Perfectly entwined

      Ночная тишина совсем не такая, как дневная. Когда машина останавливается посреди леса, в середине ничего, и свет исходит лишь от слабых лампочек в салоне, тишина становится объёмной. Подавляющей. Не слышно ни щебета птиц, ни жужжания насекомых. Ветер стих и лес не шелестит ветками, не скребётся ими в окна. После прошедшего дождя во влажном воздухе тишина превращается в другое измерение, и Гарри против воли затягивает в него.       Двигаться дальше опасно, и они делают остановку на ночь. Как бы тяжело не было ночевать в машине все единогласно принимают это решение Лиама. В темноте опасность попасть в засаду или оказаться в окружении заражённых выше. И пусть инфицированные так же слепы во тьме, как и люди, слух у них отменный — лучше затаиться в салоне, попробовать подремать до наступления утра.       Гарри сомневается, что лучи утреннего солнца принесут ему облегчение, такое же, как например Найлу, но всё равно кивает. Пытается устроиться удобнее, насколько это возможно. В гулкой пустоте души, покинутой эмоциями Луи, ворочаются мысли. Гарри не думает о смерти своей пары. Не может. Также, как он не в силах представить себе возвращение домой и встречу не только со своей семьёй, но и с сестрами Лу.       Вместо этого он думает о незнакомце с заправки: пытается представить себе куда он отправился на своём мотоцикле, к чему стремится в этой уничтоженной стране. Должно быть, к выживанию, как и все они. Но так же есть в нём что-то другое, пугающее. Словно мрачная тень вьётся за его спиной, тащится следом гнетущим шлейфом.       Откуда такие мысли Гарри не знает. Быть может его сознание дорисовало загадочной фигуре в тёмной кожаной куртке штрихи неясной опасности, некую неприятную ауру, лишь руководствуясь собственными мироощущениями в тот момент. Быть может. Но сейчас, ворочаясь на своей крохотной части сидения рядом с Лиамом, он понимает одно совершенно точно: язык будто прирос к нёбу и ни слова не выдавить из глотки.       Ему страшно открыть другу истину о происхождении его неприятных ощущений. Страшно именно из-за этого парня, кажущегося неблагонадёжным и угрожающим. Они обманулись впервые, положившись на военных, и Гарри понимает почему: истерзанные первыми днями, полными опасности, без секундной передышки на отдых и осмысление, они схватились за иллюзию безопасности. Да и сама профессия этих людей заключалась в том, чтобы защищать. И несмотря на клятвы они оказались монстрами, возможно более отвратительными, чем сами заражённые.       А этот парень? Какая у него профессия? Быть может лучше будет оставить всё как есть, и отпустить незнакомца своей дорогой?       Гарри помнит, как увидел Луи впервые: всё существо рванулось навстречу. Помнит ответный блеск в его глазах и улыбку, полную удивления и готовности. Они словно существовали в ожидании этого момента, и только после встречи, после первого мимолётного взгляда осознали — жизнь началась! А ещё Гарри помнит, как в первый день того лета, в которое они закончили школу, Найл повёл их в только открывшееся кафе, польстившись на рекламу бесплатных кексов к каждой кружке зелёного чая. Чай они не пили — не удалось. Девушка в розовом фартуке оказалась парой Хорана. Это было секундой замешательства после слов приветствия: она скользнула по Найлу взглядом и тяжело сглотнула. Гарри с улыбкой от уха до уха наблюдал за другом; тот не стал утруждать себя надлежащим приветствием или попыткой познакомиться — он резко поднялся со своего места и под понимающие смешки и аплодисменты поцеловал опешившую Одри.       Прокручивая эти счастливые воспоминания в голове, как картинки какого-то яркого фильма о любви, Гарри начинает подозревать, что возможно его выводы изначально неверны. Разве может соулмейт отвернуться от соулмейта? Невозможно! И следовательно ощущения Лиама вызваны не встречей с родственной душой, а возможно, даже нет — скорее всего, стрессами последних недель. Безумных, долгих, трагических недель их превратившейся в бардак жизни.       Время медленно движется по прямой, не отклоняясь от курса и не меняя скорости. Вечер переходит в ночь и наступает настоящая тьма. В безлунном непроглядном мраке тишина леса подкрадывается под самые двери автомобиля, где ночуют ребята. Гарри слышит тихое сопение Саманты: она провела за рулём большую часть дня и так устала, что никакие треволнения и пережитые опасности не в силах лишить истощённый организм сна. Но остальные, кажется, не спят.       При выключенной лампочке в салоне царит та же могильная тьма, холодная и ужасающая, что и снаружи. И в этой тьме Гарри что-то слышит: хруст ветки и слабый кашляющий звук. Он зажмуривается, пытаясь выгнать из головы навеянные темнотой кошмары, более чем уверенный, что звуки снаружи лишь его разыгравшееся воображение.       Но оно там, в неподвижном воздухе, в ночной тишине. Оно приближается.       Может быть оно услышало безмолвный призыв Гарри и, наконец, добралось до него? Он пугается: теперь уже поздно. Осознание того, что Луи больше нет, разрыв их связи, сделали все мысли о возвращении назад жуткими и нежеланными. Больше нет стремления быть рядом с парой в любом из возможных состояний. Просто потому что его пары больше нет.       Чем сильнее он напрягается, чтобы прислушаться, тем больше кажется, что он ослышался. Тишина не абсолютная, но в звуках леса нет ничего угрожающего. Гарри медленно выдыхает, пытаясь успокоить ускоренный пульс, и вздрагивает от ужаса — Лиам касается его запястья тёплой, чуть шершавой рукой.       — Слышишь?       Напрягая слух Гарри прислушивается, и вновь ему кажется, словно снаружи что-то есть. Близко, очень близко.       — Надеюсь, это всего лишь дикие животные, — Найла почти не слышно с переднего сидения, слова едва различимы, но по тому, что он не спит, что он так же переживает, ясно — это не воображение.       — Почему вам не спится? — сквозь дрёму спрашивает Саманта. Не раздумывая, всё ещё не освободившаяся до конца от плена сна, она щёлкает кнопкой, включая лампочку в салоне.       За плечом Гарри, снаружи, прижав свои руки к стеклу, стоит силуэт. Прислушивается, принюхивается. Они замечают его сразу, как только вспыхивает свет, скрещивают испуганные взгляды на обрамлённом грязью и кровью лице. Безжизненном, мёртвом, неподвижном лице.       Свет бликует в белёсых, отупевших от вируса глазах, и словно зажигает некую искру внутри. Существо отводит голову назад и что есть сил ударяется лбом в окно.       Раззявленный рот, которым оно елозит по окну, хочет попробовать их на вкус. Тонкие, покрытые коркой запёкшейся крови ободки ноздрей расширяются и сужаются, в попытках уловить их запах. Глаза хаотично шарят по салону, от фигуры к фигуре, пока существо пытается понять, как пробраться внутрь. Как добраться до лакомой закуски.       Как только Гарри замечает это мёртвое, одичавшее лицо, времени рассуждать о том, могут ли эти существа думать и соображать, хотя бы на уровне животных, не остаётся. Элизабет испуганно вскрикивает рядом с Лиамом и тянет Гарри за одежду ближе к себе — дальше от стекла.       — Почему оно здесь? Посреди леса, — мгновенно просыпается Саманта. — Мы объехали лагерь стороной!       — Они могли прийти на звук двигателя? — глаза Найла бледные, испуганные. Обведены по краю тонкой красной линией усталости и недосыпания.       — Я так не думаю, — качает головой Лиам.       И каждый смотрит на тварь за окном, боясь отвести взгляд или моргнуть. Кажется, что пока они наблюдают, она беспомощно скребёт стекло, но стоит отвернуться и мерзкие, обломанные зубы, торчащие из чёрных дёсен, вцепятся в плоть, разрывая.       Становится почти неважно, что ещё совсем недавно это существо было ребёнком: алчность и жадность до свежего мяса превращают мягкие и юные черты в лик самого дьявола.       — Давайте просто уберёмся отсюда, — просит Найл. — Оставим эту дрянь тут и попробуем уехать.       — Ты прав, — соглашается Саманта, поворачивает ключ в замке зажигания и…       Это без сомнения их самая большая ошибка в этой жизни. Яркие лучи фар выхватывают из тьмы другие силуэты. Множество невысоких перепачканных детей. Лишь белые глаза и движения рывками выдают в них в заражённых.       Свет привлекает внимание собравшейся между деревьями и на тропе толпы. Они рычат, колыхаются, неловко толкают друг друга. Гарри чувствует боль в груди и не сразу понимает, что это ногти Элизабет впиваются в его кожу сквозь футболку. Девушка жмурится изо всех сил, словно верит, что если не будет смотреть опасности в лицо, та тоже её не заметит. Сам же Гарри, напротив, не в силах отвести взгляда от надвигающейся угрозы: от растопыренных детских пальцев и оскаленных ртов. Он утратил волю.       — Блять, это конец! — паникует Найл, впиваясь трясущимися пальцами в приборную панель.       Саманта сдаёт назад и толкает тело позади. Машину сотрясает удар, когда инфицированный оказывается под колёсами, а потом россыпь мелких стуков, будто дождь, барабанит по крыше. Смертельный дождь из десятков детских кулачков.       — Так много…       Лиам произносит вслух то, что крутится в голове Гарри. Он не пытается их считать, мельтешение спутанных волос и рычащих ртов слишком интенсивное. Машина рывком продвигается вперёд, и несколько фигур исчезают под колёсами. Гарри знает, что они своими, несмотря ни на что, человеческими зубами не в силах прогрызть днище автомобиля, но иррациональный страх подталкивает подтянуть на сиденье ноги.       В такой тряске, которую устроили им инфицированные, даже дышать невозможно, не говоря уже о том, чтобы сменить местоположение. Машину трясёт из стороны в сторону, когда Саманта пытается ехать: колёса буксуют и застревают, но не в грязи или глине — в телах заражённых, катящихся рассыпанными брёвнами по земле.       — Так мы не выберемся, — сквозь шум бьющихся в стёкла и металл рук и лбов кричит Лиам. Гарри склонен согласиться, и сквозь липкий слой страха, покрывающий каждый дюйм кожи, предлагает:       — Я попробую увести основную массу за собой, чтобы вы смогли проехать.       — Как именно ты собираешься сделать это? — не понимает Найл. — Ты что, надумал выходить?       Проиграв в битве за управление автомобилем Саманта удерживает руль лишь одной рукой, полуоборачивается, и Гарри может испытать на себе всю силу её гнева.       — Пошли вместе! Умирать, так не в одиночестве!       — Я сам!       — Нет, я с тобой, — настаивает она. Уставшая девичья рука впивается в ворот футболки и тянет с силой, которой в этом измождённом теле быть просто не может. — Так хочешь умереть? Прекрасно! Я с тобой!       Слова не складываются в предложения: как бы сильно Гарри не хотел сказать ей, что он до замершего сердца боится смерти и предшествующей ей адской боли, когда десятки ртов, сотни острых зубов вопьются в его плоть, он не может. Воздуха не хватает, концентрации не хватает. По глазам Саманта не видит его намерений, не понимает, что он хочет спасти друзей, а не просто сдохнуть. В конце концов, лишь ему в этой машине больше нечего терять.       В шуме разразившегося вокруг машины ада Гарри даже не слышит звона бьющегося стекла. Только ледяная хватка смерти в его волосах, да смена гнева на дикий ужас в глазах Саманты вдруг приобретают смысл, срывают барьер, что мешал говорить. Гарри хрипит, когда руки заражённых, толкая друг друга, сминая остатки разбитого стекла, протягиваются в салон. Мерзкие пальцы путаются в его волосах, тянут наружу под оглушающий визг Элизабет.       Ладони друзей на ускользающем в разбитое стекло теле держат крепко, но их силы не хватает, чтобы одолеть жажду крови в плотоядных тварях, что окружили машину. Гарри разрывает от боли, когда пальцы впиваются в шею, когда тянут кудри так, что кажется сорвут скальп, и всё содержимое его головы, включая драгоценные воспоминания о Луи, рассыпется по примятой траве.       Всего миг отчаяния, полной безнадёжности их положения, и спасением вдруг оказывается то, чего никто не ожидал услышать во тьме ночи. Рёв мотоцикла нарастает, становясь всё отчётливее, приближаясь. Только вот чудовищам до него нет никакого дела; они всё так же тянут бедного Гарри наружу. Кажется, его вот-вот порвёт пополам от усилий, что прикладываются с каждой из противоборствующих сторон. И только чудом на теле всё ещё нет ни одного укуса.       Первый выстрел оглушает, громом проносится между толкающимися заражёнными и надрывает Гарри перепонки. Несмотря на несмолкающее ворчание тварей возле него, на этот гул голодной смерти, новый громкий звук пугает, словно звучит в тишине. Гарри вздрагивает, скользит перепачканными руками по тонким пальцем детей в попытках отцепить их от своих волос и одежды, а за первым следует второй. И ещё один.       Девочка лет двенадцати, с двумя неаккуратными хвостиками, со съехавшими с волос резинками, внезапно разжимает хватку и складывается пополам. Она валится на сырую траву уродливым комом, а следом по-одному и другие. С каждым выстрелом армия заражённых редеет всё сильнее, и вот уже не десятки рук, а всего лишь четыре или пять, цепляются за Гарри.       — Зажмурься и закрой рот! — вдруг звучит грубый, незнакомый голос рядом.       Без раздумий Гарри подчиняется. По тёплым каплям на лице, по влажным звукам рядом, по отсутствию выстрелов он понимает, что незнакомец орудует ножом. Треск, с которым рвётся под сталью кожа, не перепутать ни с чем. Гарри помнит, как сильно был напуган впервые, когда услышал этот звук, когда увидел, как серебрящийся металл исчез в мясистой спине заражённого. Глаза Луи тогда были похожи на сгоревшие угли, тёмно-серые, как самое дождливое, беспросветное небо.       Воспоминание о любимом лице рвёт связь Гарри с реальностью. Он окунается в них, будто в тёплую воду, и почти не слышит творящегося вокруг хаоса. Только одна, едва слышная нота — лёгкий свист, какой порой возникает в ушах, просачивается сквозь барьеры, выставленные испуганным, сломленным сознанием. Не стоны заражённых, не всхлипы друзей, просто слабый свист ножа, рассекающего воздух. Лишённый всяких чувств, не живой, не человеческий.       С помощью Саманты Гарри удаётся освободиться от алчной хватки заражённых, и друзья втягивают его в салон. В звуках невозможно разобрать что действительно происходит за металлической дверью автомобиля, но открывать глаза Гарри не спешит. На что вообще надеется этот парень, появляясь здесь всего с одним магазином патронов? Врываясь так безрассудно в толпу заражённых, когда лишь один укус, может быть лёгкая царапина, способны обратить тебя в это? Гарри боится, что когда посмотрит наружу, в разбитое окно, то увидит лишь, как твари пожирают живую, вздрагивающую плоть незнакомца.       Хлопок двери и отсутствие тёплых, аккуратных в прикосновениях рук Саманты пугает. Заставляет распахнуть глаза. Она покидает автомобиль, и только стук её деревянной биты о закрывающуюся дверцу остаётся в салоне. Но и он растворяется в воздухе через мгновение.       Парню в кожаной куртке удаётся разобраться с большей частью заражённых детей. Не выглядит, будто он идёт на сделку с совестью: рука в чёрной перчатке не дрожит, нанося удар чётко и жестоко. Отточенным движением. И Гарри пугает его мастерство, пугает с какой безэмоциональностью на лице он вырезает то, что недавно было детьми.       Найл решает присоединиться. Может быть чувство пережитого страха требует выхода, или он заботится о безопасности девушек гораздо больше, чем хочет показать. Он резко открывает дверь, сбивая с ног ещё один силуэт.       Гарри гордится бесстрашием своих друзей и хочет быть, как они, но конечности скованы оцепенением и единственное, на что он способен сейчас — это прислушиваться к звукам их борьбы с напавшими инфицированными и взглядом искать на теле укусы.       — Ты в порядке! В порядке! — шепчет Лиам, испуганными глазами оглядывая каждый дюйм бледной давно немытой кожи. Пальцами проверяя шею и затылок. — Не задело, Эйч. Ты не заражён.       Гарри верит убеждающему шёпоту, и под звуки вкрадчивой речи Лиама дрожь уходит. Растворяется в шелестящем ночном лесу, а вместе с ней всё тише становятся рычание и возня, издаваемая инфицированными. Пока и вовсе последний из них не затихает под ударом деревянной биты Саманты.       Яркий свет фар обрисовывает очертание валяющихся тут и там детей, по нелепой случайности, а может чьему-то злому умыслу, превратившихся в безумных каннибалов. Чётко видно в этом свете красные капли на смуглой коже незнакомца, на старой рубашке Мэтта, в которую одета Саманта, на руках Найла. Сердце медленно успокаивается, когда взгляд Гарри больше не улавливает отрывистых, неестественных движений, и остаётся звук тяжёлого дыхания друзей и скрип кожаной куртки незнакомца.       — Выпусти меня, — нарушает установившееся равновесие звуков Лиам, обращаясь к Элизабет.       Она покидает машину, боязно оглядывая лежащие без движения тела, следом за ней — Лиам. Только Гарри остаётся в салоне, стараясь отдышаться. Он дрожит от холода, отупел от пережитого ужаса и чувствует себя дряхлым стариком на пороге смерти. В голове трепещется одна единственная мысль: он, Гарри, только что был в лапах самой смерти, ближе чем, когда-либо. Чувствовал её дыхание на своих губах. Он никогда не будет прежним, как и мир вокруг.       — Я рук не жму, не подавайте, — произносит незнакомец, разломав тем самым хрупкий лёд напряжения между ними. — И не благодарите.       Битва закончена, они выиграли, в то время, как каждый из них решил, что это конец — помощь пришла из ниоткуда. Но инфицированные затихли, сражённые сталью ножа и пулями, и помощь обернулась новой угрозой.       Подозрение не успевает созреть между ними: Лиам срывает его плод и подпитывает испытываемой яростью. Он накидывается на недавнего спасителя без слов, молча, и только злость горит в глазах. Красноречивее любых слов.       — Ты ублюдок! — выплёвывает Лиам, прижимая незнакомца лопатками к дереву.       Ткань куртки скрипит в сильных пальцах Пейна, и будто ответ на этот звук — кривая ухмылка разрезает красивый рот. Курок звучит громко и заставляет обратить на себя внимание — незнакомец приставляет пистолет к виску Лиама.       — Эй, полегче! — вскидывает руки Найл.       В один рывок Гарри оказывается на ногах вне машины.       — Пожалуйста, не убивай его! — просит он, замирая в нерешительности. — Бери что хочешь, мы всё отдадим. Только не стреляй.       Тишина топит лес, как подступающее море. Никто не удостаивает его ответом, никто не шевелится, пока две пары карих глаз сверлят друг друга уничтожающими взглядами. Гарри пытается уловить намерения незнакомца в тёмных глубоких глазах, но в них лишь тайна и насмешка. Рука с пистолетом не дрожит, и дуло чуть касается виска Лиама. В тёплых глазах друга, всегда добрых и открытых, сейчас скопилась отравляющая ненависть.       — Он не выстрелит, Гарри, — уверяет Лиам не отводя глаз ни на секунду, кажется, даже не моргая. Он встряхивает незнакомца совершенно не опасаясь упирающегося в висок пистолета, и крепче прижимает его к дереву. — У него больше нет патронов.       — Ты решил так, потому что я достал нож? — улыбается парень, полностью игнорируя медвежью хватку Пейна на своей груди.       Улыбается слишком безразлично, слишком автоматически. Как будто все его эмоции ушли на драку с инфицированными. Гарри следит за безучастным смуглым лицом и думает, что и правда, все чувства этого парня должно быть впитались в землю с кровью мёртвых детей.       — Чтобы ты знал, я всегда приберегаю один патрон в стволе. Для себя.       Прежде чем Гарри успевает испуганно выдохнуть, незнакомец уже убирает пистолет от головы Лиама. Секунду ничего не происходит, и похоже буря миновала и они смогут договориться, но Пейн считает по своему. Он отпускает куртку и бьёт. Бьёт в лицо так, что кажется в ночном воздухе слышно хруст костей.       Незнакомец вскидывается тут же, не позволяя себе слабости, хотя Гарри уверен, удар Лиама способен сбить с ног лучших из лучших. Кровь струится из припухшего носа по красиво очерченным губам, которые тут же меняют свою форму на более отвратительную, более мерзкую, когда он скалит их.       Лиам делает шаг в его сторону, движимый какой-то непонятной сжигающей ненавистью, но и тот не так прост: рука с зажатым в ней пистолетом вновь поднимается. Теперь она направлена на стоящего ближе всего Найла, и это заставляет Пейна притормозить.       — Ты уже понял в чём дело. Молодец, — сплёвывает незнакомец затёкшую в рот кровь. Сгусток на траве — словно законченный алый иероглиф: влажный, отталкивающий, бесконечно тягучий. — Я не выстрелю в тебя, но что мне помешает убить его?       С облегчением Гарри наблюдает, как Лиаму, наконец, удаётся обуздать свой гнев. Его крепкие кулаки сжимаются, так же, как вытягиваются в тонкую нитку пухлые губы, и сквозь нехватку дыхания от клокочущего в груди негодования он спрашивает:       — Чего ты хочешь от нас?       Незнакомец смотрит на него не мигая, словно раздумывает, но ответ наверняка был готов задолго до того, как Лиам задал вопрос. Дуло направлено точно в лоб Найлу, и Гарри видит, как покрывается испариной кожа, как бледнеют щёки друга.       — Вы помешали мне на заправке: я собрал сумку с вещами, необходимыми для выживания. Где она?       — Сумка? — удивляется вслух Саманта и тут же прикрывает рот рукой, но поздно: внимание незнакомца концентрируется на ней.       — Большой походный рюкзак. Цвет — серый, — поясняет он.       — У нас ничего такого нет, — Гарри тоже вступает в разговор, чем заслуживает взгляд от их странного, опасного спасителя. Взгляд холодный, вовсе не заинтересованный.       Этот тёмный, в полном смысле этого слова, парень смотрит на каждого из них, словно они беспомощные микроорганизмы, попавшие в ловушку под слегка выпуклой сферой наполовину прикрытого веком его глаза. Словно всё, что требуется для возвращения безмятежности и спокойствия — это удалить мешающие частицы.       — Если ты что-то оставил на заправке, то оно всё ещё там, — пожимает плечами Лиам. — Мы взяли немного шоколада с витрины и заправили бак. Мы даже не обыскивали то место.       Пистолет опускается, ко всеобщему облегчению. Металлическое дуло упирается в сочную траву под ногами.       — Вы шутите? — переспрашивает он. Вглядывается в лица, будто не в силах поверить, а потом вдруг смеётся. С удивлением, как кажется Гарри. — Вы ещё большие придурки, чем я думал, — добавляет он.       Так просто заканчивается их столкновение. Внезапно ворвавшийся в беспорядок и хаос их жизни, этот парень также легко собирается её покинуть. Лиам отворачивается в другую сторону, трёт пальцами место над сердцем, за которое держался весь прошедший день, словно фантомная боль вернулась. Незнакомцу же всё равно — может он и не чувствует связи вовсе.       Гарри не всё равно: ощущение одиночества и потери наваливаются с новой силой, душат. Он хватает окровавленную руку, дёргает того к себе, без страха глядя во взбешённые глаза, абсолютно игнорируя пистолет.       — Ты ведь понял, что он твоя пара?       — О чём ты?       Свет фар не ложится на смуглое лицо и в ночи не увидеть выражение этих глаз, но Гарри слышит правду в чистоте голоса. Поэтому продолжает давить подушечками пальцев в запястье, глядя на подсыхающие полоски крови, что расчерчивают лицо напротив.       — Я потерял соулмейта меньше суток назад, — говорит он, в надежде достучаться до жестокой, очерствевшей души. — Это больно. Наверное, самое сильное, почти убивающее чувство в мире. А ты так просто отворачиваешься, бросаешь на ветер то, что судьба дарит тебе, вкладывает в руки.       — Мне плевать на него, — сопротивляется незнакомец. — Я его вовсе не знаю.       — Верно. Но это не избавит тебя от связи. Когда он умрёт, ты умрёшь вот тут, — Гарри двумя сложенными вместе пальцами тыкает тому в грудь, и за секунду, до того, как незнакомец вырывает руку, чувствует ускорившийся пульс.       — Отпусти его, — просит Лиам. — Пусть валит.       И больше ни слова не говоря, оставляя их среди горы детских трупов, сконфуженных и удивлённых, но живых, незнакомец уходит в темноту, туда, где скорее всего стоит его мотоцикл.       У каждого из них в сердце дыра, понимает Гарри. Чья-то больше, похожая на космическую сингулярность, как у него или Саманты. Чья-то меньше, и со временем раны Элизабет и Найла наверняка затянутся. Возможно гораздо страшнее то, что спрятано в груди незнакомца, под мягкой чёрной кожей куртки. Если его сердце и есть сгусток тьмы, что высасывает свет и эмоции, что не даёт мечущейся душе успокоится и просто жить.       И может быть, для Лиама так будет даже лучше, размышляет Гарри, глядя в удаляющуюся, сливаюшуюся с ночью фигуру. Может, и правда стоит оставить этого опасного и жестокого незнакомца позади?       Вселенная отвечает на вопрос доступно и понятно: Лиам хватается за грудь и падает на колени.