〄〄〄
Несмотря на паническое предвкушение, от которого во время бесконечной дороги вверх на холм по спине Гарри бегут холодные мурашки, он ни разу не сбивается с размеренного ритма собственного дыхания. Вдох и выдох. Вдох и выдох. Ноздри втягивают кислород, и он течёт внутри тела, проходит сквозь лёгкие, попадает в кровь. Выдох освобождает от углекислого газа. Рядом тяжело дышит Саманта. На неё так действует не физическая нагрузка — страх и трепет, то же желание, что и внутри Гарри. Только бы получилось, только бы сработало. Каждый из них надеется вернуть Луи к жизни. Солнце едва высунуло свои лучи над макушками деревьев, а они почти добрались до места. Мутный, похожий на опаловое стекло туман низко стелится по земле, и в его густоте почти невидно собственных ступней. Впереди уже можно различить крыши первых домов. — Только не убивай его, — просит Лиам, обращаясь к своему соулмейту, и через силу, но выдавливает покорное, — пожалуйста. — Я понял тебя, — на полном серьёзе отвечает Зейн. Смуглые руки спрятаны под чёрной кожей перчаток, в ладонях зажата толстая холщёвая верёвка. Прохлада раннего утра забирается под одежду, легко покусывает кожу. Гарри ёжится, видит, как мелко дрожат плечи Элизабет, чувствует прикосновения ледяных пальцев Сэм. И только на лбу Найла частыми, крупными каплями собирается горячий пот. — Ты справишься, — уверенно кивает Гарри, но внутри этого чувства нет и в помине. В груди холодная пустота, какая бывает перед смертельно опасным прыжком. — Я сделаю всё, что смогу, Эйч, — обещает Хоран. Сумку с нужными вещами он прижимает к груди, как самое ценное их имущество. Единственное, что требуется для выживания сегодня. У Гарри в руках простой целлофановый пакет. На белом, почти не прозрачном полиэтилене синяя надпись “спасибо за покупку”. В его усталых, грязных пальцах пакет шуршит и скрипит, словно поёт какую-то свою, одному ему понятную песню. Очень скоро этот пакет понадобится для страшного, но необходимого действия, и тогда не ясно, хватит ли Гарри смелости, хватит ли сил поступить правильно. Зейн несколько раз щёлкает пальцами, будто Гарри пёс, который не слушается своего хозяина. Это полное презрения действие возвращает в реальность. Гарри моргает, будто выходит из темноты на свет, и оглядывает застывших друзей. Не сразу, но он понимает, почему они выжидающе смотрят на него. — Чего замер? — грубо спрашивает Зейн. — Я… — Оставь его, — бросается на защиту Лиам. Тяжёлая рука друга на плече в противовес холодному взгляду вчерашнего незнакомца. — Зачем ты вообще отправился с нами, если считаешь затею провальной? Ты можешь в любой момент катиться своей дорогой! Он не выбирает слова — бьёт больно и хлёстко. Гарри бы пожалел Зейна, если бы не был заперт в оцепенении, вызванном ужасом перед предстоящим. Сам Зейн молчит, и только пальцы убийцы сжимают верёвку сильнее — не будь на нём перчаток окружающие могли бы заметить, как побледнела его тёмная кожа от напряжения. Вопреки всему он не говорит ни слова, отворачивается и продолжает подниматься вверх по мягкой от влажности тумана и росы земле. — Ответь мне! — требует Лиам. — Не смей молча отворачиваться. Дело перестаёт быть в Гарри, как только эти слова слетают с его губ, а рука покидает плечо Стайлса. Лиам догоняет своего соулмейта, рывком поворачивает к себе. Крепкие пальцы на тёмной коже куртки задерживаются лишь на секунду, потому что в следующую Зейн одним молниеносным движением валит того наземь. Гарри не знает которой из его подруг принадлежит испуганный вскрик, но он точно слышит ругательство Найла, а потом змеиное шипение Зейна. Его слова едва удаётся разобрать: — Эта верёвка предназначается не тебе, но если ты не прекратишь нападать на меня, клянусь, я сделаю так, что из твоего горла не вылетит больше ни звука. У Лиама нет шансов, ни одного. Несмотря на всю его физическую мощь в схватке с профессионалом, что зарабатывает на жизнь смертью, ему не победить. Тугой канат впивается в кожу шеи, Зейн наклоняется ниже. На его лице отсветы дьявольского огня, что Лиам зажёг неосторожными словами. Напряжение сковывает ноги. Никто не смеет шевелиться, не рискует делать и шаг в сторону борющихся на земле парней. Зейн седлает бёдра своего соулмейта, сдавливает верёвкой горло в надежде, что сопротивление ослабеет и иссякнет, но Лиам лишь сильнее сопротивляется. Найл боится сделать хуже, а Гарри смотрит внимательно и видит то, что скрыто от глаз других — Зейн максимально контролирует себя. Но вид задыхающегося под убийцей друга всё равно пугает до коллапса лёгких. Гарри слышит свой нездоровый хрип, когда пытается вдохнуть, и в ужасе понимает, что ему вторит другой. Мёртвый хрип. Потревоженный выводок ласточек с криком покидает лес, взмывает хаотичной стаей вверх над верхушками деревьев. Гарри заторможенно наблюдает за тем, как шумное мельтешение раздвоенных хвостов и острых крылышек становится всё дальше, а потом опускает взгляд вниз, туда, где из-под сени деревьев один за другим, разрозненной линией выходят заражённые. Немного, может шесть или семь человек. Но и это достаточное количество, чтобы Гарри захотел оказаться от этого места подальше. Взмыть в вышину вместе с чёрно-белыми ласточками. В небе нет ужасной болезни, охватившей огромную страну. Нет жуткого хрипа и мерзких тёмных ртов. В небе нет страха боли и ужаса от мысли, что в твоё тело могут вцепиться острые зубы, порвать плоть, сожрать заживо. А ещё там нет Луи. Несмотря на страх Гарри не отводит взгляд; ищет среди исковерканных, лишь издали напоминающих человеческие фигуры, одну единственную, всё ещё самую родную и любимую. Инфицированные чувствуют их. Хрип становится протяжнее, требовательнее. Грязные, окровавленные руки вытягиваются вперёд, в сторону живых. — Надо уходить, — предлагает Найл. — Попробуем обойти с другой стороны по берегу реки. — Верно, — соглашается Элизабет. Её уже не пугает резкая решимость Зейна, его злость и ярость. Перед мёртвой инфицированной угрозой его человеческая жестокость меркнет. — Уходим! Луи среди них нет. — Зря мы оставили машину, — качает головой Найл, отступая назад, словно боится повернуться к заражённым спиной, хотя расстояние между ними в несколько десятков ярдов. Но оно сокращается с каждой ушедшей секундой Гарри медлит, ждёт когда Зейн освободит Лиама. Между ними по-прежнему висит облако высокого напряжения, разряженный воздух, намагниченный. Отталкивающий их друг от друга, и в тот же момент притягивающий с неодолимой силой. Верёвка остаётся на шее Лиама, но выглядит безжизненной шкуркой, которую покинула змея. Зейн выпрямляется, всё так же сидя на чужих бёдрах. С выражением на лице, гряничащим с презрительным безразличием, он отработанным за годы движением достаёт из-за пояса пистолет. Среди стрёкота летних насекомых в траве и пения птиц, доносящегося из леса, курок взводится с тихим звуком приближающейся расправы. А звук вылетающей пули из ствола, к которому больше не прикручен глушитель, разносит на кусочки естественные звуки природы. Гарри дёргается назад от неожиданности, видит, как Лиам закрывает уши ладонями, но лежит под Зейном почти не дыша, не шелохнувшись, словно и не было отчаянной борьбы мгновение назад. Безжизненные головы, качающиеся на окоченевших шеях оказываются продырявлены одна за другой. Словно в тире, Зейн метко укладывает инфицированных точными выстрелами. Играючи. В его расслабленной сосредоточенной фигуре нет ни грамма страха или волнения, будто и не его жизнь стоит на кону. Отдача от каждого выстрела впивается в Лиама сотнями иголок то ли удовольствия, то ли ужаса. Он боится вдохнуть, боится моргнуть, пока сидящий на нём Зейн разряжает половину обоймы в угрожающих им тварей. И только когда грохот пистолетных выстрелов затихает, когда все до последнего монстры падают на землю, истекая вместо крови какой-то чёрной жидкостью, Лиам резко выдыхает. Так же резко сбрасывает с себя сидящего сверху парня. Рефлексы позволяют Зейну сгруппироваться и спустя всего миг он оказывается на ногах. Гарри боится, что они продолжат свою стычку — кто знает, как мало в Зейне терпения и как далеко он готов зайти, если его разозлят. Пусть даже в случае своего соулмейта. Но опасения не подтверждаются: тот наклоняется, поднимает верёвку с земли и не бросив ни одного взгляда на Лиама отправляется в сторону заражённых. — Идём, — говорит Саманта, взяв Гарри под локоть, а так же с осторожностью уточняет у Лиама. — Ты как, в порядке? Он только кивает в ответ. Несмотря на неприязнь и отвращение, вызванное банальным страхом, они всё равно следуют за Зейном. В его руке всё ещё зажат пистолет, а в ушах Гарри слышен тонкий писк, как эхо страшного громогласного звука выстрелов. Высокая трава щекочет кончики пальцев сочными зелёными стеблями, высокое небо над головой безоблачное и голубое. Ничто в природе не указывает на то, что неведомый вирус творит с людьми. Но на земле, на примятой траве лежат мёртвые. Они похожи на семью, пара пожилых, ещё трое среднего возраста, а так же парень и девушка, предположительно ровесники самого Гарри. Зейн тянется, чтобы снять с женщины надетую через плечо сумку: она полуоткрыта, лежит на бедре у незнакомки, из кармашка выглядывает свёрток. Что в нём можно только гадать, если не заглянуть внутрь. — Пожалуйста, не трогай их, — вдруг просит Элизабет. — Знакомые? — понимающе спрашивает Найл, а Зейн лишь скептически хмыкает. — Да. Жили в соседнем доме с моими родителями, а потом уехали отсюда. Наверное, вернулись, так же как и мы, спрятаться от эпидемии. Её заглушает треск рвущейся ткани и звук рассыпавшихся вокруг вещей. Зейн полностью игнорирует просьбу девушки и срывает сумку с мёртвого тела, выворачивает содержимое наружу. Его профессиональные пальцы быстро шарят в найденных вещах в поисках полезных. — Я же попросила! — Брось, — отмахивается он от возмущения девушки. — Они мертвы, а нам эти вещи могут спасти жизнь. — Чёртов мародёр, — цедит сквозь зубы Лиам. Саманта вовремя ловит его движение в сторону Зейна — сжимает плечо пальцами, не позволяя приблизиться к объекту своего раздражении. — Да, — соглашается Зейн. — Я убийца, мародёр и сам дьявол во плоти, если тебе так легче. Но признай вот что, — он подходит максимально близко, что касается кончиком своего носа лица Лиама. — Ты завёлся. Шокированное лицо Лиама выглядит почти комично. И только трупный запах, уже привлёкший мух и других насекомых-падальщиков, не позволяет засмеяться. — Ты можешь сколько угодно играть в ханжу, но я почувствовал твой стояк, — он отворачивается к следующему трупу, произнося эти обличающие слова так, будто они и вовсе ничего не значат, будто он не рушит представление Лиама о себе и собственном внутреннем мире. — Я — счастливый обладатель тысячи грехов, не спорю. Но я честен с собой. А ты, — кожаная куртка приподнимается, когда Зейн засовывает пистолет за пояс на спине, и Лиам шумно сглатывает. Гарри интересно, реагирует ли он подобным образом на пушку или его привлекает совершенно другая часть Зейна. — Ты чёртов лицемер, детка. Сладкое слово, которым Луи называл своего парня слишком часто из уст убийцы звучит холодно и издевательски, но с неотъемлемым шармом. Лиам отворачивается, униженный. Каждый из его друзей деликатно смотрит в другую сторону, стараясь не замечать румянца, горящего алым заревом на щеках. Неловкой ситуация остаётся ровно до того момента, пока один из лежащих на земле мужчин не вздрагивает: он вытягивает к наклонившемуся над ним Зейну свои покрытые ранами и цепляющиеся за воздух окровавленные руки, пытаясь достать до такого желанного человека стёртыми пальцами. Для Гарри совсем не удивительно, что инстинктивно Лиам бросается на помощь; он всём корпусом подаётся в их сторону. Хруст шеи, когда Зейн разделывается с недобитым инфицированным, вовсе не похож на звук, с которым рвётся ткань. Он влажный и страшный. Гарри чувствует, как к его горлу подкатывает кислый комок, который он вынужден подавить, когда Зейн спрашивает, обращаясь напрямую к нему: — И ты веришь, что твой парень сможет вернуться будучи этим? Беспокойство, стремление вернуть то краткое счастье, что было в прошлой жизни, не покидает ни на минуту. Гарри вынужден бороться с постоянным тянущим волнением, с этим распирающим грудь импульсом добраться до своей пары и вернуть её. Всё это отупляет, заставляет его мозг вариться в подогреваемом котле эмоций и беспокойств. И всё же, когда тёмные, серьёзные глаза Зейна смотрят ему прямо в душу, он находит в глубине себя слова, объясняющие природу этой надежды. — Разве мир не рассыпался каплями, когда в нём наряду с нами обычными людьми, которые верили, что знают о своей реальности всё, существуют они, безумные, разлагающиеся каннибалы? — Гарри в запале указывает на убитых Зейном заражённых. — И почему бы не случиться немыслимому чуду, если произошло невыразимое бедствие? Голос дрожит, как горячий воздух над раскалённым асфальтом. Жужжание мух и пение птиц в лесу, у кромки которого они замерли, остановленные внезапным нападением, такое летнее, такое обычное. Если закрыть глаза, не смотреть на изъеденные язвами и гноем рты лежащих у их ног трупов, то можно представить себя в обычном августовском полдне. И только у Гарри внутри космическая пустота от потери: ничто не сможет её залечить или замаскировать. Ни одно привычное действие не будет для него прежним, пока Луи не окажется рядом. Не возьмёт его за руку так, как брал сотни раз до этого. Поэтому он отворачивается от Зейна, от лежащих мёртвых тел. От друзей. И направляется дальше в поселение. Туда, где среди брошенных домов бродит его Луи.〄〄〄
На обрамлённой самшитом дорожке, ведущей между двумя крайними домами в глубь улицы, они встречают Луи. Его тело неторопливо переваливается из стороны в сторону, когда он слепо бредёт, привлечённый звуками стрельбы. Гарри не узнаёт свою родственную душу: видит сходство, но нутром чувствует — перед ним другой человек. Нет, существо. Сладкие когда-то губы вымазанны чем-то тёмным и густым. Ногти на пальцах содраны и обломаны. Прошло всего две ночи, а будто целая эпоха сменилась. И не только в ощущениях Гарри — тело Луи, потрёпанное и израненное, выглядит так, будто побывало в полномасштабной войне. Внутри этого без сомнения живого организма не чувствуется прежней личности. В белых блёклых глазах ни намёка на прежнюю душу. Как бы хотелось верить, что внутри этой твари всё ещё жив его милый, любящий парень, что сила любви толкает это существо вперёд, к Гарри. К сожалению, это не так. Лицо бледное, почти белое. И окружённые глубокими тенями глаза. Черты лица, когда-то красивого, царственно-величавого, теперь не выражают ничего, кроме жажды и голода. Рука с тонким запястьем, грязная, окровавленная, с болтающейся наполовину размотанной тряпкой, поднимается. Дрожь сотрясает тело Гарри, желудок подкатывает к горлу. Где-то под языком горькой желчью собирается всё испытываемое им отвращение и страх, когда любимая рука тянется в его сторону. Не для того, чтобы взять ладонь Гарри в свою и нежно сжать, ободряя, а для того, чтобы вцепиться поломанными ногтями. Удержать, пока зубы будут рвать на части. Пустые глаза обращены к Гарри. Мир тускнеет и уменьшается до булавочного острия, когда он встречается взглядом с таящейся в этих глазах смертью. Зубы в чёрном рту Луи, кажется, даже светятся, как молочно-белое стекло. Ждут насыщения. Быстрыми, короткими рывками он направляется в сторону Гарри, надсадно хрипя, вытягивая вперёд свои ужасные, цепкие руки. А Гарри стоит, не в силах сбросить оцепенение, голова кружится, кожа стала скользкой от холодного пота. Звуки друзей вокруг, их слова и полные смешанного со страхом горя восклицания, размываются, превращаются в сплошной гул в голове. Так ток гудит в проводах. Низко и бесперебойно. Поле зрения сужается до направляющейся к нему изломанной и хромой фигуры. Гарри уже не видит ничего, кроме этих пустых глаз, этого рта, этих зубов: болезнь Луи только теперь становится осязаемой и по-настоящему неотвратимой. Гарри вдруг понимает, что они не специалисты. Как они смогут помочь ему? Как смогут вылечить это? Тем дурацким, опасным способом, что придумал Найл? — Я кажется сошёл с ума, когда согласился, — обречённо себе под нос шепчет Гарри. А Луи надвигается, спешит заключить в свои смертоносные объятия, запечатлеть ещё один поцелуй. Самый последний. В этот ужасный, томительный момент, отравляющий его нутро бессилием и желанием сдаться, именно Зейн становится силой, на которую никто из них не рассчитывал, но без которой уже не смог бы обойтись. Он выступает вперёд, туго натягивает верёвку между затянутых в чёрную кожу ладоней и произносит: — Это он? Твой парень? В голове хоровод мыслей. Не убивай — хочет сказать Гарри, но язык распух во рту и еле ворочается. Из горла вырывается сиплый хрип, почти такой же мёртвый и сухой, как у Луи. — Лу. Но Гарри всё равно предпринимает попытку достучаться до своей пары. Он сминает в пальцах целлофан пакета и делает неловкий, неуклюжий шаг вперёд. Навстречу спешащему к нему Луи. — Посмотри на лицо, которое ты любил? Разве это не я? — спрашивает он у сошедшего с ума кровожадного монстра. — Так почему же это не ты? Бульканье в горле, шорох камешков под ступнями, и Луи достигает его. Пропахшие смертью пальцы цепляются за воротник одежды Гарри, чёрный рот открывается в попытке укусить. Руки сильные, словно в них уже поселилась хватка смерти, рвут его одежду. Она скрипит по шву, ноги скользят и спотыкаются, и Луи жмётся всем телом, разевает чёрный провал пасти, тянется зубами к шее. Серая пелена затягивает зрение. Мир делает оборот, один резкий кувырок через голову и становится перевёрнутым. Боль в спине от удара о землю глушит неприятные ощущения от давление алчных пальцев, но зубы щёлкают прямо у носа Гарри. Опасно близко. — Хватит церемониться, — выдыхает слова Зейн и хватает правую руку Луи, выворачивает её назад. Пока он борется с диким голодным существом, придавившим Гарри к земле, последнему только и остаётся что держаться подальше от чёрных дёсен и щёлкающих зубов. Тяжесть Луи, его закоченевшее, дёргающееся резко и отрывисто тело пугают. Но свобода даётся ещё сложнее. Зейн сдёргивает то, что когда-то было соулмейтом Гарри, валит это на землю. Исчезновение жёсткой хватки оставляет холодок в груди — Гарри тут же переворачивается, встаёт на четвереньки. Он уже готов умолять Зейна не делать Луи больно, когда тот тянет руку и требует: — Пакет! Растерянно оглядывая пространство вокруг, примятую их борьбой траву, Гарри находит пакет. Пальцы дрожат, когда он тянет шелестящий целлофан к себе. Луи дёргается и рычит, скованный и прижатый к земле Зейном. Его блеклые глаза бегают с одного на другого, и такой жадный, кровавый голод читается в них, что Гарри уже почти не верит в возвращение своего парня. Кажется, инфекция победила существующую внутри личность, полностью подчинила её себе. — Ну давай же! — настаивает Зейн. — Нет, я сам. Гарри подползает ближе, не отводя взгляда от родных черт, исковерканных болезнью и сумасшествием. В слабых, обессиленных руках пакет, а голос ломается на каждом звуке. Мир вокруг трещит по швам. — Что я должен сделать? И реальность разрывается в клочья ответом Найла. — Задуши его, Гарри.