〄〄〄
Глухой звук падения врезается в стекло автомобиля, и Гарри резко распахивает глаза. Ночь, наполненная тревогой и страхом, подходит к концу, и светлеющий лес за окном тому подтверждение. Гарри сбрасывает дрёму с плеч, как тяжёлое одеяло, и устало зевает. Ещё один звук, похожий на тот, что его разбудил, разносится под зелёными хрустальными сводами. Ладонь Саманты сжимает рукав его футболки, и даже в глубоком сне, в котором находится девушка, хватка её пальцев не ослабевает. Гарри едва удаётся освободиться от своей настойчивой и безжалостной стражи, когда третий звук разрезает утреннюю тишину. Снаружи холодно, и Гарри ёжится, после сна и тёплого салона автомобиля острее воспринимая кусающий кожу ветерок. Дверь не хлопает, остаётся приоткрытой, и отсутствие лишних звуков не будит друзей в машине. Угодившие вчера в засаду инфицированных, напуганные до оцепенения внезапной атакой детей-каннибалов, они не могли спокойно спать. Тишина ночи вползала в салон и подстёгивала воображение. Казалось, трупы вокруг машины шевелились и стонали, собирались встать и продолжить неудавшуюся трапезу. Лиам предложил кому-то одному остаться дежурить снаружи, чтобы остальные могли хоть немного отдохнуть. Гарри вызвался первым. Их импровизированный дозор не был эффективным средством защиты, — все это прекрасно понимали, но каким-то образом, на глубоком внутреннем уровне осознание того, что кто-то стережёт покой, успокаивало. Дарило иллюзию безопасности. Всем удалось поспать этой ночью благодаря простой идее Лиама: сам он, с тянущей болью в груди, мучимый ощущением полного одиночества Гарри, истерзанная мыслями о собственной потере Саманта и напуганная до бесконтрольной дрожи Элизабет. И теперь, когда утро заглянуло в этот уголок леса, разогнав мрачные тени, Гарри проснулся от того, что Найл растаскивает тела заражённых с их дороги. — Зачем ты это делаешь? — Доброе утро, — пыхтя отвечает Найл. Его руки едва заметно трясутся от усталости и напряжения, а по разные стороны заросшей тропы высятся небольшие кучи трупов. — Как оно может быть добрым? — кривится Гарри, оглядывая пространство вокруг. Мерзкая вонь мертвечины лезет в нос, и он счастлив, что уже оставил содержимое своего желудка на земле. — Только посмотри на это. Во что, чёрт возьми, превратился этот грёбаный мир? Он перехватывает выскальзывающую из рук друга детскую конечность и помогает оттащить очередного инфицированного ребёнка в сторону. — Да, признаюсь, это настоящий ад, — Найл разгибается, трёт поверх одежды грязными пальцами ноющую спину. — Я тут задумался, кто мы теперь? — О чём ты? — напряжённо переспрашивает Гарри, хотя и понимает друга. Он сам задался этим вопросом уже тысячи раз. — Не уверен, что мы сможем жить по-прежнему, когда выберемся из этого дерьма. Я чувствую, как с каждой секундой в этом хаосе я меняюсь всё сильнее. Гарри тяжело вздыхает. Его взгляд останавливается на взрослой девочке, почти девушке: мёртвые глаза широко раскрыты, челюсть отвалилась вниз, открыв белые зубы и припухшие розовые дёсны. Купаясь в собственных разрозненных мыслях, ускользающих и мимолётных, словно капли на стекле, он пропускает звук шагов. — Зачем ты вернулся? — грубо бросает Найл в утренний туман, низко стелющийся по лесному мху. Гарри вздрагивает и оборачивается: опасный незнакомец в кожаной куртке приближается к ним. В его руках нет пистолета. — Вы, ребята, удивительно наивны, — вместо ответа высмеивает он подслушанный разговор. — Думаете о том, как сохранить человечность. Я бы думал лишь о спасении своей задницы. — Мы уже поняли твой настрой, не стоило возвращаться, чтобы продемонстрировать лишний раз свою высокоморальность и альтруизм, — пожимает плечами Найл. В нём всё кипит от гнева, злость застилает разум. — Ты не можешь уйти, не так ли? — в отличии от друга Гарри видит. Видит и понимает, что как бы этот парень не старался, кем бы он ни был — связь его не отпустит. — Меня зовут Зейн, — представляется, наконец, незнакомец. — И я чертовски зол, что вы все свалились на мою голову, но ты прав — я не могу уйти. — Тогда добро пожаловать в команду, Зейн, — под недоумевающий взгляд Найла и скептично приподнятую бровь нового знакомого, Гарри протягивает руку для приветствия. Зейн пренебрежительно отворачивается.〄〄〄
Стрелка на приборной панели неумолимо, хоть и медленно, ползёт вниз. Уровень бензина в баке их автомобиля уменьшается, а знакомый пейзаж за окном заставляет беспокойно ёрзать на сиденье. Они возвращаются к заправке за сумкой Зейна, теряя драгоценное время. Луи говорил, что их выживание зависит лишь от скорости, с которой они доберутся до побережья, и вот, вопреки его словам, они едут совершенно в противоположном от спасения направлении. Луи. Сдерживаемые воспоминания и ощущения рвутся наружу мощным потоком: щёки горят лихорадочным румянцем, а глаза щипит от слёз. Гарри до боли закусывает губу, отвлекая себя от мыслей о потерянной любви, и медленно дышит через нос. Он надеется, что Саманта, волнующаяся теперь ещё и за Лиама, не заметит его состояние. Теперь не время расклеиваться — у него будет целая жизнь в одиночестве, подчинённая этим горьким мыслям. — Напомни мне, почему мы возвращаемся? — спрашивает Лиам, и сердито хмурится, услышав, как хрипло звучит его голос, искажённый смесью непонятного гнева и, возможно, страха. — Потому что на заправке осталась сумка Зейна с необходимыми для выживания вещами, — не отрывая глаз от дороги и мелькающего впереди мотоцикла произносит Найл. — Нет, это я понял, — напирает Лиам. — Почему мы следуем за ним? Усталость — вот то чувство, которое сковывает тело Гарри. Именно усталость мешает ему разозлиться в ответ на Лиама, на его детские попытки оттолкнуть связь. Но друг полон решимости услышать ответ, он нависает над Гарри угрожающей тенью и, тяжело вздохнув, тому ничего не остаётся, как ответить: — Потому что он твой соулмейт, — едва ворочая языком проговаривает Гарри. — Ты вообще понимаешь, что он за человек? — Лиам возвращается на сиденье, зло и порывисто. Линия электропередач возвращается к дороге, вновь становится невольной попутчицей. Гарри предпочитает разглядывать волнистые линии проводов и пытаться в гуле мотора расслышать напряжённое гудение тока. Сбивает резкий, какой-то непривычно сипящий голос друга. — Он же убийца. Это сразу видно, — сильные руки сжимаются в кулаки, а всегда тёплые, полные понимания и сострадания глаза наполнены жгучей, ядовитой ненавистью. — Гарри, он очень плохой человек, и ты ведёшь нас за ним. — Какая разница, какой он человек? Возвращение обратно по той же дороге похоже на перемотку времени. Если бы только Гарри мог отмотать его ещё дальше, до Луи, до того самого места, где всё произошло. Где закончилась его настоящая, счастливая жизнь и осталось только это серое существование в полусне. — Он твой соулмейт. Стёкла заправки всё так же сверкают при полуденном солнце. И хотя они были здесь всего лишь вчера, Гарри чувствует это место, как напоминание из другой, прошлой жизни. Из той жизни, где была надежда на возвращение к Луи. К сожалению, её он оставил где-то у леса вместе с размякшими в желудочном соке крошками печенья Орео. — Почему ты не можешь принять тот факт, что больше не одинок? — прикрыв глаза спрашивает Гарри. — Теперь твоих чувств будет в два раза больше. Теперь кто-то всегда будет принадлежать тебе. Ты нашёл потерянную половину. — Как раз потому, что я слышу его чувства, Гарри. Поэтому я не могу принять этого парня. — На что ты намекаешь? — Саманта встревоженно смотрит в серьёзное лицо Лиама, и кажется даже мотор гудит тише — все прислушиваются к ответу. — На то, что он специально устроил эту засаду в лесу, — тяжело, словно нож сквозь промёрзлое масло, слова проходят сквозь сгустившееся в машине напряжение. Элизабет прикрывает рот рукой, но грузное “ах”, сорвавшееся с девичьих губ, падает словно камень в воду, вызывая волнение и широкие, расходящиеся в стороны круги. И это касается даже Гарри, он приоткрывает глаза и пытливо смотрит на друга. — Уверен? — Я почувствовал эти мысли, как свои, — прижимает кулак к сердцу Лиам. — Нам нужно бежать от него, пока есть такая возможность. — Это ничего не меняет, — Гарри опять закрывает глаза, мечтая о тишине. Но этот разговор далёк от завершения. — Любой может оступиться. Прости его. — Оступиться? Простить? Ты вообще слышишь себя? — Лиам повышает голос, и в этот раз Найл медленно кивает, поддерживая его слова. Они въезжают на территорию заправки, и по сжатым на руле рукам понятно, что одно слово и он готов рвануть прочь на максимально возможной скорости. — Лиам. Он больше ничего плохого тебе не сделает. Он твой соулмейт. — Да что ты заладил со своим “соулмейт, соулмейт”! — взрывается Лиам. Его кулак врезается в спинку сиденья впереди, и Найл морщится, но молчит. Никто не хочет влезать в этот спор, горячий и агрессивный со стороны Пейна и абсолютно безразличный от Гарри. — Лучше бы его не было вообще! Секунда тишины после этого заявления разбивается вдребезги звонким голосом Гарри: апатичному тихому тону на смену приходит чистая, острая ярость. — Подумай ещё разок, прежде чем загадаешь желание о том, чтобы твой соулмейт исчез. Это может оказаться охуенно больно! — Чёрт! Гарри, я не то имел в виду! Постой! Мысленно возблагодарив Найла за то, как вовремя остановилась машина, Гарри покидает салон, резко хлопнув дверью и широкими, зло пружинящими шагами идёт прочь. Подальше от непонимающего роковой неизбежности случившегося Лиама, от цепкого, взволнованного взгляда Саманты. От боли и горя, связанного с потерей Луи. Но правда в том, что от себя Гарри не уйти.〄〄〄
Пальцы скользят по тёплому капоту машины, лёгкий ветер доносит мерзкий запах гниющих за заправкой трупов, но Гарри сосредотачивается только на голубом небе высоко над головой. Их жизнь пропахла, провоняла смертью и разложением. Эти ароматы давно превратились в норму и перестали пугать. Лето идёт своим чередом, движется вперёд вместе со временем, и если вдохнуть поглубже полуденный, жаркий воздух, то можно различить осенние ноты, свежие оттенки дождя и желтеющих листьев. И так всегда, стоит чему-то начаться, а ты уже ощущаешь конец этого каждой своей клеткой. Счастье мимолётно. Гарри закрывает глаза, и пока остальные ребята чем-то заняты, пока ему выпала возможность остаться наедине с собой, он думает о Луи. Вспоминает его лёгкие прикосновения, то мягкое движение, которым он сотни, тысячи раз брал Гарри за руку. Вечер приближается с запада. И в золотых лучах солнца пылает и темнеет великолепная пелена пурпурных цветов, которые в это время года поглощают голубизну неба на закате. Гарри воротит от этих цветов сильнее, чем от трупного запаха. Надвигающийся закат съедает небо, как болезнь съела Луи: исковеркала его красивые черты и превратила в монстра. Что он делает сейчас? Картинка бродящего среди домов живого мертвеца, без цели и стремления, без единственного, даже самого простого желания, делает физически больно. Его умный, сильный Луи теперь превратился в тень себя прежнего и остался узником, запертым среди пустых домов, на покинутой всеми улице. — Гарри, — зовёт Элизабет, прерывая горький ход его мыслей. — Ты как? — Этот вопрос потерял свою актуальность, не находишь? — скептически переспрашивает Гарри. Он садится, выпрямив спину, и смотрит на подошедшую девушку чуть сверху. — Я просто размышлял, пока выдалось время. Зейн нашёл свою сумку? — Да, давно уже. Сейчас Лиам буравит его ненавидящим взглядом и упорно отказывается продолжать путь совместно. А этот Зейн, кажется, плевать хотел. Он такой холодный, — несмотря на тёплую погоду девушка зябко ёжится. Гарри знает, виной тому не прохлада. Он тоже побаивается незнакомца, но не может пойти против собственных каменных убеждений — соулмейты обязаны быть единым целым. Возможно, виной тому его потеря. Быть может горечь утраты сделала его слепым к реальности, может это чувства к Луи находят выход в яростном, фанатичном стремлении убедить Лиама в верности его пары. — Ты думаешь о Луи? Уверенный, что хорошо спрятал свои мысли, Гарри вздрагивает. Элизабет удаётся прочесть его, как открытую книгу. И хотя в собственном голосе он уловил усталость, будто речь требовала от него усилий, Гарри не понимает, как она узнала. — Всё будет в порядке, со временем, — тихо ободряет Бэтси и тянется к его лицу. Гарри не отстраняется, наслаждается лёгким, трепещущим, словно крылья бабочки, прикосновением, и только когда она убирает руку замечает на девичьих пальцах капли влаги. Слёзы с его щёк, и теперь понятно, как она догадалась о сути его мыслей. Безэмоциональность, владеющая телом, как ни странно, но воспринимается им как благо. Как тот волшебный механизм, что защищает рассудок от безумия. Отстранённый от остальных, существующий как будто за прозрачной занавеской от общей реальности происходящего, Гарри многое понимает, на многое смотрит по-другому. Он видит желание Зейна выжить и понимает его такое человеческое стремление, но горький опыт настойчиво шепчет — желание жить вечно блекнет, когда оказывается, что будущее ничем не наполнено. Они все движутся к вечной пустоте и единственное, что важно — здесь и сейчас, наполненное эмоциями и чувствами. Глубину его размышлений прерывает звонкий голос Саманты. Она хлопает дверью заправки, сотрясая хрупкое стекло окон, и не отрывает исполненного ярости взгляда от Гарри. — Ты! Ты предложил ему остаться с нами! — её палец указывает на Гарри, тычет ему в грудь, словно перст судьбы, и никуда от её злого внимания не деться. — Он же просто чудовище! Монстр! Нехотя Гарри спускается с прогретого солнцем капота и идёт навстречу девушке. Её трясёт, и за пеленой бравады и возмущения он видит неподдельный страх. Ладони сами собой ложатся на хрупкие плечи, и он прижимает Сэм к себе, успокаивая. — Тише, детка, тише, — словно меняются они местами. Теперь руки Гарри защищают её от невзгод, его грудь становится для неё стеной, за которой можно спрятаться от страхов реальности. — Гарри, мы не должны доверять этому парню, — шепчет она едва слышно. После громогласных заявлений её тихий голос воспринимается острее, проникает глубже в голову. — Он убил людей на этой заправке. Всех. Даже детей. — Это не так. Саманта вздрагивает. Потрескавшиеся губы дрожат, а пальцы отчаянно цепляются за предплечья Гарри. Ей страшно, и суть её ужаса не в кишащей безумными каннибалами стране, а в этом молодом парне с непроницаемым лицом. Никто из них не знает, что у него за душой, но с каждым ужасающим открытием становится всё яснее — ничего хорошего. — Я не оправдываюсь, — размеренно и спокойно говорит Зейн, подошедший тихо и слышавший все её обвинения. — Я убиваю, чтобы выжить. Убиваю, когда мне это выгодно. Но я не убиваю ради удовольствия. В его руках нет пистолета. Только тонкая белая сигарета, от которой ввысь поднимается кручёный спиралькой дымок. Но даже она в смуглых пальцах выглядит, как нечто ирреальное, нечто из совершенно другого мира — опасного и беспощадного. Мира, живущего по правилам, о которых они даже не догадывались до встречи с ним. — И этих людей я убил, потому что у них не было шанса. Ни одного. — Но у нас шансы есть, — за его спиной возникает Лиам. Высокий и несгибаемый, как страж правосудия, неспособный склониться перед тяжестью преступления. — И ты даже увеличил их, когда помог вчера. — Ты ведь уже понял, что это я натравил на вас заражённых? — усмехается Зейн и словно в ответ самому себе кивает. — Из-за встречи с тобой моё тело начало сбоить. Я не смог застрелить тебя там. Он кивает в сторону здания, за тот угол, где лежат мёртвой грудой гниющего мяса некогда живые люди. И впервые в Гарри трескается лёд апатии — его изнутри подогревает справедливое возмущение и нежелание принимать простоту, с которой этот человек отнимает чужие жизни. — Но мне нужна была моя сумка. Чтобы выжить, — на красивом лице ни тени раскаяния, ни грамма сожаления. — И я придумал этот план в надежде, что когда инфицированные с вами покончат, то я получу мои вещи назад без лишних хлопот. — Я рад, что тебе не удалось осуществить задуманное, — руки Найла с силой сжимают крепкие плечи Пейна. На всегда добром лице смесь отвращения и недоверия, и Гарри кажется, что может Лиам и прав, может стоит оставить Зейна и всю его тьму среди этого хаоса. Двигаться дальше и пытаться выжить в одиночку. — Как я понял, твой парень заразился этой странной болезнью, — обращается Зейн к Гарри, полностью игнорируя свою полную презрения и ненависти родственную душу. — И очевидно, если вы не избавили его от этого жалкого существования в безумии, то вам хотя бы хватило ума бросить его где-то по пути. Гарри цепенеет от правды. Произнесённая вслух, она больно отрывает от его сердца куски, оставляя края раны ещё более рваными. Более кровоточащими. — Какого хрена? — произносит Лиам. Он бледнеет, с тревогой поглядывает на Гарри. Саманта всё ещё в его объятиях, но теперь именно её руки становятся якорем, не позволяя упасть в пропасть своего горя. — Просто заткнись! — Нет, подожди, — удивляет всех Найл. Он отпускает Лиама и делает несколько резких шагов вперёд. — Договори, почему у этих людей не было шансов? — Их младшая девочка уже была заражена, и они держали её на цепи в одной из задних комнат. Не понимаю, на что они надеялись, не знаю, чем они её кормили. Мне по сути плевать. — И ты убил их лишь потому, что они не смогли избавиться от заражённого члена семьи. Ребёнка! — подбородок девушки трясётся, и кажется она вот-вот заплачет. Но у Гарри нет сил вытянуть руку и успокоить её: все его мысли всё ещё подчинены жестокой правде о том, что они оставили Луи. О том, что Луи мёртв. Трагедия, что разыгралась меньше суток назад в этом месте его и вовсе не волнует. Но она заботит Найла. Он задумчиво кусает губы, меряет шагами потрескавшийся старый асфальт. Что-то в его голове, какая-то мысль или догадка, заряжают неуёмной энергией, не позволяют устоять на месте. — Ты врёшь, — змеёй шипит Лиам. — Я разглядел их всех. Я стоял там и думал, какая же сволочь, какое подобие человека могло поступит так с целой семьёй. Каждое лицо в той яме врезалось мне в память. И ни одно, — Лиам повышает тон и его голос становится резким и высоким, звенит чистой яростью, — ни одно из них не было исковеркано болезнью. Зейн внимательно смотрит в его глаза, но ничего не говорит. В опустившейся на парковку тишине, в подступающем с запада вечере слышно как шумно дышит Лиам. Его неприязнь разливается вокруг, и каждый может почувствовать напряжение между родственными душами, такими разными, но обречёнными встретиться в чужой стране, в эпицентре разыгравшейся эпидемии. И только Найлу кажется плевать на их невозможные, но обязанные существовать отношения. Он поворачивается к Гарри и говорит последнее, что каждый из них готов услышать: — Мы должны вернуться за Луи. Гарри пронзает боль — болит всё тело, до костей. Он обречённо стонет в шею Саманты, а руки его, словно безжизненные плети, повисают вдоль тела. — Найл, пожалуйста, — умоляет Элизабет. Она едва может выдавить из себя слова, шокированная заявлением Хорана. И даже Лиам кажется забыл о своей непутёвой паре — его глаза внимательно изучают Найла в попытках докопаться до истины сумасшедшего заявления. — Ты делаешь Гарри больно. — Нет, вы не понимаете, — бледные глаза круглые, но не от страха. В голубом море глаз Найла плещется удивление пополам с надеждой, и глядя в них Гарри тонет. — Мы должны вернуться! С ним всё будет в порядке! С Луи всё будет в порядке! — Ты свихнулся, — бросает Гарри, как плевок. Он отстраняет Саманту и поднимается с капота машины, полный решимости уйти, но Найл хватает его грязную, слабую руку и тянет обратно. — Только подумай, — тараторит он. — Помнишь ту первую, которая врезалась в стекло автомобиля в парке аттракционов? Я помню только чёрные дёсны, словно вместо крови в её теле мазут. А потом на электростанции: военные стреляли в заражённых, что приходили к ограждению. У всех были тёмные рты, это легко было заметить даже издалека. Гарри всё ещё не понимает, о чём рассказывает его друг. Он хочет уйти, но цепкая хватка пальцев на его запястье мешает. Рука потихоньку немеет — Найл сжимает до боли, но Гарри и слова не может вставить. Остаётся терпеть и слушать, хотя доносимая истина ловко ускользает от его понимания. — И вчера в лесу после этой западни, что устроил нам Зейн, меня что-то смутило. Я остался дежурить последним, под утро, и всё смотрел в эти детские лица. — Да к чему ты всё это говоришь?! — не выдерживает Саманта. Она стоит ближе всех, чувствует, как громко и лихорадочно бьётся сердце Гарри. Вот только бьётся оно не от страха и не от боли, которая была, но схлынула так же внезапно, как появилась. На смену ей пришла возрождающаяся надежда. — А к тому, — Найл тоже повышает голос. — Ты же смотрел на них вместе со мной, Гарри. Что ты видел? — Детей. — Именно, Гарри, детей! Ни на ком из них я не видел тех язв и отвратительной густой черноты во рту. Их дёсна были розовыми и абсолютно здоровыми. И сейчас я внезапно подумал: а что если болезнь отступает, когда человек умирает? Что, если вирус самоуничтожается или как-то сковывается в мёртвом организме? — Ты точно свихнулся, — пренебрежительно кривится Зейн. — Какой прок от вашего друга, если он будет здоров, но мертвец? — Я что-нибудь придумаю, — продолжает взволнованно говорить Найл, заглядывая Гарри в глаза. — Давай, Эйч, соглашайся. Мы должны рискнуть и попробовать. Если есть хоть один шанс, что Луи можно вернуть, разве ты не воспользуешься им, как бы больно ни было при неудаче? — Найл, это глупо, — встревает Лиам. — Мы ничего не знаем об этой болезни, и твои выводы слишком скоропалительны. — Вот именно — мы ничерта не знаем об этой болезни! — взрывается Найл. — Я видел их дёсна! Они были здоровы! — Ты что, грёбаный врач? — приподнимает брови Зейн. Тепло и чувство покоя заливает Гарри, мысли мелким смерчем кружатся в беспричинной радости. Ему почти удаётся засмеяться, когда колени подгибаются, и он падает. Земли не оказывается под ногами, а вокруг нет света, а Гарри всё падает и падает. И последним, что слышит, является гордый ответ Найла: — Я грёбаный дантист!