их дальше.       К океану, как завещал Луи.       За закрытыми веками в темноте, под бесперебойный шум двигателя и усталое молчание друзей, Гарри теряет счёт времени. Он не думает ни о чём, запертый в оцепенении вынужденного одиночества, словно плавает в извечной абсолютной темноте.       Медленно, почти незаметно оставшиеся звуки меркнут. На смену им приходит шум прибоя. Гарри ощущает ласковую воду, омывающую щиколотки, и солёный тяжёлый ветер, безошибочно выдающий близость бескрайней водной глади. Измученный ночной истерикой, он не замечает, как проваливается в сон.       Но боль не отпускает и тут, в мире собственного подсознания. Безмятежность пустого пляжа не в силах унять разочарование. Гарри открывает глаза, пялясь в серый потолок машины, потому что даже во сне его не покидает мысль о том, чтобы вернуться к Луи. Но мотоцикл оказался принадлежащим другому: тому парню, одетому несмотря на жаркое солнце в кожаную куртку.       Вместе с ним и его мотоциклом за горизонтом, в поднятой шинами пыли, растаял последний шанс на возвращение.       Гарри моргает, раз, другой. Смаргивает наваждение, навеянное сном. Уставшие руки покоятся на собственных коленях и он с удивлением смотрит на них, словно на чужие. Тёмные ободки окружают удлинённые кончики пальцев: грязь или что-то другое засохло под ногтями и почернело. Как же сильно они изменились за эти дни. А похожи ли они ещё на людей? И даже если им удастся выбраться из страны, руководствуясь планом Луи, примет ли цивилизованный мир дикарей вроде них? Прежними быть уже едва ли удастся.       Лиам будто слышит его мысли: убирает руку от сердца и кладёт на локоть Гарри, ободряюще сжимая.       — Как ты? — спрашивает Саманта, и Гарри кажется, что она обращается к Лиаму, но встревоженные глаза из зеркала заднего вида глядят в его лицо.       — Почему ты спрашиваешь у меня? Это Ли напугал нас всех, — довольно грубо бросает он в ответ, но Сэм не теряется.       Гарри видит как глубоко она вдыхает воздух и медленно выпускает его наружу, видимо пытаясь побороть раздражение, вызванное его агрессией. В другое время Гарри сошёл бы с ума от мысли, что задел чьи-то чувства, но сейчас ему всё равно. Он уже свихнулся вместе с этим миром и всем случившимся.       — Гарри, — нарочито медленно произносит девушка. — Плачь. Страдай. Кричи. Но не копи в себе злость.       То и дело она отводит взгляд, чтобы посмотреть на дорогу впереди, но всё равно возвращает к нему сквозь висящее вверху зеркало. Выражение её лица не поддаётся расшифровке.       — Детка, никто из нас не может представить какую боль испытывает твоё сердце, потерявшее свою вторую половину. Мы даже не пытаемся, — её глаза действительно полны жалости. — Но попробуй понять: от того что ты ненавидишь мир он не станет лучше. Он останется таким же дерьмом, а вот твоя человечность сгниёт. Разве Луи это понравилось бы? Видеть тебя озлобленным и полным ненависти?       Гарри даёт ей знать, что она права, приподняв уголок губ в кривой улыбке, оставив при себе тёмные мысли. Он понял сегодня, когда увидел брошенный и разграбленный магазин: они всего лишь бултыхаются в медленном потоке смерти — мусор, подхваченный разбушевавшимся течением сточной канавы.       Ей удаётся достучаться до его эмоций, разбитых исчезновением из них Луи. Злость на друзей сходит на нет, но полное мрачной обречённости настроение остаётся с ним на протяжении этого долгого дня, и вряд ли покинет теперь когда-нибудь.       Солнце клонит к западу свой обжигающий бок, день истончается, и отрезка голубой линии, прочерченной уверенной рукой Луи на карте, остаётся всё меньше. Элизабет шелестит сладостями из сумки Саманты — сухие пайки и консервы военных, которыми поделился капитан, забыты до других, более отчаянных времён.       На звук разворачиваемого шоколада Лиам морщится, но Элизабет силой заставляет его поесть. Бледность со щёк почти ушла, и только в глазах застыла странная смесь тоски и удивления. Он благодарно берёт свой твикс и методично пережёвывает, будто вовсе не чувствует вкуса. Всех заботит его странное недомогание, внезапно нахлынувшее и незаметно отступившее.       — Я возьму вот эту, — пальцем Гарри указывает на печенье в синей обёртке, и Бетси с готовностью протягивает ему упаковку и банку газировки.       Орео любил Луи. Засовывал целиком в рот и запивал своим несладким, чисто английским чаем. Гарри морщился на это и всегда был равнодушен к двум шоколадным монеткам с белой прослойкой крема. И лишь крошки печенья в уголках губ Луи доставляли удовольствие, делая поцелуй слаще.       Высокие стволы деревьев обступают машину со всех сторон, ломятся в закрытые двери ветками-лапами, скребутся в стёкла, будто иллюзорные чудовища. Тени удлиняются, словно предвестники ночи, предупреждают о том, что скоро, очень скоро, солнце исчезнет за горизонтом.       Гарри только и остаётся, что разглядывать твёрдую кору, покрывающую стволы или сочную зелёную траву у корней. Вечерний лес густеет, подобно остывающему шоколаду в чашке, только не несёт с собой сладости. Лишь горечь страха.       Вопрос Найла не достигает рассеянного от переживаний и усталости внимания, но звучат слова Лиама в ответ, и Гарри проникает в их смысл.       — Я отошёл от машины, потому что услышал шум за магазином. Я знал, что Гарри и Саманта зашли внутрь, и прошло более нескольких минут, поэтому в здании заражённых не могло быть — ребята бы уже дали нам знать. Но оставалась вероятность, что кто-то сидит в засаде на заднем дворе.       — Эти твари не устраивают засад, — фыркает Найл. Лиам опускает подбородок и красноречиво смотрит другу в глаза, пока заинтересовавшийся их разговором Гарри не замечает удивлённое выражение на лице Хорана. — Ты думал, там люди!       — Верно, — кивает Лиам, довольный пониманием со стороны приятеля. — Это мог быть хозяин заправки, спрятавшийся от испуга. Или кто-то другой. Кто-то хуже.       — Нас могли отправить на тот свет ради одной только машины, — соглашается Сэм.       — Ты говоришь, будто Найл, — Элизабет тянет руку и с тревогой касается плеча подруги. Саманта не оборачивается, внимательно смотрит на дорогу впереди, но отвечает ровным голосом. И Гарри не знает, успокаивает ли её ответ, или пугает сильнее.       — Такие времена настали, Бетс. После столкновения с военными я склонна видеть угрозу во всех и каждом.       — Люди всегда были дерьмом, — заводит любимую тему Найл. — Сейчас сломались барьеры, и вся эта грязь полезла наружу.       — Не все, — с усталостью отмахивается Лиам. Ему, как служителю закона, как человеку, посвятившему жизнь защите прав, больнее всех слышать горькую правду, обёрнутую в грубые слова. — В любом случае я должен был проверить.       — Что ты нашёл, Ли? Почему тебе стало плохо? Гарри в который раз поражается крепости их дружбы: задавая эти вопросы Найл задерживает дыхание, вглядывается в Лиама, будто может увидеть причину в чёрточках его уставшего лица.       — Я нашёл хозяина магазина и его семью.       В салоне застывает напряжение, вьётся закручивающимся дымком вокруг запястий и лиц, сковывает. Никто не хочет спрашивать о деталях, и в глубине себя, молча, каждый из них сочувствует Лиаму, увидевшему это.       — Они все оказались убиты, — вопреки молчаливой мольбе не говорить произносит Пейн. — Все, до единого. Даже дети.       Чувства облегчения от того, что им удалось увеличить запасы провизии и под завязку наполнить бак бензином не встретившись с заражёнными, не наступает. Напротив, каждый теряет воздух в тяжёлом, испуганном выдохе. Страх возращается вновь и вновь. Регулярный, как дыхание, нежеланный, как ночной кошмар, он преследует их вновь и вновь, не разжимает ледяных объятий.       — Тела лежали в канаве за строением, грудой сваленные друг на друга. Казалось, кто-то заставил их прийти туда, и расстрелял на месте по очереди, — Лиам прикрывает глаза и жёстко трёт их пальцами, будто пытается выдавить вместе с глазными яблоками запечатлевшиеся под веками картинки.       — Тебе стало плохо от увиденного? — сочувственно спрашивает Элизабет.       — Нет, вовсе нет. Я даже смог обратить внимание на то, что на телах почти нет мух, и нет свойственного запаха разложения.       — Значит, они совсем свежие? — Гарри противно от того, что он звучит совсем, как Луи.       Он ковыряет незаживающую рану, ощущая одновременно боль и удовольствие. Подражание Луи, попытка озвучить его возможные мысли создаёт иллюзию присутствия, но Гарри не настолько глуп, чтобы забыть — его пары больше не существует на свете. Осталось лишь осквернённое тело и тлеющее подобие жизни, без возможности вернуться к прошлому. Совершенно очевидно, что на излечение рассчитывать не приходится, Гарри не сможет увезти Луи отсюда. Его любимый теперь принадлежит хаосу. Он часть ада, поглотившего страну.       Остаться вдвоём они смогут лишь если Гарри присоединится, тоже станет крупицей безумия. Он вздрагивает, пугаясь не собственных мыслей, а чужой возможности подслушать их. Самое сокровенное желание, почти неосуществимое, но Гарри не теряет надежды.       Саманта внимательно следит за выражением его лица сквозь зеркало заднего вида, и когда Гарри сталкивается с ней взглядом, единственное, что остаётся — это отвернуться к окну, к темнеющему за ним непроходимому лесу.       — Я выполню обещание даже ценой собственной жизни, — внезапно роняет девушка.       Гарри, опомнившись, сдержанно кивает и задаёт ещё один, почти ничего не значащий вопрос Лиаму, стараясь отвести внимание от этой опасной темы.       — Я испугался что тот, кто сделал это, может быть поблизости, — продолжает тот, будто даже не замечает внимания друзей — полностью погружённый в собственные свежие воспоминания, в попытках понять природу своей слабости. — А потом я скорее почувствовал, чем услышал: лёгкие шаги, мимолётное движение. Я обернулся и успел заметить только силуэт, скрывающийся за углом здания.       — Но он ничего тебе не сделал? — уточняет Найл.       — Абсолютно ничего. Он уже исчез из виду, когда меня накрыло волной удушья, — Лиам складывает свои большие ладони на коже шеи и чуть сжимает, будто доказывает сам себе, что не ошибся в ощущениях. — Внутри всё туго скрутило и рвануло вверх. Мне казалось, если бы я мог дышать, я бы выхаркал собственное сердце, но лёгкие замерли тоже. Отвратительное ощущение, и я даже причины не знаю!       Гарри запускает руку в волосы и сам не замечает, как сильно прикусывает от напряжения нижнюю губу. Только солёный вкус крови отрезвляет, но не возвращает его в общий разговор. Лиаму больше не требуется забота или сочувствие, и от этих мыслей жжётся в груди. Его теперь нужно похлопать по плечу, поздравляя.       Кипяток течёт по венам от понимания того, насколько Вселенная дрянь — поступить так с родственными душами! Гарри смотрит на Найла и не видит в нём отклика — кажется никто, кроме него не осознаёт насколько жестокую шутку мир играет с ними. Найл, Гарри. И теперь Лиам.       Но прежде, чем он успевает сообщить Лиаму в чём же причина его странного недомогания, боль накрывает его самого. Накрывает с головой. Гарри распахивает в ужасе глаза и кричит, выворачивая глотку так, как выворачивает его суставы и мышцы.       Саманта притормаживает, даже не съезжая на обочину. Дороги попросту нет — только чуть примятая трава, под которой угадывается не сочный чернозём, а грязный песок. Видимо когда-то этот путь использовался, но теперь оказался ненужным, и растительность нашла себе дорогу сквозь твёрдые крупицы наружу.       Ужас парализует каждого из его друзей, но Гарри не замечает их обеспокоенных вопросов, неловких попыток удержать содрогающееся в конвульсиях тело. Перед глазами алая пелена, то ли крови, то ли бешенства. Внутри рвущее на части безумие.       Не успевший сформироваться вздох, последняя бессильная попытка сопротивления, мускулы свиваются в тугие комки, как у бездомной дворняги в последней стадии бешенства. Чужие эмоции берут верх, и Гарри, не осознавая всё до конца среди боли, чудом открывает дверь и будто мешок с песком, безвольный и тяжёлый, вываливается наружу.       Его тошнит, выворачивает наизнанку мягкими комками печенья, полурастворившимися в желудочном соке. Ободранное горло и мучительные спазмы — ничто по сравнению с тем, как горят дёсны, точно поражённые язвой.       Яд проникает в сердце Гарри медленно. От земли, на которой он лежит, пахнет травой и сыростью, а также кислой желчью. Пальцы судорожно сокращаются, и он царапает песок и редкие камни, словно хочет зарыть себя в надежде, что внизу боль не достанет его. Мгновение, когда Луи теряет последнюю связную мысль и его личность умирает, уступает неизвестному вирусу контроль над разумом и телом, Гарри ощущает каждой клеточкой себя. Он не кричит, не зовёт на помощь. Не молит о смерти.       Словно рыба, выброшенная на берег, он лежит у машины, с широко распахнутыми глазами и безмолвно открывающимся ртом. Друзья обступают со всех сторон, боясь трогать, и Гарри почти благодарен — последнее, что ему нужно сейчас, это их прикосновения. Он переживает смерть Луи, как собственную.       Темнеет быстро. Или Гарри так кажется, в его состоянии между сном и реальностью. На языке терпкий вкус ночи, одинокой и бесконечной. Он переворачивается на спину, глядя в небо цвета сильно разведённых чернил, и произносит, ни к кому, в сущности, не обращаясь:       — Его больше нет.       Ладони Саманты маленькие и нежные. Похожи на пугливых зверьков, когда она касается штанины, и видя, что Гарри не отдёргивает ногу — выше. Женские руки ложатся на плечи, и тепло её дыхания согревает влажные щёки. Гарри не замечает, что рыдает, когда шепчет вновь и вновь:       — Его нет. Его больше нет.       Осознание прорывает плотину, и слова тихим шёпотом сыпятся из его рта неиссякаемым потоком. Одна и та же трагическая истина. Луи мёртв.       Сильный порыв ветра приносит запах гари. От него раскручиваются волосы, как водоросли, подхваченные ледяным потоком. Сэм оборачивает свои руки вокруг шеи Гарри, притягивая ближе, Найл падает на колени позади, за ним следует Лиам. Все его друзья стремятся коснуться дрожащего тела, подарить толику силы и присутствия, не понимая, что все их попытки обречены — одиночество съедает чужое тепло.       Потеря пары переключает мир в новый режим: чёрно-белый тусклый свет и полное отсутствие чувств. Может быть срабатывает защитный механизм, Гарри не знает, но эмоции медленно покидают его, утекают, как песок сквозь пальцы. Только пришедшая на смену боли и ужасу пустота не даёт сойти с ума, заворачивает в вакуумный кокон.       Сконцентрированные на нём, друзья не замечают того, что открывается отрешённому взгляду Гарри: за плечом Саманты расступается лес, редеет, и становится видно темнеющее небо. И только одно в открывшемся пейзаже смущает — отголоски красного зарева и густой чёрный дым, пачкающий облака. В тишине замершего автомобильного мотора, без разговоров друзей и шороха шин становится слышно далёкий звук выстрелов.       Гарри зажмуривается, выдыхает, пытаясь скинуть оцепенение, но оно лишь сильнее наваливается сверху. Всё, что удаётся ему — это поднять палец, указывая Лиаму направление между стволами редких деревьев.       Со склона холма, где они остановились, видно раскинувшийся у подножия город: кровь и грязь, а также тёмное пятно ночи, зловеще расползающееся по далёким улицам, разорванное тут и там заревом пожаров. Горячая духота дня сменяется моросящим в сумерках дождём, а вокруг кружатся и дрожат новые волны вони.       Жизнь движется дальше, рука об руку со смертью и преследующей опасностью. Саманта помогает Гарри подняться на слабые ноги, с интересом и ужасом поглядывая в сторону города, к которому ненароком они оказались слишком близки. И за общей суетой проходит момент потери.       Превращается из настоящего в прошлое.

〄〄〄

      Выживание — основной приоритет для него и всегда был.       Со времён раннего детства, когда жизнь на улице толкнула не в тот поворот лабиринта и поставила лицом к лицу с худшими из представителей собственной братии. Дешёвые слова, поспешные поступки; беглый перечень реальных идеалов и стремлений, и вот он уже совершает преступление, а в награду немного наличности и краткий миг свободы. Но миг проходит, и скованный ошибками прошлого, он вновь оказывается на этом пути, в погоне за чьим-то стремлением к власти. В попытках выжить.       Волна кровавого безумия, прокатившаяся по стране, абсолютно ничего не меняет в его планах. Место копов и людей на государственной службе занимают инфицированные рядовые граждане, вместо пистолетов и полицейских ксив — полные чёрного гноя рты и оскаленные в рычании зубы. В планах лишь остаться в живых и убраться со ставшего смертельной ловушкой материка на родину.       Ирония в том, что становится только проще. Когда первая из тварей падает замертво, продырявленная пулей из бессменного чёрного глока, он улыбается чуть более безразлично, чем хотел бы сам. Нет никакой разницы в том, чтобы убивать людей обычных или заражённых, когда за плечами количество отнятых жизней в два раза больше, чем прожитых на свете лет. Пожалуй лишь одна, да и та незначительная — убийство вдруг перестаёт быть вне закона.       Поэтому, незамеченный среди поднявшегося хаоса, он выскальзывает из-под носа преследователей. Его больше невозможно выследить по дорожке из трупов — ими в одночасье оказывается завалена вся страна.       Толпа спасающихся увлекает его за собой, мимо больших городов, мимо закрытых аэропортов по переполненным трассам между населёнными пунктами, и выносит к военной базе. Глядя из-за тёмного стекла шлема на вооружённых американскими автоматами солдат, он принимает решение за секунду — разворачивает рычащий мотоцикл и едет прочь под палящим солнцем сквозь воняющий страхом и смертью воздух. Никогда он не надеялся на помощь, добиваясь поставленных целей сам. Среди толпы инфицированных, как он считает, гораздо больше шансов сохранить свою шкурку целой, чем один на один с представителем местной власти.       Зубы и когти не проблема. Проблема — разум и пистолет. Он собирается держаться подальше от законников.       Глушитель больше не требуется, не от кого скрываться, но по старой, въевшейся в кожу привычке, он не снимает его с пистолета. Пули его глока предназначены для людей — от заражённых проще скрыться или отвлечь, указав целью других, любых попавших под руку обывателей.       Тактика работает безотказно: он добывает еду и карту местности, узнаёт у местных старожил о заброшенном пути через лес. К океану. В переднем кармане джинсов, тёплые от близости к телу, лежат ключи от яхты. Крови на них больше нет, смыта им в роскошной фарфоровой раковине сразу после того, как булькающий из простреленного горла хозяин разжал, наконец, пальцы на кольце брелока.       И когда до конца путешествия остаётся лишь один дневной переход, на забытой Богом заправочной станции у леса случается сбой. Удача, кажется, поворачивается спиной. Он как раз заканчивает со служащим и его немногочисленной спятившей семьёй, когда слышит звук подъезжающего автомобиля. Рюкзак с собранными продуктами лежит в здании, мотоцикл, полностью заправленный, у дальней колонки.       Приехавших не много: две девушки и три молодых парня. На одном автомобиле. Кажется, его возраста, но в противовес — их глупое, беспечное поведение и то, как широко распахнуты удивлённые глаза. Он делает вывод — между ними пропасть. Ни опасности, ни ценности они не представляют.       Он мог бы уйти незамеченным, но незнакомцы разделяются. Двое входят в магазинчик, отрезая ему путь к собранным вещам и еде. Затаившись в тени он разглядывает убитых им людей, рассуждая о никчёмности и бесполезности человеческой жизни, о своём бессмысленном стремлении выжить любой ценой.       Тут то и отказывает везение: вместо того, чтобы уехать, они задерживаются. Один из них, с короткими волосами и крупными, широкими плечами, оказывается слишком близко. Глаза незнакомца цвета орехового дерева цепко сканируют тела на земле, но его не замечают.       Прагматичный ум принимает единственное возможное решение в этой ситуации — от помехи нужно избавиться. Секрет выживания прост и усвоен им многие годы назад — или ты или тебя. Ему нужны собранные продукты, которые эти ребята, судя по всему уже нашли, и вряд ли отдадут. Он бы не отдал.       Шаг. Ещё один. Он нависает над своей жертвой тенью, мягкой и мрачной, как едва слышный шёпот в кошмаре, но удивительно и неожиданно тяжёлой, давящей на плечи — и остающейся на многие годы в сердцах тех редких счастливчиков, кому удалось избежать его смертельного удара.       В этот момент, когда рука вытянута, а глок, удлиннённый цилиндром глушителя, целится точно в затылок незнакомца, Вселенная вдруг даёт сдачи — воздух сжимается вокруг, уплотняется, будто в чёрной дыре. Дышать становится невозможно, и мысль — эта боль не может быть ничем иным, только расплатой за бессердечно отнятые жизни.       Слабость сжимает в тиски, затылок трещит от нахлынувшей боли, а рука, твёрдая, уверенная рука, что не опускалась ни разу за весь пройденный по крови жизненный путь, вдруг виснет бесполезной плетью. В состоянии, когда натренированное убивать тело не слушается голоса разума, когда концентрация и сила воли дают сбой, он осознаёт, что не сладит с незнакомцами, пусть они в сущности ещё дети. У него нет сил.       Только чудом он уходит незамеченным. Добредает до мотоцикла, наплевав на сумку с едой. В сухой пыли под колёсами растворяется уверенность в себе, заработанная годами.       К ночи, когда солнце сползает по коричневой, твёрдой коре сосновых деревьев и впитывается в густой мох у их подножия, чувства более или менее устаканиваются: горло не сжимает ледяной невидимой ладонью Вселенной, и лёгкие, пусть медленно и с натугой, но качают кислород. Он разворачивает карту на коленях и внимательно вглядывается в местность. На многие мили вокруг лес и сквозь него ведёт заросшая травой дорога, ведёт к порту, к выходу в океан, и у незнакомцев, что неосознанно нарушили его планы и лишили добычи, совсем нет резона с этой дороги сворачивать.       Дрожь в кончиках пальцев перетекает во внутреннюю неуверенность. В голове, где-то глубоко внутри слышно пульсацию сердечного ритма, и чем сильнее он прислушивается, тем отчётливее кажется, что этот звук разнится с собственным пульсом.       Слабость не позволяет расправиться с незнакомцами самостоятельно, но гениальный в своей жестокой изобретательности мозг уже придумывает план, пока он смотрит на чёрточки и схематичные обозначения карты. К сожалению, они оказались на его пути, пусть не намеренно, но помешали планам, и за это умрут. Умрут не потому что он получает удовольствие от бессмысленного насилия, а потому что всё, чего он хочет — выжить. Ему нужна его сумка назад.       Он лениво усмехается, прячет тремор пальцев под чёрной кожей перчаток, глаза — в густоте лесной ночи. В нескольких милях на западе стоит детский лагерь, работающий в летний сезон, а это значит, что при удачном стечении обстоятельств на данный момент там больше нет детей. Только кровожадные маленькие монстры, что не побрезгуют мясцом, на которое он им укажет. И делать почти ничего не нужно: лишь привлечь рёвом мотоцикла и направить безмозглую, алчную толпу по нужному направлению. Потом останется только отвлечь инфицированных и вернуть себе свои вещи.       И пусть это низко и подло, но кто сказал, что у человека вроде него должна быть честь? Смысл имеет лишь выживание. Если ради спасения своей жизни нужно пойти против морали, что ж... Он и раньше жил не по совести, совершая кровавые преступления по чужому велению. Сейчас у него хотя бы есть веская причина, чтобы обречь этих ребят на смерть в зубах заражённых.       Отсутствие эмоций в такой сложной и щепетильной ситуации, как эта, не пугает. Безразличие и отрешённость давно стали нормой. В какой-то степени его пассивность — это проявление высокомерия, холодный и неторопливый вызов значительно более горячему и беспокойному окружающему миру.       Издалека он увидит, как твари порвут попавшихся под руку ребят, затем на мотоцикле уведёт толпу прочь и вернётся за своими вещами. День окажется потерян, но так легли карты. Он и так выжал максимум из сложившегося положения, не потеряв ничего, кроме незначительного отрезка времени.       Только бы таинственное недомогание не вернулось.