Опыт(ы)

Зайдя в дом, Джокер сразу чует запах крови. Этот запах он ни с чем не спутает, он знает его лучше всего на свете — лучше запаха утреннего кофе, запаха горелой кожи, запаха обугленных костей или странно, удивительно пьянящего запаха терпких духов Харлин Квинзель. Этот запах ведет его через гостиную, проводит, словно за руку, через кухню, коридор и наконец приводит в спальню. Запах крови дурманит и пощипывает язык и зудит где-то в его переносице. Запах крови, гнилого мяса и смерти. Джокер чует смерть прежде, чем видит ее — труп Лу, одного из его любимчиков-гиен, живущих с ним уже много лет, растягивается вдоль коврика около кровати. Джокер ощущает присутствие смерти даже прежде, чем слышит отчаянный, протяжный вопль его верного друга Бада. Морда мертвого домашнего питомца застыла в злостном оскале, у его раскрытой, вечно улыбающейся зубастой пасти собралась засохшая пена, его мутные глаза все еще открыты, словно он жив и вот-вот начнет ластиться к Джокеру — но в его башке огромная, почти сквозная дыра от пули, из которой отходят засохшие темные струйки крови в грязную серо-бурую шерсть. Лу мертв. Его застрелили. Джокер разминает шейные мышцы, поворачивая голову из стороны в сторону — он не ожидал такое увидеть. Бад слизывает кровь с виска товарища, тихо мурлычет и иногда скулит, как собака, хоть гиены и кошкообразные. Джокер приседает и гладит мертвого Лу по голове — бедный мальчик — затем хлопает по голове уцелевшую гиену, а в другой руке сжимает пистолет. Кому понадобилось убивать его любимчика? Тому, кто умрет такой же смертью и будет лежать рядом, на этом же коврике, с такой же дырой в голове. Джокер обходит дом, но никого не находит — ни следов ограбления или нападения, ни странных улик — вообще ничего. Его рука и рукав в крови — Джокер не то чтобы хочет ее смыть, но больше не может ее видеть на себе, поэтому направляется в ванную. Дверь оказывается запертой. Джокер снова дергает за ручку — тщетно. Он прислушивается, и слышит какую-то мышиную возню за дверью и звук выключающейся воды. — Ха-а-арли-и-и! Это может быть только она. Иногда Джокер забывает о присутствии этой… этой. Он так долго работал в одиночку, так долго жил один, так долго не делил ни с кем горе, радость и постель, что это осознание приходит к нему с запозданием. Из-за двери теперь доносится только тишина. Джокер снова прислушивается — гробовая тишина. Девушка, наверное, боится. Девушка, наверное, сделала глупость. Девушка, наверное, нечаянно убила Лу и знает, что бывает за «нечаянно». Джокер разгоняется и со всей силы впечатывается плечом в дверь ванной, несколько раз, а когда та не поддается, выпускает пуль пять или шесть в область дверной ручки. Из-за двери доносятся сдавленные вскрики и тихие всхлипы. — Ха-а-арли-и! Открывай… Папочка все равно тебя найдет. Папочка соскучился. Джокер опирается лбом о дверь и закрывает глаза, тяжело дыша. Папочка действительно соскучился. Сто лет никого по-настоящему не наказывал. Спустя несколько секунд из-за двери доносится робкий голос. — П-пирожочек… П-прости меня… Прости, умоляю! Он мне чуть ногу не отгрыз, клянусь! Всхлипы, девчачьи всхлипы, слезы, слезы. Голос становится ближе — Харли подходит к двери. — Малыш Лу будто взбесился! К-клянусь, Пирожочек! Столько крови было. Зверушки еще не привыкли ко мне, а ты нас одних оставил! Харли срывается на отчаянный, истеричный крик вперемежку с рыданиями, но затем берет себя в руки. Харли шмыгает носом. — Мне пришлось его завалить, сладенький. Моя нога, Пирожок… Ты бы видел. Кровь не могу остановить. Харли хочет, чтобы он простил ее. Хочет, чтобы он увидел ее ногу. Но Харли не открывает дверь. Девушка сделала глупость, и теперь боится. Дверь уже совсем расшатана — и Джокер одним толчком плеча вываливает ее. Похоже, Харли получила в лицо дверью — она сидит на забрызганном кровью коврике около ванной, в простом светлом нижнем белье, трет переносицу двумя пальчиками, а ее бедро чуть выше колена обмотано несколькими слоями бинта, через который уже начала просачиваться кровь, образовывая большущую бесформенную алую кляксу. Вот откуда этот запах. Под ее глазами размазанная тушь, волосы в растрепанных двух хвостиках. Джокер приседает возле трясущегося беловолосого создания, хлопающего длинными ресницами и хватающегося руками за край ванной. Харли инстинктивно отползает назад и вжимается в дверцы шкафчика под раковиной. Девушка шепчет. — Прости меня, прости…  Пирожок. Я должна была это сделать. Мне кажется, Лу заболел бешенством. Он был болен… Харли безудержно всхлипывает — Джокер проводит пальцем по ее бледному бедру, от коленки до бинта. Харли ежится, вздрагивает и старается отодвинуться еще дальше — но дальше уже некуда, и она целиком вжимается в тумбочку. Судя по огромному кровавому пятну на белом бинте, малыш Лу действительно хорошо приложился к ней. Джокер хочет погладить его по голове за храбрость, но тут же вспоминает, что Лу мертв. А Харли жива. Немного покусана. Напугана. Джокер дотрагивается двумя пальцами до влажного, липкого бинта, накрывает ладонью красное пятно и с силой сжимает. Харли вскрикивает от боли и неожиданности. Она резко дергается, поджимает к себе колени, хватает его руку и отбрасывает ее. — О господи! М-мистер Джей! Мне же больно! Ты что совсем рехнулся?! Т-ты… что ты совсем, Пирожок?! Харли совершенно теряет самообладание — ей так жаль себя. Слезы уже вольно льются из ее глаз. Ее нижняя губа подрагивает. Она громко всхлипывает, нахмурив брови. Она так хочет его сострадания, его ласки, его жалости. Она хочет, как в тех фильмах, где плохой мальчик плохой со всеми, кроме нее. Где плохой мальчик никого не жалует, кроме своей девочки. Где плохой мальчик убьет любого, кто обидит его девочку. Харли-Харли. Нет хороших мальчиков и плохих мальчиков. Есть только глупые девочки, вызывающие смех. Харли тянется рукой, кладет ее на плечо Джокера, а за ней и вторую. Она обвивает его шею. Харли снова переходит на шепот. — Не злись… прошу тебя. П-прости меня. Я тоже любила малыша… Джокер видит, как красная клякса увеличивается в размерах на его глазах. Запах ее крови. Харли подрагивает, ее руки мягкие, она шепчет, что любила малышей. Ее ладони теплые, ее бедра округлые, грудь едва прикрыта, она пахнет мылом. Харли любила малышей. Джокер чувствует это. Это как тошнота. Как приступ эпилепсии. Как асфиксия. Как судорога на пятиметровой глубине. Он чувствует это — эту жалость. Харли ведь любила малышей, а Лу взял и вырвал кусок мяса из ее мягкого, бледного бедра. Становится трудно дышать — Джокер сбрасывает с себя ее руки. Он хватает ее за то, что попадается под руку: за плечи, за руки — за волосы, вколачивает ее пару раз в стенку. Харли вырывается. Она всхлипывает, просит простить ее — она не хотела убивать зверушку. К черту зверушку. Больше крови — теперь она струится по ее ноге, устилая плитку новыми каплями. Жалость, снова жалость — мягкая, сладкая, нежная. Мягкая, как ее волосы. Нежная, как прикосновения ее рук. Сладкая, как ее влажный рот. Джокер накрывает ладонью ее рот, сжимает пальцами губы и наносит по ним удар. Капли крови на ее разбитой губе смешиваются со слезами на щеках. Харли же не хотела — Лу напал на нее. Снова это - удушающее, вязкое. Жалость удушающая, как ее тесные объятия. Вязкая, как ее возбуждение, обволакивающее его пальцы. Джокер сжимает в кулаке ее цветные хвосты и ударяет ее головой о стену — Харли перестает плакать. Перестает просить прощения, умолять, признаваться в любви. Харли засыпает, пусть и на какое-то время. Жалость отступает — Харли спит. Спящие не вызывают жалости. *** Харли приходит в себя от невыносимо едкого запаха мокрой шерсти и гнили. Она в их с Джокером постели. Харли открывает глаза — и встречается взглядом с мутными глазами мертвой гиены. Она хочет кричать, вскочить, убежать, материться — но лишь молча дрожит и громко сопит. Это ее рук дело. Тем более, у кровати скрутился Бад — Харли побаивается ступать на пол. Лу заботливо уложен между ней и Джокером. Завтра они закопают его на заднем дворе. Харли аккуратно ползет в низ кровати — у нее нет ни малейшего желания нюхать всю ночь вонючую шерсть дохлого то ли пса, то ли кошки. Харли жалко себя. Но и Лу жалко. В голове у нее звучит устойчивый громкий звон, а укус на ноге горит огнем и больно пульсирует. Харли обвивает руками ноги Джокера и сворачивается клубочком, уступив свое место дохлой гиене. Она касается пальцами распухшей разбитой губы. Мистер Джей любил его, поэтому так разозлился. Харли сегодня здесь полежит - хорошо хоть не на коврике с простреленной головой.