〄〄〄
В отуманенном мозгу возникает смутная надежда: а что, если если подтянуться навстречу спорящим голосам, тем звукам борьбы, что приглушённо доносятся до него? Ресницы дрожат, когда Луи едва приоткрывает глаза. В темноте удаётся разглядеть очертание спинки автомобильного сиденья, край пластикового руля. За лобовым стеклом ночь, густая и тёмная, какой она бывает лишь вдали от цивилизации, где нет фонарей, нет горящих вечерами окон и светящихся круглые сутки витрин магазинов. Глухой шелест деревьев, тихий и ненавязчивый, почти неразличимый за вознёй, издаваемой людьми снаружи, подтверждает его мысли. И первое, что срывается с губ так естественно — Гарри. Но звук застревает в горле, и Луи не слышит даже собственного хрипа. Лишь мышиное копошение, с которым он старается пошевелиться под тяжёлым, удушающим пледом. Бессилие похоже на толщу океанической воды, и Луи будто на самом дне — плотность окружающего пространства того и гляди раздавит его. Но звук родного голоса, голоса Гарри, с его хриплыми, тянущимися нотками, звучит в его голове и отзывается в крови. Этот запах, который выделяется на фоне других запахов, пропитавших салон автомобиля, ускоряет биение почти остановившегося сердца. Безвольное тело откликается на его нежную, соблазнительную песнь. Этот незабываемый неслышный гул проникшего в лёгкие родного аромата разрывает с треском путы, сковавшие конечности усталостью, накрывает, словно щитом, запечатывает словами: любовь, связь, жизнь. Странные, плывущие в тумане мысли, разбуженные воспоминаниями о запахе и голосе Гарри оказываются смыты потоком холодного воздуха; дверца автомобиля открывается, впустив порыв влажного, наполненного отголосками дождя ветра. Луи не узнаёт голос, резко отдающий приказания, поэтому не подаёт знака, что очнулся. Он с вызванным слабостью и потерей в пространстве безразличием наблюдает за другой тенью. Человек, которому только что приказывали, наклоняется: как только верхняя половина его тела оказывается внутри салона Луи мгновенно узнаёт в нём свою пару. Запах Гарри и его движения, естественные и правильные, но будто ненастоящие, будто воспоминания из прошлой жизни — всё это толчком включает атрофированный мозг. Внезапно Луи вспоминает об укусе, об инфекции, запертой в его теле, способной вырваться в любой момент. Последнее, чего он хочет — это стать причиной гибели Гарри, утянуть его за собой в тот ад, куда направляется сам. Поэтому он ищет в слабом теле силы, чтобы поднять руку. Титаническим усилием, словно его мышцы больше не предназначены для обычных вещей, ему удаётся движение. Выпростав пальцы из-под пледа Луи обвивает ими тёплое запястье Гарри: в подушечках пальцев стучит мгновенно ускорившийся пульс. — К-какого чёрта, Г-арри! Слабость в пальцах не мешает ему вцепиться в нежную кожу, будто пауку в трепещущую нить паутины, с отчаянием и толикой надежды. Гарри дёргается от неожиданности. Глухой стук его головы о потолок был бы комичен и обязательно заставил бы Луи улыбнуться раньше, в другой жизни. Сейчас же зарождающаяся паника заставляет его оттолкнуть как можно дальше того, кого он хочет прижимать к себе вечность. — Гарри, ты…, — Луи кашляет, не в силах совладать с собственными голосовыми связками. — Зачем? — Тихо, тихо, — приближается вновь Гарри, вовсе не смущённый грубым толчком. — Всё хорошо, Лу, всё будет в порядке. — Ты сошёл с ума! — наконец прорезается голос. Всё ещё сиплый и срывающийся, но достаточно громкий, чтобы Гарри остановился в нерешительности. — Я просил тебя уйти. Луи путается в одеяле в бессильных попытках выбраться. В его груди жжёт от каждого движения и чем сильнее он старается, тем быстрее усиливается этот ядовитый огонь. Но отчаяние, овладевшее разумом, маскирует поселившуюся внутри боль, толкает вперёд, подальше от Гарри. Даже на грани безумия и смерти Луи думает лишь о своей паре. — Это не игра, Гарри! В любой момент я стану монстром, ты понимаешь? — с отчаянием, с остервененнием Луи срывает с себя душащий кусок ткани. — Я не могу рисковать тобой. Я ухожу! Сомнению в собственных возможностях не сломить волю — Луи готов ползти, если понадобится, прочь от Гарри. Тёплые ладони тянутся к его осунувшимся щекам, к опасным теперь зубам, и он уворачивается, но дверца позади с лёгким щелчком открывается и две женские руки сгребают его в объятие, не позволяя шевельнуться. Светлые волосы Саманты лезут в рот и щекочут кожу, когда она шепчет: — С возвращением, Луи. Он чувствует, как от недоумения его брови сходятся на переносице, а губы дрожат. Прежде чем ещё хоть звук успевает покинуть рот Луи, Гарри подаётся вперёд: безостановочно кивает на все невысказанные вопросы. В блестящих глазах стоят крупные слёзы. — Я… как? — выдавливает Луи, упираясь ладонью в плечи своего парня. В вихре эмоций Гарри не замечает его скривившегося от боли лица и тяжёлого, прерывистого дыхания. — Два дня. Два адских дня я верил, что потерял тебя навсегда, — сквозь всхлипы улыбается Гарри. Луи не понимает абсолютно ничего в происходящем; чудовищная усталость одолевает его и мысли плывут в тумане. Он задыхается под давлением рук Саманты, сжимающих его и под напором Гарри. — Забираем его, — грубо бросает незнакомый голос. — Обсудите всё внутри. Тёмный силуэт теснит Гарри прочь: две смуглые руки грубо хватают за плечи и не церемонясь тянут бессильное тело Луи наружу. Он поддаётся, прикрывает веки и позволяет незнакомой, но определённо не враждебной тьме, увлечь себя.〄〄〄
В тёмной каменной громаде лагеря раньше обитали дети. Они излучали свет и тепло, наполняли холодные камни энергией и разгоняли тьму в мрачных углах безразмерного здания. Дети были душой этого места. Но они ушли. В одночасье превратились в оголодавших монстров и бездумно последовали за рёвом мотоцикла Зейна, оставив это место пустым. Лишив его души. Гарри с ужасом приоткрывает слишком маленькую для этого огромного здания деревянную дверку. В любой момент каждый из них ожидает нападения — резкую тень, что метнётся из угла в поисках артерии, в которую можно впиться зубами. В мелкой комнатке, отведённой под прачечную, пусто. Гарри жестом показывает остальным проходить, придерживая дверь для Зейна и Найла; они тащат на своих плечах бессознательного Луи, и Гарри испытывает острую благодарность — сам он едва ли может помочь своему парню, руки дрожат от усталости и боли, что ещё теплится в его груди отголосками эмоций Луи. С уходом юных обитателей в здании лагеря селятся новые, крайне неприятные жители: безумие, одиночество, злоба, отчаяние. Гарри чувствует, как эти бестелесные сущности проникают в него и потрошат ледяными когтями грудь изнутри. Дом дышит тишиной и опасностью. — Нет смысла углубляться, — тихо произносит Зейн, помогая Найлу опустить Луи на стоящую у стены лавку. — До рассвета мы могли бы остаться тут. — Не проверим на наличие еды или полезных вещей? — интересуется Лиам, мягко закрывая дверь. Он идёт последним, замыкающим, и лицо теряется в темноте ночи. Свет от фонарика Зейна не достаёт до его мощной фигуры. — Мне нравится ход твоих мыслей, — одобряет он. — Может я и проверю другие комнаты чуть позже. В металлических шкафах Элизабет находит одеяла и полотенца, из которых они тут же сооружают одну большую кровать на полу. С тяжёлым выдохом Найл ложится в центр импровизированного спального места и вытягивает ноги. — Я так чертовски устал, — глядя в потолок произносит он. — Спасибо, что отправился с нами, Зейн. Без тебя нам вряд ли удалось бы задуманное. Опираясь на локти Найл привстаёт: смотрит сначала на Зейна, потом бросает взгляд на Луи. Тот спит, — Гарри хочет так думать — длинные ресницы едва дрожат при дыхании. Зейн не принимает благодарность. Бросив на Луи задумчивый взгляд он поджимает красиво очерченные губы и отворачивается, ставя точку в толком не начавшемся разговоре. Луч фонарика разрезает сгустившуюся в комнате темноту и распыляется по серой стене широким кругом. В его свете Гарри наклоняется, чтобы разглядеть ближе укус на руке Луи. Коркой запёкшаяся кровь между большим и указательным пальцами занимает всё его внимание, превращая тихий разговор девушек в не более чем белый шум. Их слова сливаются в неясный фоновый гул, расплываются и теряют очертания. Лишь на рваной ране чётко концентрируются мысли. Пробуждение Луи он чувствует на несколько секунд раньше, чем звучит уставший сиплый голос: — Объясни мне, — просит Луи. Он не открывает глаз, но находит своей слабой рукой ладонь Гарри и сжимает её. В груди Стайлса снова горит огонь. Это отголоски пламени, бушующие внутри тела его парня. Теперь Гарри понимает, что чувствует чужую боль. — Это всё Найл…, — тихо начинает Гарри. В тесном помещении пахнет их немытыми телами и резким, бьющим в нос запахом чистящих средств и порошков. Гарри рассказывает медленно, иногда прерываясь, когда ему кажется, что ресницы Луи не дрожат, а дыхание слишком равномерное и глубокое для бодрствующего человека. Тогда он замолкает, прислушивается, но вздёрнутый вверх уголок губ поощряет. Луи отказывается засыпать, борется с дрёмой, желая дослушать фантастическую историю собственного спасения. — Мы рискнули, предположив, что смерть разрушает вирус или как-то связывает его в организме. Помнишь, они, — Гарри голосом выделяет слово, — они ведь умирали так же, как и люди. От колотых ран и выстрелов. И только потом, когда мы почти добрались до побережья, Найл заметил это: их дёсны, их совершенно человеческие лица. — И ты наплевал на мои слова и вернулся, подвергнув опасности себя и друзей ради этого нелепого предположения? Голос Луи шелестит тихо-тихо, точно осенние листья по асфальту. Может, будь в этом обезличенном голосе чуть больше жизни, Гарри смог бы услышать в нём злость или разочарование. Вернувшийся с того света, его парень оказывается бледной тенью себя прежнего, и он ничего не может поделать, только любить Луи, как прежде. Без привычных резких интонаций и тягучих приторно-сладких гласных Гарри лишь предполагает по построению слов во фразе о его гневе. — Я знаю, что ослушался тебя. Но ты бы поступил точно так же! — Тем более, с появлением Зейна наши шансы существенно возросли, — вмешивается Саманта. — Кстати, о нём, — Луи переводит поблёкшие глаза на девушку. Грудь всё так же мерно движется в такт дыханию, и в каждом его движении чётко прослеживается смертельная усталость. — Кто он? Как оказался среди вас? — Он соулмейт Лиама, можешь поверить? Найл поворачивается на бок, подпирает голову согнутой в штате рукой. Гарри испуганно оборачивается туда, где до начала этого разговора находился их опасный попутчик, но у двери нет ни его, ни Лиама. Только оставленный на высоком металлической шкафу фонарик всё так же светит в противоположную стену. — Мы встретили его недалеко, на заправочной станции, — перехватывает инициативу Гарри. Ему не хочется рассказывать эту историю целиком, и только поэтому он перебивает Найла — лучше чтобы Луи не узнал о том, кем является Зейн. — Мне он не нравится, — рассеянно произносит Луи. Его загорелая кисть лежит поверх пледа. Смутное беспокойство не позволяет Гарри взять своего парня за руку. Кожа Луи кажется далёкой и холодной, как поверхность Луны. За беспокойством почти не ощущается радости от воссоединения с любимым. — Лиаму тоже, — хмыкает Найл и тут же получает от Гарри болезненный тычок ногой. — Ай, моё колено! — Прекрати говорить глупости, — предостерегает его Гарри. — Они родственные души, а значит должны подходить друг другу. Просто нужно немного времени. Гарри боится реакции Луи на всё происходящее. Как маленький ребёнок, впервые совершивший взрослый поступок, он теперь не знает, сделал ли он всё правильно или только подвёл остальных. Эмоции, такие чистые и прозрачные раньше, теперь оказались наглухо заперты за плотным слоем усталости внутри Луи. Без подсказок он чувствует себя словно на минном поле — каждое движение ресниц, каждый лёгкий, невесомый вздох Луи принимается за осуждение и недовольство. Поэтому, когда жжение затихает, приглушённое летаргией сна, Гарри яростно трёт собственные виски пальцами всё так же сидя совсем рядом к заснувшему Луи, но не касаясь. — Как ты? — спрашивает Саманта. С тихим шорохом она поднимается, оказывается рядом. Тонкие пальчики касаются губ Гарри и тянут вниз. Не сразу он понимает, что прикусил кожу, и Сэм пытается нежно освободить её из плена зубов. — Вы оба чертовски устали, — продолжает она, не дождавшись ответа, словно и без него знает обо всём, что скрыто в мятущейся душе Гарри. — Осталось совсем чуть-чуть. Не мучай себя сомнениями: между тобой и Луи всё станет по-прежнему, как только этот ад останется позади. — Один день, — подтверждает Найл. — К завтрашнему вечеру мы уже будем покачиваться на волнах, недосягаемые для голодных монстров. Саманта запускает пальцы в грязные, спутанные волосы Гарри и нежно массирует кожу головы. Волнение никуда не уходит, несмотря на мягкость движений, головная боль не отпускает, наоборот, скапливается в затылке подобно дождевой туче на вечернем небе. Слишком много сомнений одолевают Гарри. Он сбит ими с ног, не в силах подняться, и если раньше Луи мог протянуть уверенную, твёрдую руку и помочь удержаться, то сейчас он именно то, что тянет вниз сильнее всего остального. Усилием воли Гарри отгоняет упаднические мысли. Луи мирно спит, всё такой же далёкий, несмотря на близость, и от холодного ощущения внутри, от пустоты, в которую вновь погружаются чувства Гарри, стоит его родственной душе забыться сном, становится не по себе. Болезнь что-то изменила внутри Луи, и теперь его эмоции замолкают. Гарри не слышит отголоска его сновидений. Но всё это потом, когда они ступят двумя ногами на твёрдую безопасную землю, когда смогут вдохнуть полной грудью, а не бежать без оглядки наперегонки с настигающим адом. Сейчас Гарри больше волнует, как доставить хрупкого, другого Луи домой. Край тёплого пледа сползает на грязный, покрытый крошками стирального порошка пол, словно россыпь резко пахнущих звёзд в темноте космоса. Гарри поднимает ткань, накрывает плечо Луи. Вопреки привычке, он не целует бледную щёку с засохшим мазком крови, а медленно, боясь потревожить, поднимается. — Я поищу Зейна, — ставит он в известность Саманту. — Хочу узнать, что именно нас ждёт завтра. И побольше о плавании: мне кажется затея переплывать на яхте океан, подобна самоубийству. Сэм кивает, не говоря ни слова. Только подтягивает полотенце, которым собирается укрыться, ближе к Луи. Она не смотрит на Гарри, не задаёт вопросов, и он благодарен. Последнее, чего сейчас хочется — это увидеть в её глазах красноречивый упрёк: он сбегает от Луи и напряжения между ними. Знает это, но отталкивает мысли прочь, делает вид, что их не существует. Пока Луи спит, у Гарри есть время на самообман.〄〄〄
За любой из этих дверей Гарри может поджидать смерть, поэтому он действует осмотрительно и крайне осторожно: останавливается и прислушивается, прежде чем положить ладонь на холодный металл ручки. Звук его шагов стихает и наступает абсолютная оглушающая тишина. Отсутствие звуков чуждо этому месту, построенному для детей и их смеха. Теперь, когда жизнь покинула эти стены, тишина вползла в пустующее здание мерзкой инородной субстанцией и заняла весь предложенный объём. Она давит на уши Гарри, стараясь проникнуть и в него. Позади остаётся коридор. В прыгающем свете фонарика каждый сделанный шаг кажется роковой ошибкой: вот-вот из-за угла покажется очередная темнеющая пасть, готовая перегрызть Гарри глотку. Он сглатывает и останавливается. Сердце шумно колотится в груди, и Гарри рад, что их связь с Луи ослабела из-за болезни, рад, что Томлинсон не чувствует этого разъедающего кислотой страха. К счастью то, что он ищет, находится за следующей дверью. Гарри слышит шорох чужих уверенных шагов и, прежде чем приоткрыть створку, гасит фонарь. Зейн стоит у окна, глядя своими тёмными глазами в спину Лиама. За его плечами в стекле поблёскивает ночь и, кажется, тьма со всего дома притягивается к его фигуре. Молодой, надменный и реальный, как сама жизнь. Гарри завидует не отягощённому громким голосом совести Зейну. — Ты испугался. От глубокого звука голоса вздрагивает не только Лиам, но и Гарри. — Конечно, я испугался. Заражённый появился из ниоткуда, мог укусить любого из моих друзей. Зейн смеётся. Низко, хищно. У Гарри по шее сзади ползут мурашки, и он даже представить себе не может, как действует этот тембр на Лиама, сквозь связь родственных душ. — Тогда почему ты произнёс моё имя? — усмехается он. Лиам яростно оборачивается, но все слова, должно быть, застряли у него в глотке. Он молчит. — Таким, как в тот момент, я твой голос ещё не слышал, — Зейн облизывает нижнюю губу, но смотрит куда-то в сторону. — По правде, я предпочел бы тот твой тон этому задиристому, которым ты общаешься со мной постоянно. Гарри чувствует внутренний дискомфорт. Это ощущение не связано с пробуждением Луи. Это воспитанные годами нормы морали тревожно перешёптываются внутри него, уговаривают закрыть приоткрытую дверь, и перестать подглядывать за чужой жизнью. Но словно мороз сковал движения — Гарри, задержав дыхание, замер в коридоре, наблюдая за развернувшейся сценой с трепетом и надеждой. Переживший потерю родственной души он принимает отказ Лиама лично. Недопонимание между ним и Зейном кажется ему надвигающейся трагедией, которую он хотел бы предотвратить, но не в силах. И остаётся лишь смотреть, как друг осознанно отталкивает возможность быть счастливым. Полноценным. — Возьми это, — совсем другим голосом произносит Зейн. Он словно закрывается вновь, натягивает на лицо эту въевшуюся маску безразличия и жестокости. — Playboy, серьёзно? — Лиам подносит два плотных журнала ближе к лицу, чтобы разобрать надписи на обложках. А может и обнажённых девушек, которыми славится издание. — Где ты только взял их? Это же детский лагерь. Он будто не замечает лица, показавшегося из-под маски злодея совсем недавно; намеренно продолжает игнорировать наличие души у Зейна. Гарри с досадой морщится и уже собирается дать знать о своём присутствии, — постучать или войти — когда градус в комнате резко подскакивает вверх. — Всё это время они были в моей сумке, — спокойно говорит Зейн, но даже в темноте видно, как напряжено его лицо. Он борется не только с Лиамом за право на их отношения, но и с собой. — Я взял их на заправке, а теперь отдаю тебе. — Журнал для взрослых, — Лиам смеётся, и смех этот далеко не так дружелюбен, как раньше. С появлением Зейна в их жизни, Гарри больше не узнаёт своего во всём безупречного друга. — Обмотай вокруг запястий скотчем. Должно быть произнести эту фразу спокойно стоит ему всех сил — Зейн отворачивается к стеклу и вглядывается в отражение собственного лица. Плечи сведены напряжением, этого не может скрыть обтягивающая кожа куртки. Гарри хочет пнуть Лиама под его подтянутый тренировками зад и заставить раскрыть глаза пошире — кем бы ни был Зейн, он старается ради своей так внезапно обретённой пары. — Знаешь, вся эта ерунда с родством душ… Гарри напрягается так же сильно, как и Зейн. В его венах кровь останавливается, скованная льдом этих слов. Он хочет кричать о том, что Лиам, наверняка, и сам чувствует внутри. Не может не чувствовать. — Слишком внезапно и неправильно, — неуверенно произносит он и, не поднимая глаз от журналов, добавляет. — Я вообще женщин люблю. Взрыв, в который превращается спокойный мгновение назад Зейн, ударной волной смывает тьму и тишину. Резким движением плеч он оборачивается, хватает Лиама за одежду. Стук, с которым друг Гарри врезается в окно, звучит угрожающе. — Я могу это исправить, — зловеще шепчет Зейн, и этот шёпот оглушает. Узкие бёдра прижимают Лиама к оконной раме, лишая возможности двигаться. Тела близки, и электрические искры напряжения густеют вокруг них, расходясь по комнате широкими кругами. Зейн сдавливает пальцами шею сзади, до боли. Лиам скулит. Или всхлипывает. От его щеки, от распластанных по стеклу пальцев звездой расходится запотевшее пятно. Гарри инстинктивно распахивает дверь, не думая об объяснении, просто стремится на помощь другу. — Зейн, я искал тебя... Хрипота голоса Гарри разбивает сотканный из электричества кокон между родственными душами. Исковерканное эмоциями лицо Зейна разглаживается, вновь превращается в холодное, идеально красивое лицо мраморной статуи без чувств и порывов, когда он оборачивается. Делает шаг в сторону от Лиама. Гарри не в силах скрывать беспокойство, и тянет несмело руку в сторону друга. Лиам, кажется, до сих пор не может вдохнуть, оглушённый проявленным Зейном напором. В опустошённым смертью здании слышно лишь подвывание поднявшегося за окном ветра и пока ещё тонкий, едва слышный перестук капель ночного дождя. — Ли. Вопреки любым ожиданиям Лиам выворачивается из-под тянущейся обнять руки и сбегает. Он выскакивает за дверь, словно обожённый прикосновением ада, но Гарри успевает заметить красноречивый ответ его тела: не только горящие от стыда щёки, но и топорщащиеся в паху штаны. Уголок губ Зейна дёргается в ухмылке — этот раунд остался за ним.〄〄〄
Луи снова будит боль. Ноющее ощущение фантомных пальцев на горле, теснота в груди. Вопреки желанию рассудка рука сама ложится на пустующее место слева. Гарри нет рядом, и Луи чувствует нагретую смесь облегчения и тревоги. Он не желает смотреть в глаза собственной паре, — чувство вины и отвращения к себе словно черви копошатся в чреве его сознания, — но и отпустить Гарри в мире, полном опасностей, не в силах. — Он с Зейном и Лиамом, — подсказывает Саманта. — Не волнуйся: он многое пережил и стал гораздо сильнее. Когда её слова нарушают одиночество, приглашают к беседе, Луи поворачивает голову. Больше нет смысла притворяться спящим. Найл посапывает в середине скопления сбившихся одеял и полотенец. Его не волнуют ни твёрдый пол, ни набирающий силу перестук капель дождя за дверью. И даже прижимающаяся Элизабет, словно кошка, свернувшаяся у него под боком, не может нарушить крепкий сон. Луи долго подбирает подходящий ответ, но ни одна из возможных отговорок не звучит реалистично или хотя бы отчасти удовлетворительно, а позволить Сэм залезть в своё сознание он не может — наружу вылезет слишком много сомнений и страхов. Никто из них этой ночью, последней, — если всё получится — в заражённой стране, не готов отвечать на сложные, жизненно важные вопросы. Опасен ли Луи для Гарри? И что будет с ними дальше? Поэтому, не боясь потревожить сон друзей, Луи тихо произносит ничего не значащее: — Хорошо. Полотенце шелестит. Саманта вытаскивает из под него руку с обломанными грязными ногтями и кладёт поверх его руки. — Пока их нет, а эти двое спят, — она с застывшими в глазах смешинками кивает на подругу и Найла, — самое время рассказать, что именно мешает тебе вернуться к нам окончательно. Мерзкий вкус во рту, не покидающий Луи с момента первого пробуждения, вновь скапливается под языком. Всё более кислый и прогорклый. Игнорировать его становится невозможно. — Я не менее опасен для него, чем окружающий мир. Слова сами срываются с языка. Саманта на удивление спокойно реагирует: не поднимает в удивлении брови и не морщит пренебрежительно рот. Девушка понимает его страх. — Что, если я кого-то убил? Вас не было двое суток. В это время любой мог приехать в те дома, чтобы спрятаться. Луи сжимает свои волосы у корней, чтобы спрятать дрожь пальцев. Что-то в лице Саманты, в округлившемся очертании губ, замерших в удивлении глазах, пугает его. — Сэм? — тревожится всё сильнее Луи. Он не знает, о чём она думает, но видит, как напряжённо её мозг выискивает нужные слова. В трепете ресниц, в повороте головы она прячет от него взгляд, словно скрывая истину. — Саманта? — Понимаешь, Луи. Даже если ты что-то сделал… Это был не ты! Тихий шёпот сомнений превращается в невообразимой силы крик. Внутри Луи сжимается ледяной обруч волнения, набирающего силу. Всё громче, всё сильнее становится беспокойство. А Саманта будто специально медлит, кусает губу в нерешительности, в то время, как Луи мечтает услышать правду. Пусть это будет приговор, пусть она вынесет его вместе с произнесёнными словами обвинений, лишь бы только этот мучительный момент тишины и неясности остался позади. Она не успевает высказаться, а дальше настаивать не имеет смысла. Дверь открывается, разрушая напряжение между ними. В тёмный проём заходят фигуры, одна за другой. Гарри идёт последним, и Луи с отчаянием осознаёт насколько далеки они стали — он понятия не имеет, что скрывается в голове его парня. — Только не разводите драму, — грубо бросает Зейн, кажется слышавший часть разговора. — У тебя нет чувств? — вскидывается зло Саманта. — Ни одного? Никто из присутствующих не обращает внимания на ускользнувшего подальше от взглядов друзей Лиама. Найл ворочается в ворохе простыней и полотенец, недовольно ворчит на поднятый ими шум. Луи часто дышит через рот, стараясь совладать с паникой, поднятой намёками подруги. — Зачем мне чувства? — пренебрежительно кривится Зейн. — Насмотрелся на ваши. Так что благодарю, обойдусь. Гарри присаживается рядом, и словно не замечает состояния своей пары: его взгляд прикован к неестественно замершим плечам Лиама. Луи обязательно бы поинтересовался что происходит, если бы отчаяние не сжимало его в своих тисках с такой силой. — Лу, — гладит его по руке Саманта, стараясь игнорировать Зейна. — Всё будет хорошо, Лу. — Всё будет как прежде, — вторит ей Гарри. Их голоса сливаются в один раздражающий бубнёж, и удивляя сам себя Луи игнорирует их обоих. Он смотрит только на Зейна, словно лишь незнакомец в силах разрешить его страхи и сомнения. — Как же меня это достало. Это не выдох — раздражённым шипением сквозь стиснутые зубы вводит воздух. Зейн стягивает куртку с плеч, бросает её в дальний угол вместо подушки, и заваливается на пол. В его движениях показное безразличие, но глаза полны бешенства. Луи не знает, что именно в ситуации лишает этого парня контроля, да для него это и не имеет значения. Важны лишь слова, которые Зейн произносит ледяным, не терпящим возражения тоном, ставя точку в этой путанной беседе. — Если бы вы не кудахтали так над теми трупами, — обращается он к Саманте, — вы могли бы заметить, что укусы на телах были сделаны детскими зубами. Да и ваш приятель не был вымазан в крови. На нём не было следов от повреждений, которые наверняка бы остались попытайся он сожрать компанию из нескольких человек. Луи чувствует, как его трясёт. Он не испытывает облегчения, не осознавая до конца слова Зейна; не ощущает объятие Гарри. Мысли выталкивает прочь вновь накатившая усталость. Всё, что остаётся — это обнять Гарри в ответ слабыми руками, пряча лицо от беспощадного незнакомца. К счастью, и Зейну надоедает этот фарс из недопонимания и страха. Он с тяжёлым вздохом поднимается, гасит фонарь. Его напутствие в кромешной темноте звучит угрожающе: — Завтра я собираюсь спастись из этой Богом проклятой дыры. И если кто-то из вас отстанет или попадёт в лапы к заражённым, что ж, я буду совсем не против. С вами и вашими чувствами, — он передразнивает Саманту, зло и жестоко, — я уже намучился вдоволь. Он замолкает. Молчат и все остальные. Теперь в комнате остаётся лишь звук ночи и дождя за стеной. И только темнота смотрит на Луи во все глаза. Холодная, одинокая, мучительная темнота, оставляющая его наедине с ужасами собственной души даже в заполненной друзьями комнате. Лицо этой темноты — сплошная улыбка смерти.