Опыт(ы)

Вечеринка закатывается на крыше какого-то небоскреба — бабки решают все. Здесь шальной ветер, сдувающий даже хрустальные бокалы. А у нее юбилей, круглая дата, очень круглая. Такая круглая, что Харли еще пять лет назад не думала вообще дожить до нее, до этой даты — кости-то срастаются, но однажды вдруг и не срастутся, она-то в рубашке родилась, но однажды вдруг и не повезет. В списке приглашенных — странные личности: какие-то отбросы, обсосы и богемные бандиты, интеллигенция из круга общения Пирожка — так, для массовки. Харли просто хотелось праздника, шумной толпы — как когда-то в десять, когда она колотила битой огромное плюшевое нечто, нафаршированное конфетами. Сейчас, правда, нет сладостей — есть пьяный угар, дамы, обтянутые стразами, больше смахивающие на не самых дорогих проституток, сидящие на коленях у тупорылых головорезов, и белые дорожки на столах. Это не так, как было в десять, Харли знает, и душа маленькой девочки в ее еще не сильно поистрепанном теле то и дело противится — Харли брезгливо кривится, наигранно, и дует пухлые губы. Но Харли это не интересует, этот весь разврат и блуд: Мистер Джей еще не подарил ей подарок. Она королева вечеринки, фея-именинница в короткой пышной юбке, виновница торжества с подбитым глазом — это был не Джокер, вчера на одном деле отхватила. Пирожок вообще в последнее время какой-то ласковый, добрый — даже непривычно. Но тело привыкает, тело же лучше знает, а уши изголодались по мрази и грязной шлюхе. Когда он такой, Харли даже кажется что он серьезно болен, или его подменили. Или он к ней становится равнодушным, не любит ее больше — вот что самое страшное, вот от чего хочется потрепанной волчицей выть на надщербленную луну. Ей становится стремно и не по себе — Джокер-норма. Какая в задницу норма. Джокер стоит у самого края, там, где нет парапета: крыша этой высотки не предназначена для шумных тусовок — но бабки решают все. Он сегодня красив, задумчив, пахуч, в темно-зеленом пиджаке с белым цветочком. Ее завидная партия с тяжелой рукой, ее неженатый, но и не холостяк. Харли немного пьяна — действительно немного. Еще далеко не до той степени, когда ее вколачивает в стены тошнотворным зигзагом и хочется жить вечно, пусть и мразью. Харли осторожно обвивает его руками сзади, романтично. Биты кислотной музыки отдают где-то под ребра и в низ живота. — Тебе грустно, Пирожок? А он красив, черт возьми. Шрамы на его лице и на его душе. Это ее карта, путеводитель, навигатор. — Ты стала старше, тыковка. Главное, чтобы тебе не было грустно. Джокер пошло шлепает ее по заду под балетной мини несколько раз. Да ей не грустно, только бездомные драные кошки скребут на душонке. Они стоят у самого края пропасти. Когда-то он вытолкнул ее из окна — уродливые мелкие шрамы от осколков до сих пор усыпают ее поясницу, он их целует часто, если не расковыривает лезвием. Когда-то он вытолкнул ее из вертолета за то, что она возомнила себе друзей, идиотка тупая, подруга. А когда-то, еще раньше, она сама прыгнула в пропасть, так и не выбравшись из нее до сих пор. Ей не грустно, просто она стала старше. Они снова стоят у пропасти, вдвоем, как когда-то. Умрешь ли ты ради меня? Будешь ли ты жить ради меня? Да будет, хоть мразью, хоть грязной шлюхой, хоть зигзагом по стене. Харли ступает на самый край небоскреба, шаркает ножкой в каблучке уже за пределами, в воздухе, над самой пропастью. Порывы ветра будто вот-вот снесут ее к херам. — Мистер Джей… ты бы умер ради меня? — Что-что? Сраный ветер. Харли орет, что есть мочи. — Ты бы умер ради меня, Мистер Джей?! Джокер смотрит на рассыпанный хаос звезд — будто брызги крови на кафеле. Он вдруг становится ближе, почти левитирует на самом краешке, берет ее за руку. — Только с тобой, куколка. Хочешь проверить? Картинка четкая: они летят. Полет недлинный — каких-то пару минут, здание высокое, скорость 9,8 метров в секунду, свободно и легко. Их мозги не серые: ее, наверное, розовые, а его — голубые. Они смешиваются на заплеванном асфальте причудливым орнаментом — как тогда, в том чане, ее полинявшая одежда. Неужто и правда прыгнет, с ней, вот так? — Правда? — С тобой хоть на край света. Луна похожа на огрызок яблока, протараненный червями. Там веселится кто-то, стекло бьется, кто-то даже не знает, нахрена он здесь, и по какому поводу. Ей параллельно, насрать: Харли получила свой подарок. Плевать, что кто-то смотрит: она садится почти голым задом на самый край холодной плиты и обхватывает его ногу, крепко-крепко, прижимается, скулит в душе, как жалкая собачонка, дрожит от пронизывающего ветра. Пусть хоть пнет, хоть столкнет, хоть плюнет, хоть при всех — хоть что-то. — С днем рождения, тыковка. Джокер достает из кармана мобильник и делает селфи на вытянутой руке — Харли, верный пес с задранной юбкой и поплывшей помадой, и Джокер, с цветком на груди, гордый и статный. На самом краю, вдвоем, вот-вот унесенные ветром.