Опыт(ы)

Маленький, едва слышный голос в голове Джокера говорит ему страшные вещи. По крайней мере, Харли они показались бы страшными. Как минимум, неприятными. Голос говорит, что под ним – всего лишь двенадцать пар ребер, отходящих от позвоночного столба и обтянутых живой бледной тканью. За две пары из которых он сейчас так крепко держится, сминая пальцами туго натянутую кожу, кое-где разрывая мелкие подкожные сосуды и оставляя мизерные кровоизлияния. Тот же голос, но уже громче, говорит ему, что от мизерного кровоизлияния до обширной, серьезной, смертоносной травмы – всего-навсего один маленький шаг. Всего немного надавить, чуть-чуть сжать – и острые осколки кости могут запросто порвать селезенку или проколоть печень. Интересно, в какой момент и при каком усилии услышится заветный хруст? Джокер сдавливает эти две пары ребер, эксперимента ради. Харли от неожиданности выдыхает – тихий стон – и резко сжимается сильнее прежнего там, где их тела сейчас соединяются – и мысли неожиданно от него улетают, сменяясь внезапно приближающейся агонией, разливающейся внизу живота. Преодолев моментный всплеск, Джокер присматривается к достаточно уже знакомому ему существу, но едва знакомому ему телу. Маленькая блондинка. Удачный набор генов, способный вот так неожиданно отнять у него способность мыслить – это всего лишь проделки анатомии, шалости физиологии. Ритмичность и синхронизированность их движений нарастает, словно цунами; ее горячее дыхание и влажное, мучительно сдавливающее тепло не дают ему возможности остановиться, не позволяют ему рационально мыслить. Все это старо и древне, как сама вселенная – все же, его тело живое. Он винит во всем удачные гены – набор хромосом, заведомо определивший эту округлую форму двух небольших холмиков плоти со светло-коричневыми верхушками, эту пигментацию ее радужной оболочки глаз и эту их форму, этот ровный ряд крупных зубов, прикусывающих сейчас полную нижнюю губу. Внезапно Джокер чувствует теплую ладонь на своем лице и большой палец маленькой руки, ритмично растирающий почему-то кожу под его глазом. «Все хорошо?». Хриплый, но мягкий и ласкающий голос, посылающий однозначные сигналы прямиком в его тело – еще одна проделка физиологии. «Я люблю тебя». Харли тянется к его рту – и, похоже, ему тоже это нужно. Серия быстрых, кратких, неглубоких прикосновений губ, переходящих в судорожное столкновение влажных языков и яростное покусывание. Она пахнет теплым молоком. Природа с такой же частотой творит с особым шиком и размахом, прилагая особые усилия, с какой и грубо ошибается. Она может вложить в кое-что внешне достаточно удачное какую-то грубейшую внутреннюю ошибку, нелепую погрешность. Харли берет его лицо в свои ладони. В отражении ее больших раскосых глаз он видит себя, как в зеркале – и понимает, что именно так и произошло с ним: он видит, какую грубую внутреннюю ошибку допустила в нем природа – словно неудачно пошутила. «Я… люблю тебя». Сладкий тембр, вопросительный, словно сочувственный полушепот. Полушепот, проникающий под его кожу. Можно ли увидеть это в глазах? Через глаза? Если так, то он сейчас же вынет ее большие глаза прямо из глазниц, чтобы она больше никогда не смела заглядывать в его череп. Джокер быстро переворачивает ее, подхватывает рукой под живот, наваливаясь на нее всем телом. Он просто больше не позволит маленькой блондинке заглядывать в него так нагло, так бесцеремонно. Под новым углом он погружается в нее невероятно глубоко – и уже не может остановиться. Ее внезапные, уже почти громкие стоны и всхлипы заполняют все пространство, отбиваясь эхом от голых стен. «Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя…». Это всего лишь химия – Харли нужна его телу – приближающаяся маленькая смерть. Но ее слова заливают его мозг, словно вода через ушные перепонки. Поэтому он закрывает ей рот – просто накрывает его своей большой ладонью, приглушая ее слова и оставляя на их месте только сдавленные выдохи и отчаянное мычание. Джокер уже не способен думать. Харли быстро, молниеносно убивает его – убивает своими огромными глазами, так глубоко заглядывающими под кору его мозга, убивает своими скользкими ритмично сокращающимися мышцами, выжимающими его досуха, убивает своими влажными губами, продолжающими произносить одно и то же «люблю тебя», словно горячечную мантру, в его ладонь. Джокер убирает руку с ее рта и сжимает в кулак копну светлых волос, поворачивая ее голову к себе, кусает ее за шею, за щеку, облизывает и целует уголки ее раскрытых губ, снова вдыхая этот головокружительный запах теплого молока. Они умирают практически вместе, совсем ненадолго, лишь на какой-то миг – и в этот миг он рад, что не видит ее нагло, бесцеремонно всматривающихся глаз. Маленькая смерть, никогда особенно не контролировавшая его сознание и тело, очень быстро становится его наркотиком. Харли обвивает его липкий торс своими столь же липкими руками, будто приклеиваясь к нему. Она нужна... его телу. Его тело все-таки живое, и его вины в этом нет. Во всем он винит этот удачный набор генов, не позволяющий ему рационально мыслить. Эти проделки анатомии, шалости физиологии и просто удачный набор ее генов.